Протоиерей Владимир Чугунов - Буря (сборник)
Нагнетание атмосферы началось ещё за полчаса до открытия конкурса. Забыл упомянуть, что с правой стороны от ресепшена вниз спускалась широкая отделанная серым мрамором лестница, а полы коридоров, как и номеров, были покрыты серым ковролином, и порою, идя по коридору, не слышно было, как тебя кто-нибудь, настигая, неожиданно обгонял.
Женя была внизу, я с установленной кинокамерой наверху. На груди у меня висела выданная каждому участнику ламинированная карточка с названием фестиваля, именем и фамилией, вернее, сначала шла фамилия, а потом имя, как в заграничном паспорте, с цветной фотографией и красной печатью со звездой. С этими карточками велено было ходить и ездить везде.
Рядом со мной расположился оператор китайского телевидения, судя по всему, собиравшийся снимать общий план, средние и крупные должны были снимать операторы, находящиеся внизу. Стоял обычный гул от множества голосов. Вокруг меня было полно народа – вдоль всего ограждения находились журнальные столики с удобными кожаными креслами по бокам, на которых, как и у перил, расположились зрители. Народ сидел и на других креслах, хотя оттуда ничего не было видно. И всё это несмотря на невыносимую жару, которая с наступлением сумерек, казалось, ничуть не спала. Девчата и парни из узбекского хореографического ансамбля, которые, как и Женя, должны были выступать на открытии конкурса, просто истомились в своих национальных шёлковых костюмах. Узбекским в ансамбле было только название да эти красочные яркие костюмы – жёлтые длинные платья девушек и красные подпоясанные рубашки парней, расшивные тюбетейки, длинные змеевидные (множество змей) косы – и ни одного узбека, все русские.
Начали ровно в 19–30, как и полагается, весьма торжественно. Даже наверху оставили только дежурный свет, поэтому сияла во мраке одна сцена. Зачин сделал узбекский ансамбль. Затем под звуки фанфар вышли ведущие и, объявив (по-китайски, разумеется) открытие конкурса, стали представлять почётных гостей и жюри. Это отняло немало времени. Затем на сцену по одному стали подниматься представители власти и произносить речи. До того длинные и по манере произношения своеобразные, как будто читали по складам, с длинными паузами между слов, и можно было подумать, в этом заключался смысл жизни. Всё это тщательно снимали, фотографировали, записывали на диктофоны. Сняли и сфотографировали и меня – как представителя Российского телевидения. И я не ударил в грязь лицом, приняв деловой вид. Потом молодой китаец покривлялся на сцене под «плюс»: то есть заученно изобразил поющего человека, на самом деле только открывая рот под соответствующие современной эстраде телодвижения. Песня была на китайском, но не китайская, интернациональная какая-то песня, как мне объяснили, про море, про солнце, про то, как хорошо на свете жить. Затем опять завели говорильню и утомили до невозможности.
Атмосфера становилась просто невыносимой, как вдруг выпустили Женю, и всё, как от дуновения свежего ветерка, в одно мгновение преобразилось. В белой блузке от разделённого для удобства и быстроты переодевания на расстёгивающийся на спине жилет и укороченную, на резинке юбку от красного расшивного сарафана, с широким поясом, с золотистой пряжкой, придававшем особенную стройность фигуре, в белых сапожках-казачёк, с выпущенной на грудь толстой косой Женя смотрелась настоящей русской красавицей. Лицо сияло радостью, озорно блестели глаза, очаровательная улыбка обнажала ровненькие зубки.
Перстенёчек дорогой,
Ненаглядный золотой,
Светлой памятью любви
В очи черные гляди.
От каждого озорного возгласа «ой» на припевах просто хотелось пуститься в пляс. Да что там! Стоило ей запеть, как тотчас в такт музыке стал прихлопывать весь зал.
И разразился бурей аплодисментов и воем после того, как тем же озорным «ой» была поставлена точка.
– Браво! – вместе с аплодисментами послышалось за моей спиной.
Я обернулся – и замер от неожиданности. Одетые в одинаковые длинные вечерние платья прямо за моей спиной стояли Таня, Валя, Ксения и Света, причём Света смотрела на меня так, как будто это я, а не моя дочь только что исполнила песню.
– И остальные песни у неё такие – имею в виду, в стиле фолк-рока? – спросила Таня.
– Ну почему… Есть и в стиле современной эстрады, всякие есть: и гимны, и военные марши, и колыбельные, и даже романсы.
– Талантливая, видно, девочка.
– У девочки своей девочке четыре года.
– Нашим, кстати, тоже по пять, по шесть. У Ксении только дочери года нет.
– И с кем оставила?
– С мамой.
Таня спросила:
– Она у вас одна?
– Увы. И так же, как я, теперь одинока. Ну да это отношения к делу не имеет. А вы на посиделки так нарядились?
– Да это наши костюмы. Надели, чтобы сфотографироваться. Фотографировать же в конце всех вместе будут. А завтра, сегодня уж не будем, и так всё затянулось, как вы изволили выразиться, на посиделках что-нибудь исполним. В самом деле нравится?
– Да! И очень, кстати, вам идёт. Обратите внимание, как на вас китайцы смотрят.
– Мы заметили. Особенно на Свету. Она же единственная из нас светленькая да голубоглазая, да ещё с такой пышной косой. Настоящая русская красавица! Не находите?
– Ну! Даже влюбиться хочется!
Они все разом заулыбались, и Таня сказала:
– Ну, это никому не возбраняется.
– Правда? Учту.
Они дружно рассмеялись.
– Вот, кажется, и конец, – сказала Таня. – Идёмте фотографироваться?
– Не могу, я на работе.
Фотографировались сидя и стоя во всю ширину ступенек и сцены, а двое из ребят узбекского ансамбля даже посадили своих девушек на плечи. Женя оказалась вверху, между струнным квартетом, в окружении узбекского ансамбля, и на фоне стильных вечерних платьев и ярких национальных костюмов очень гармонично смотрелся её сарафан, и как-то особенно выделялась на ослепительной белизне блузки тёмная коса.
7
На посиделки у фонтана Женя одела короткое телесного цвета платье, распустила косу и сразу стала похожа на девочку. Я даже поснимал её для будущих клипов на фоне стеклянного входа, у карликовых пальм подъезда.
Шёл десятый час, и если бы не гирлянды обыкновенных лампочек, обрамлявших площадку кафе вокруг фонтана, тьма была бы просто кромешной. Если и опустилась температура, то буквально до тридцати двух, тридцати пяти градусов, поэтому нельзя было сказать, что с наступлением темноты посвежело. Разве что невидимое солнце сверху не давило. Не веяло прохладой и от бьющих строго вверх, подсвеченных с боков разноцветными огнями, струй прямоугольного фонтана, обложенного белым мрамором и состоявшего из таких же мраморных, в виде газетного ребуса, тропинок. За пределами кафе буквально в нескольких шагах уже ничего не было видно, лишь на фасаде пятизвёздочного отеля драконовой премудростью вызывающе горели китайские письмена, да едва желтели окрашенные тусклым светом дежурных фонарей стёкла входа в вестибюль.
Очевидно, ввиду позднего часа, дорожной усталости, неожиданно затянувшейся торжественной части к фонтану вышли далеко не все. Узбекского ансамбля (двенадцать человек и тринадцатый руководитель), как выяснилось, не было потому, что они поселились в другом отеле, зато, кроме инструментального квартета, успевшего переодеться в лёгкие светлые платьица, за соседним столиком рядом с нахмуренной Ириной, деловито шелестевшей судьбоносными бумагами, сидела Эля, а за её спиной, с фотоаппаратом на груди, стоял высокий симпатичный китаец лет тридцати пяти по имени Ли, который рядом со мной фотографировал церемонию, и сфотографировал меня, приняв, как я уже сказал, за представителя Российского телевидения. Ли неплохо говорил по-русски. Как представители похожего жанра мы с ним тут же сошлись.
– Ли, наверное, учился в России? – спросил я, когда мы оказались за одним столом.
Принесли пива. Кружки оказались из органики, лёгкие, необычные, как, впрочем, и само пиво на вкус, как будто разведённое дистиллированной водой.
– Нет. Но я ещё со школы задался целью изучить русский. И уже двадцать лет читаю русские книги.
– Двадцать лет – большой срок. За это время у вас произошли большие перемены.
– У вас тоже.
– У нас, как всегда, через пень-колоду.
– Русская пословица? Я пословиц мало знаю. Что значит – пень через колоду?
– Хреново.
– Хреново – знаю! Значит, плохо, да? Но почему? Эля без ума от Путина.
И Эля, услышав знакомую фамилию, подтвердила:
– Пу-утин – о-о! Самый люпи-имый!
– Он тебе нравится как мужчина или как президент?
– Мущина? Та-а! И пиризидент!
– Такая безответная любовь, понятно, – заключил я.
Ли улыбнулся, а Эля, покопавшись в закромах памяти, выдала:
– Та-а, такой писопитный люпофь!
Тут уже не только за нашим, но и за соседними столиками послышался смех. Ли повторил вопрос:
