Ольга Покровская - Рад, почти счастлив…
И пинг-понг, и бадминтон по голубому небу – всё это тоже было во славу лета.
Когда мама была не в настроении, Иван играл с неожиданно повзрослевшей соседской барышней Дарьей. Он нисколько не любезничал с ней, ленился лишний раз слазить в кусты за воланчиком, и был совершенно обескуражен, получив на прощание гордый взгляд через линзу слёз. На остаток лета родители увезли Дарью куда-то то ли в Грецию, то ли в Турцию. Иван вообразил себе тёплое море, но ничто не шелохнулось вслед. Его сердце было окончательно отдано подмосковному лету.
С отчаянием он выбирал дни, чтобы съездить в офис, каждый было жалко! И тот, с дождичком, и этот, ясный, и жаль пропустить обещанную грозу, и варку яблочного варенья. Когда же Иван, наконец, решался и ехал в Москву, настроение бывало испорчено. Он становился зол и безудержен, как сказочный герой, разлучённый с возлюбленной. О, как, оказывается, ненавидел он летние города! Наскоро проверив дела, Иван мчался обратно, и чем реже по мере удаления от Москвы становился поток машин, тем сильнее был стыд за собственную избалованность. «Доиграешься! – стращал он сам себя. – Погорит твоё дело, пойдёшь работать менеджером, с девяти и до последнего, как все».
Но ничто не замирало внутри от угроз. Даже если и «погорит», и «менеджером»… – может этого-то и надо! В его бесстрашии была всё та же разумная вежливость человека, отдавшего жизни право первого хода.В один из несчастных дней, принесённых в жертву делам, Иван перед работой заехал домой полить цветы и за дверной ручкой, увидел конверт без марки. Он подумал было: от Макса! Таким славным – неровным и крупным почерком было выведено имя. Но нет, Макс ещё не освоил прописи. Внутри оказалась записка: «Пожалуйста, когда сможете, позвоните мне вот по этому телефону… (Я Ваш случайно стёрла, а у Кости спрашивать неудобно, поэтому вот пишу). Мне нужно с вами встретиться хотя бы на пять минут. Подъеду, куда скажете. Этим вы облегчите мою участь. Маша». Не отпирая двери, Иван позвонил и попал удачно – Маша забирала в институте документы. Она сказала, что подождёт его в сквере.
На углу, не доехав немного до института, Иван оставил машину и зашагал по знакомой улице. Всё нравилось ему – благоустроенные витрины, одетые со вкусом прохожие. Нравились шедевры машиностроения, припаркованные вдоль обочин, и ритмичный ход подростков в наушниках. При этом он спокойно сознавал, что идёт в пустыне, один с Богом.
«А вдруг не уехал Миша?» – подумал он, и пустыня дрогнула, большой, весёлый в ней зазеленел кактус. Иван пошёл быстрее. Но нет – витрина была завешена сеткой. Под ней шёл ремонт.
Помедлив у руин «Кофейной», он пересёк дорогу и свернул за институтом в сквер. Над зеленью клёнов и лип висела большая синяя туча. Она уже съела солнце и приближалась понемногу. «Значит, поговорим быстро», – подумал Иван и тут же увидел под клёном на дальней скамье одинокую девочку.
– Маша! – крикнул он и по старинке махнул рукой.
– Здравствуйте! Большое спасибо! – произнесла она, подойдя. – Я Вас ненадолго.
Иван узнавал Машу с трудом. Она словно поблёкла. И сразу Иван понял, что дело в глазах. Маша больше не сверкала и не стреляла ими, а использовала исключительно как прибор навигации – смотрела туда, куда шла.– Я хотела извиниться, – быстро проговорила Маша. – Перед всеми извинилась. Теперь перед вами. Помните, на катере? Вот простите меня. Только не отмахивайтесь, а скажите чётко: прощаю!
– Я-то думал, что за тайна! – разочарованно сказал Иван. – Да пожалуйста: прощаю на здоровье! Вы мне лучше скажите, как вообще у вас дела? Как бабушка себя чувствует?
– Бабушка ничего, – сказала Маша, прячась под деревце от начавшегося дождя.
Жалко было, что вздох облегчения не прошёл по ней. Иван, чуткий на подобные мелочи, видел – не было вздоха. «Что, плохо простил?» – затревожился он про себя.
– А что в институте? Может быть, можно будет восстановиться? – спросил он.
– Может быть, – кивнула Маша. – Я не узнавала.
– Как же… – удивился было Иван, и вдруг увидел: Машины глаза, как в романе, наливаются большими слезами. Но нет, она не хочет плакать, а хочет перетерпеть, переждать, значит, и ему надо умолкнуть.
Постояв немного, Маша качнулась, ухом припала к стволу и замерла. В этой горестной позе она пробыла минуту или две. Иван стоял не шелохнувшись. Гудел набирающий силу дождь. Маша делилась с деревом своей тяжестью.
Наконец, слёзы вылились.
– Как мне стыдно! – выговаривала Маша сквозь плач. – Это даже не стыд, а просто меня уже несколько месяцев жарят на сковородке! Мне сначала было обидно – почему все вокруг делают, что хотят, и никаких мук совести! Как с гуся вода! А мне за то же самое – и такое мучение! А сейчас думаю – что же я! Радоваться надо, что вышел такой стоп-кран! А то далеко бы ещё уехала. Правда?
Иван кивнул. Всё это он проходил, знал, и мог обнадёжить Машу.
– Я решила на будущий год поступать в Текстильный, – объявила Маша и сморкаясь, вышла на залитую дождём дорожку. – Факультет прикладного искусства. Я же это люблю. Главное, там мало мужчин.
Иван засмеялся:
– Вы сговорились что ли с Костей? Оставляете журналистику на растерзание невесть кому.
– Не знаете, он уже всё сдал? – спросила Маша, пряча платок. – Ничего не знаю о нём. Конечно, он привык к моему развязному поведению – чтоб я смеялась, пиво с ним пила. А теперь, когда во мне такая тяжесть – ему это скучно! Он мне уже и не звонит! – и она снова расплакалась, но теперь уж легко, по-девичьи.
Ускоряя шаг вместе с дождём, они вышли из парка.
Иван предложил подвезти её.
– Нет, – твёрдо сказала Маша. – Хватит мне уже кататься.
И в косых волнах ливня побежала к метро.
Иван включил фары, дворники, но не выехал – в зеркалах бушевала вода. Он сидел, пережидая кипящий дождь, и подводил итог: какая Маша хорошая девочка, открытая и самобытная, без комплексов, но с душой!
Утвердившись в этой мысли как следует, Иван достал телефон и набил Косте послание.
«Здравствуй, глупый ребёнок! – писал он. – Когда вернёшься – поезжай к Маше и пойми хоть раз не себя, а другого человека!»Под шум стихающего ливня Иван включил поворотник и влился в поток. Бурлящие улицы, заполненные машинами, как валунами, провели его по своим руслам к шоссе. В хорошем настроении, внутренне окрепший, он вернулся на дачу.
На следующий день, в ответ на эсэмэску, Костя прислал Ивану на электронную почту письмо.
«Поздравляю нас с тобой! – писал он. – Вокруг Бэлки ошивается некий славист, Юрген, с детских лет влюблён в Достоевского, намерения серьёзные, исторический дом на ручье. Так умильно шпрехает по-русски, что с ним даже весело. Единственное, что обнадёживает – Бэлка с ним всё равно одна. Вообще, рядом с ней одиночество ощущаешь с дикой силой, как будто она его излучает – на манер солнца.
Вот послушай, Иван! Достаточность друг друга для двух людей доказана. А если человек – один? Тогда как? Конечно, порядочная душа и сама себя прокормит. И потом, в одиночестве можно с чистой совестью отдать себя миру. Одинокий человек – не инвалид. Он даже совсем не обязательно эгоист. Но почему тогда у меня чувство, что одинокий я – калека? И одинокая Бэлка – калека! А вот про тебя у меня чувство, что ты – здоровяк, потому что носишься с бабушкой. И, конечно, ещё ты гад, потому что из-за тебя – инвалид моя сестра!
Машке я уже написал – много всего, про любовь, семью, жизнь без иллюзий, в общем, развёл, – она ответила. Не знаю, спасёт ли это нас от «инвалидности», но будем пробовать. Возвращаюсь послезавтра. Когда приеду, будь добр, встреть меня, как человека, безо всякого снисхождения».Иван решил, что освободит для Кости восточную мансарду, а сам переберётся в западную. Отпоить его рассветами, как молоком! Будильник ему на пять тридцать! А ночью пусть будет в деревьях шумно, пусть спит с открытым окном и проветривается до полной ясности.
Иван перетащил свою постель «на запад», смёл из распахнутой рамы пыль, мошек, мелкий сор штукатурки, убрал сушившийся на столе зверобой. Ничего лучшего, чем это окно с балконом он не мог придумать для своего «крестника».
Так, уповая в большей степени на природу, чем на себя самого, он приготовился встретить обновлённого Костю.* * *Был холодный августовский утренник. Серый с золотом яблочный спас. Иван проснулся на звук. Ему снилось: кто-то негромко окликал его, шатал калитку.
Кое-как одевшись, он вышел в ледяной сад и увидел Костю. Тот стоял за забором и ругался вполголоса:
– Да пусти ж ты меня! Что, мне надо вопить на всю деревню, чтобы ты проснулся?
Иван скорее подошёл и повернул щеколду.
– Я на первой электричке! – объяснил Костя, скидывая с плеча рюкзак. – А дальше пешком!
– Ты что, с ума сошёл? – спросил Иван. – Тут же пятнадцать километров!
– Ну, я не все пятнадцать. Меня подвезли.
– Ах ты паломник мой! – растеряно воскликнул Иван.
– Я посплю, – сказал Костя. – Я же только вечером прилетел, сумки бросил – и сразу к тебе. Где моя кровать?
