Протоиерей Владимир Чугунов - Буря (сборник)
– Ещё минут двадцать.
– Я уже не могу, я лучше туда пойду.
– В сарафане? Ты же спаришься.
– Но я не могу тут больше сидеть!
И тогда мы пошли вместе. Я с установленной на штатив камерой на плече.
Выступившие на обычный вопрос «ну как», глядя отсутствующим взглядом, только пожимали плечами. И это ещё больше придавало волнения. Стоявшая у двери на страже китайская девушка не позволяла приоткрывать дверь, чтобы хоть краем уха послушать, а звукоизоляция оказалась на высоте, слышно было только содрогание от низких звуков и отдалённый бой ударника.
Наконец запустили нас. Запускали по двое, по трое. Я тут же сориентировался, где лучше встать с камерой. Перед нами пели прибывшие вместе с нами девушки из Владивостока. Спели неплохо, но сценического поведения явно не хватало, не доставало и драматизма, который теперь принято называть драйвом. «Это не конкуренты», – подумал я и приготовился снимать.
Чего я никак не ожидал, «Сказка» даже меня задела. Задела той интонационно точно переданной жутью, с которой подобно древней ведунье Женя ворожила над книгой судьбы. И всё остальное исполнила без единой ошибки. Жюри смотрело не отрываясь. Особенно, когда подняв над головой в руке раскрытую книгу, она медленно её закрыла, а затем опустила вниз.
– Ну как? – спросили нас, когда мы вышли.
– Не знаю… Хотя… в какую-то минуту мне показалось, жюри стало моим зрителем.
И мы уже хотели уйти, как вышедшая из двери Ирина (она вошла вместе с нами), сказала:
– Евгения, если желаешь, через десять минут можешь исполнить второй номер.
– А может, так и лучше, а то перегоришь, – сказал я.
И мы дали согласие, сказав, что сейчас переоденемся и придём.
Второй костюм состоял из всего ослепительно белого – комбинезона, сапог, длинных перчаток, и расшитой золотом накидки.
Когда мы появились в нём наверху, все просто ахнули. Обратило внимание и жюри. И сидевший с правого края китаец, обернувшись на меня, что-то спросил у стоявшей рядом с ним со списком и с микрофоном в руках Эли. Она утвердительно кивнула.
Выступление прошло на одном дыхании, как будто пронеслась освежающая буря, подняла в увлекающем вихре всё и вся и гармонично завершилась торжественным аккордом.
Аплодировать было некому. Мы вышли. Но на этот раз следом за нами вышла Эля и протянула мне визитку.
– Эта исвесный вы Китаи паратюсар, каторый работает са Рассией.
Визитка была с одной стороны на китайском, с другой на русском языке. Я сразу всё понял и, достав из кармана свою визитку, попросил Элю передать продюсеру.
Когда вернулись в номер, Женя сказала:
– Хочу выпить.
– Давай повременим до объявления результатов.
Но она упрямо повторила:
– А я хочу!
Пришлось открывать бутылку коньяка и разливать по чайным чашкам. Выпили, зажевав шоколадными конфетами, которые я убрал в холодильник. Конфет, кстати, и вообще сладостей за китайским «шведским столом» не было тоже.
– Как думаешь, что мне дадут?
– Десять лет без права переписки.
– Нет, правда.
– Ты же слышала: золото будет у китайцев. Они, кстати, и на Олимпиаде, говорят, почти всё золото забрали. И вообще, всё. Говорят, куда не сунутся с бизнесом, в любом конце планеты уже китайцы сидят.
– Почему?
– На международном сельскохозяйственном симпозиуме страны делятся опытом. Наши говорят, у нашей картошки такой-то инкубационный период, американцы, а у нашей такой-то. Доходит очередь до китайцев. Они уверяют, что сегодня сажают, а завтра копают. Это что, спрашивают, за сорт такой? А они: «Отинь кусить хотица». Так вот поэтому.
До обеда оставалось совсем немного. Не буду подробно описывать его, скажу только, что, кроме поданного опять же кудрявого супа, который китайцы пили прямо из пиал, поскольку ложек тоже не было, да упомянутым выше мною игрушечным шашлыком, он ничем не отличался. Мы поклевали и убрались отдыхать. И, неожиданно уснув, проспали до вечера. Вернее узнали, что уже вечер, то есть, что пора идти на ужин опять же по стуку в дверь.
– Ужинать! – послышался знакомый голос.
И мы насилу поднялись. Так нас обоих даже несмотря на комфортную температуру развезло. Не с коньяка ли? А может – переспали?
За ужином узнали, что с утра экскурсия по Пекину, посещение площади Тяньаньмэнь, Императорского дворца, затем обед в кафе, после обеда желающих могут высадить у какого-нибудь рынка, именуемого шопингом, или кто куда хочет, иначе после обеда до вечера свободное время, но вечером и, само собой, сейчас после ужина, чтобы все как один были у фонтана, «будем знакомиться».
– А что слышно по поводу выступлений?
– Я уже сказала: лауреатов объявят перед гала-концертом. И сказала ещё, а кто не слышал, ещё раз повторяю: ничего не ждите.
И тут все разом заговорили.
– Совсем – ничего?
– Ну как это – ничего, надо надеяться.
– Понятно, надежда умирает последней.
– Затасканное изречение.
– Зато верное. Мы, во всяком случае, надеемся.
– И мы.
– Даже свиньи надеются на благополучный исход, иначе бы у них пропал аппетит.
– Вы хотите сказать, что у нас у всех из-за отсутствия надежды пропал аппетит?
– Я хочу сказать, что мы всё-таки не свиньи, хотя нас и кормят неизвестно чем.
– А вчера весь вечер во время выступлений эти государственные мужи даже матерились. Разве можно так вести себя в приличном обществе? Раз десять одно и то же нехорошее слово на букву «х» произносили. Скажут и зубы скалят. Они нас что, не уважают?
– А кого они уважают, кроме себя?
– Они нас не съедят?
– Вас не съедят. У вас есть нечего.
– Зато у вас есть чем поживиться.
– Благодарю за комплимент.
9
На этот раз не было Ли, зато, когда стемнело, а стемнело, как и в самолёте, мгновенно, словно на всю окрестность накинули плотный душный полог, у фонтана собралась вся наша делегация, все, кроме, опять же, узбекского ансамбля, человек около тридцати.
И начали вечер с представления струнного квартета на площадке между столов за фонтаном. Я снимал, расположившись с камерой немного левее, чтобы не загораживать обзор устроившимся у фонтана зрителям. Из любопытства подошли посмотреть прибывшие утром индусы в длиннополых хитонах, желтолицые, носатые и все, как один, некрасивые.
Благодаря камере, не стесняясь присутствия посторонних, я совершенно спокойно мог приблизиться к лицу любого выступающего, чтобы вглядеться в него с более пристальным и беззастенчивым, чем при обычном общении, вниманием. И я это делал. И чем больше вглядывался в Светино лицо, тем больше находил в нём очарования. Кто-то из великих заметил, что описывать лица – работа неблагодарная, поскольку даже самое подробное описание не даёт совершенно никакого представления. Другое дело изобразительное искусство, особенно, когда художнику удаётся уловить какое-нибудь особенное состояние. Но что можно представить из таких, например, описаний: глаза у неё были узкими, скулы широкими, кожа гладкая, а рот красиво очерчен? Очередная маска – да и только. Поэтому и я не буду описывать лицо, выражение которого могло изменяться каждую минуту и даже секунду, и при внимательном наблюдении чем-то привлекать, а чем-то отталкивать, кому-то нравиться, а кого-то оставлять совершенно равнодушным. И вот что я уже давно подметил. При возникновении симпатии впечатление привлекательности при каждой новой встрече только усиливается. Но не может усиливаться до бесконечности, и либо доводит до последней черты, преступить через которую и страшно, и хочется, либо, прерванное каким-либо опять же непреодолимой силы обстоятельством или по совершенно необъяснимой причине оставляет после себя чувство неудовлетворённости. Но что самое странное, зная наперёд обо всём этом, почему-то всегда непреодолимо тянет именно по этому проторенному пути, хотя бы только до последней черты, но непременно пройти. До мельчайших подробностей одно и то же. И до каких, спрашивается, это будет продолжаться пор? Ну, скажите, скажите же скорее, люди умные, что… пора и за ум взяться. Как будто я сам об этом не знаю. Да вся беда в том, когда подобное со мной происходит, ничего не могу с собою поделать. И говорю всё это не в оправдание, а чтобы дать понять, что происходило со мной. И потом, когда попадаешь в шторм, разве вопреки твоему желанию не мотает тебя вместе с кораблём? Или не уносит внезапно застигнутым вихрем? И вот я спрашиваю вас опять, умные люди, что нужно сделать, чтобы не мотало во время шторма на корабле и не уносило во время вихря? Совершенно справедливо: сидеть дома. Когда была такая возможность, я так и делал. Три года сидел на одном месте. Хорошо мне было? Не очень! Но безопасно. Но вот случилось с нами то, что случилось, и как теперь быть?
Проще говоря, со мною опять да ещё как творилось. И творилось с какою-то особенною изощрённостью – и во время выступления, и потом. Как выступали другие, я снимал уже хладнокровно. Собственно, выступлениями после четырёх полных номеров квартета это и назвать было нельзя: коротенькие справки, кто откуда прибыл да импровизированные выступления продолжительностью не более чем в один куплет. Так же поступила и дочь, не забыв упомянуть, хотя её об этом никто не просил, что её «папа когда-то сам был довольно известным музыкантом». И мне уже ничего не оставалось, как только выйти и спеть с нею на два голоса популярную песню из репертуара группы «Любэ».
