Протоиерей Владимир Чугунов - Буря (сборник)
– С такой пищи немного напоёшь, – сказал я.
– Зато мне кажется, я уже похудела.
– А через три дня будешь говорить, дошла.
Она улыбнулась. И тут мы нос к носу столкнулись с инструментальным квартетом. Лица их были сонными, волосы прибраны кое-как, движения тягуче-вялыми, но от этой домашней растрёпанности на меня как будто пахнуло притягательностью супружеской постели.
Остановились.
– На каком этаже выступаете? – спросила Таня.
Я ответил:
– На третьем. А вы?
– На первом. Списки уже вывесили. Мы выступаем восемнадцатыми и сорок пятыми. До вечера, видимо, сидеть придётся.
– Сразу по два номера? Говорили же – по одному, – сказал я.
– Китайцы опять всё переиначили. За один день решили прогнать всех. Завтра отдых. Послезавтра перед гала-концертом объявление результатов и награждение.
– Ничего себе новости! Ну что – удачи!
– И вам.
И мы разошлись. Разговаривая с Таней, я специально старался не смотреть на Свету, но именно оттого что не смотрел, то грозовое и влекущее, что началось между нами вчера, лишь усугубилось. Когда симпатизирующие друг другу люди постоянно общаются, как правило, стирается первая острота обоюдного влечения, но если на пути поставить плотину, вряд ли она долго устоит. Нечто похожее происходило и с нами. Чем упорнее мы старались избегать встречаться взглядами, тем сильнее нас друг к другу влекло. Очевидно поднявшаяся вчера во время разговора с Ли буря, обнажив фланги, сделала меня уязвимым, образно выражаясь, для стихий мира сего. А может, это климат китайский, благоприятствующий размножению, на меня так одурманивающе действовал. Как бы то ни было, а спокойствия в душе после этой минутной встречи не осталось нисколько. И всё вставал и вставал перед глазами с какою-то навязчивой очаровательностью образ голубоглазой блондинки, на которую вчера с таким неприкрытым восхищением смотрели китайцы.
Разумеется, я себя и укорял, и осуждал, и чего только не делал, но всё это лишь усиливало эффект запретного плода. Да ведь ничего ещё и не произошло, говорил я себе, и скорее всего, не произойдёт, и потом, что такого предосудительного в том, что мы друг другу понравились, это же ведь так естественно восхищаться прекрасным. А что может быть прекраснее молодой красивой женщины? Всё это было бесспорно. И было только одно маленькое «но». И оно уже не первый раз вставало передо мною. И вся разница была лишь в том, что тогда, в Питере, была совершенно иная, как бы недостаточно удобная ситуация, теперь более удобного случая, казалось, и придумать нельзя. И если тех молоденьких девчонок влекло ко мне чистое любопытство, а может быть, просто льстило внимание (молодой эгоизм, к сожалению, требует внимания только к себе, даже есть в нём нечто воинственное, что-то вроде, ах так, ну и катись), теперь было совсем другое – передо мною оказалась не просто всё прекрасно понимающая молодая женщина, но ещё и прекрасно сознающая силу и обаяние своей красоты.
Между тем мы поднялись на третий этаж. Наши номера оказались 37 и 51. Всего было около ста участников.
Но вот чего мы никак не ожидали, так это того, что прослушивание сделают закрытым. И по этому поводу сразу поползли слухи, что китайцы хотят протащить на первые места своих, поскольку жюри состояло в основном из них. Ирина так прямо и сказала: «Золота не ждите. Заберут китайцы».
– Именно поэтому ты должна выложиться на полную, – сказал я дочери, когда мы вошли в номер. – И это очень хорошо, что ты выступаешь не с самого утра, когда ещё не проснулся голос. Ложись и лежи. И ни с кем не разговаривай. Внутренне настройся. В том числе и на победу. Нужно как можно больше сохранить сил для выступления.
– Я не могу лежать, я уже сейчас как на взводе.
– А я говорю, лежи. Я буду следить за очередью.
Она начала кривиться.
– Опять?
– Лежи, лежи… – недовольно пробурчала дочь, уходя в туалет.
– Через десять минут приду, и чтобы лежала в постели! – крикнул я ей вслед. – Пойду посмотреть аппаратуру и спрошу, будет ли репетиция.
Но спросить было не у кого, установкой аппаратуры занимались китайцы. И тогда я поднялся к нашему руководству на пятый этаж.
– Какая репетиция – столько народу? – вытаращила на меня бешеные глаза Ирина. – Вы профессионалы или кто?
– А если – «или кто», что тогда?
– Тогда нечего было сюда приезжать.
– Я смотрю, вы заодно с китайцами.
– Мы просто рядом живём, а значит, лучше друг друга понимаем. И для нас, для всей Сибири и Дальнего Востока, вы все там с вашей долбаной политикой хуже китайцев. Благодаря им и японцам мы теперь только и живём, а вы мало того, что отняли у нас всё, все привилегии, все надбавки, но ещё и этой последней возможности существования пытаетесь лишить.
– Это я пытаюсь лишить?
– И вы в том числе!
– Ну спасибо.
И мы расстались друзьями. Неудивительно, почему, несмотря на её искусственную осветлённость, китайцы совершенно не обращали на неё внимания. А вчера она даже выдала… Это когда кто-то завёл разговор о китайской семье. «Обычный день китайской семьи, – рассказывал кто-то. – Муж; встаёт раньше, готовит завтрак, отводит или отвозит ребёнка в школу. После работы забирает. И, придя домой, готовит обед или ужин». «А жена?» – «Жена после трудового дня отдыхает». И тогда эта злыдня выдала: «О-о, хотя бы на один день стать китайской женой!» На что я не преминул возразить: «Почему же на один? Это не так уж трудно устроить: в Китае двадцать миллионов свободных мужчин». И тогда она с несокрушимым достоинством старшей пионервожатой поставила меня на место: «Это вам, может быть, нетрудно, а я сюда приехала не за этим». К тому же она меня всё-таки, наконец, узнала. За завтраком поинтересовалась: «Всё смотрю на вас и не могу вспомнить, где я вас уже видела. Евдокимов… Евдокимов… Уж не тот ли вы самый Евдокимов?..» И когда я подтвердил, что тот самый, с каким-то полунамёком обронила: «А! Ну тогда понятно…» И я так и не понял, что именно. Понятно, что я владею академическим вокалом, или что смог предоставить возможность дочери принять участие в таком солидном конкурсе? Для простого смертного деньги действительно немалые, в общей сложности, понадобилось почти сто тысяч. Но какою ценою достались мне эти сто тысяч, она же ведь не спрашивала. А достались они мне в результате моей изворотливости, в подробности которой вдаваться не намерен. Иначе говоря, поехали мы чуть ли не на последние сбережения. И на тебе – дождались. А потому я решил при удобном случае с Ириной объясниться, чтобы наше пребывание не превратилось в подобие очередной гражданской войны.
Когда я вернулся, дочь занималась причёской. На моей кровати лежали юбка от красного сарафана, блузка, жилет и широкий пояс, рядом с кроватью стояли сапоги.
– Я прикинул. Первое выступление примерно в половине десятого, второе сразу после обеда, часа в два. А что у тебя щёки красные? Пела?
– Да это от волнения. У меня и по груди, и по шее пятна пошли, вот, посмотри. Я когда волнуюсь, всегда покрываюсь пятнами. Связки только немного погрела – и все.
– Накапать валерьянки?
– Лучше таблетку приму. Выпила – и всё до лампочки.
– Не вздумай. Лучше валерьянки. Наличие волнения необходимо. Оно придаёт исполнению определённый шарм.
Камеру я уже приготовил. Фонограммы были с собой. И тут опять выяснилось, что дочь приготовила пресловутую «Сказку».
– Только попробуй!
– Мне сейчас лучше ничего не говорить. Потом можешь меня хоть помоями облить, а сейчас не говори ничего. Я уже настроилась – «Коня» и «Сказку».
– Тогда наоборот. Сначала медленную, потом быструю. Отработанный приём.
Она подумала и согласилась.
Сказать, что я волновался, значит, ничего не сказать. Я поднимался на лифте наверх, подходил к истомившейся от жары и от ожидания толпе, спрашивал, какой номер ушёл и, прикидывая в уме, возвращался назад. Дочь подымала испуганный взгляд, я отвечал, ещё только двадцатый, стало быть, минут сорок ещё, и она опускалась на кровать. Но когда я пришёл в очередной раз, она была уже в полном облачении.
– Ещё минут двадцать.
– Я уже не могу, я лучше туда пойду.
– В сарафане? Ты же спаришься.
– Но я не могу тут больше сидеть!
И тогда мы пошли вместе. Я с установленной на штатив камерой на плече.
Выступившие на обычный вопрос «ну как», глядя отсутствующим взглядом, только пожимали плечами. И это ещё больше придавало волнения. Стоявшая у двери на страже китайская девушка не позволяла приоткрывать дверь, чтобы хоть краем уха послушать, а звукоизоляция оказалась на высоте, слышно было только содрогание от низких звуков и отдалённый бой ударника.
Наконец запустили нас. Запускали по двое, по трое. Я тут же сориентировался, где лучше встать с камерой. Перед нами пели прибывшие вместе с нами девушки из Владивостока. Спели неплохо, но сценического поведения явно не хватало, не доставало и драматизма, который теперь принято называть драйвом. «Это не конкуренты», – подумал я и приготовился снимать.
