Дмитрий Раскин - Хроника Рая
Ректор Михалкин выступил со страстной речью, что, судя по всему, разоблачала неправильный порядок мироздания. Когда очередь дошла до жены ректора, она минуты три с интонацией героини античной драмы над телами детей повторяла одно только слово: «Отдайте!» Потом уже стало известно, что слово это она после заседания повторяла еще два дня без остановки. Через месяц вернулась из психушки просветленной настолько, что, как говорили злые языки, не реагировала уже на произнесение в ее присутствии слова «доллар». На что другие, не менее злые языки советовали попробовать сказать слово «евро». Только был ли евро уже, или тогда еще ходили национальные валюты? Прокофьев вполне справляется с последовательностью своих событий, но, в последнее время, все чаще натыкается на собственную беспомощность насчет дат. Неужто это такие, первые, наверное, вариации на лехтмановскую тему? Пустяки, конечно. Но (он вспомнил тот разговор с Вологжиным), он действительно не может сориентироваться, с каких пор он здесь, «на горе». Ладно, потом разберемся. Дело все же не в Лехтмане, не в Прокофьеве даже. Он вдруг понял(!) В самой «горе».
Чем закончилась битва гигантов? В стране шла перерегистрация уставов и Михалкины подали документы, где были только четыре учредителя: отец, сын, Аннушка и тенор П. Остальные долго судились, но почему-то так и не смогли восстановить себя в уставе. Равно как Михалкины не отсудили себе «честь и достоинство».
Проигравшие написали в прокуратуру, налоговую полицию, просто в налоговую, в министерство образования, комитет защиты потребителей, но это была уже не борьба, а всего лишь месть. Проверки, конечно же, привели к штрафам и карам, но травмы были все-таки не смертельны. А Михалкин-старший шел уже на поправку после небольшого инфаркта. То есть для Михалкиных все закончилось хорошо.
Они пытались лечь под вице-спикера. Но что они такое для вице-спикера Думы? Семье предстояло решить квадратуру круга: найти покровителя, который будет результативно покровительствовать, не претендуя при этом на контроль над ними и не имея возможности для контроля. В конце концов, не сумев переупрямить действительность, пошли на компромисс с нею – должность председателя Совета Попечителей (институция президентства выкорчевана из устава) милостиво принял на себя референт помощника зама структуры, название которой Михалкины произносили торжественным шепотом. Это его явление народу: лимузин с мигалками, охрана в шикарных костюмах и, самое главное, непроходимо-вельможное выражение лица этого маленького человечка (казалось, будь предъявлен крупный и статный начальник, эффект был бы куда как не тот). Прокофьев смаковал комизм сцены: по сути, он же слуга слуги. Новая сотрудница, высокая, трепетно-юная, с открытым, добрым лицом, услышав сие ценное наблюдение Прокофьева, тут же от него отошла.
Они уволили всех. Всех, кто давал документы учредителям. Всех, кто видел, как давали, всех, кто был хоть в каких-то отношениях с теми, кто видел. Отдел кадров был теперь лобным местом и с него поднимался пар. От «веселой и бойкой команды» не осталось и следа. Учредителей лишили всех университетских регалий, их фотографии сняты со стен, их книги изъяты из фондов. «Надо было сжечь, во внутреннем дворике при студентах», – сострил Прокофьев. Как потом стало ясно, его насмешка была услышана. (Так Прокофьев компенсировал себе то свое выступление на совете.) Вошедши во вкус, Михалкины уже не могли остановиться. По любому поводу летели головы. Особенно лютовала Аннушка. Ее «масло», так сказать, было пролито везде и всегда.
Через пару месяцев они избавились от спасшего их тенора П. Купили здание. На троих. Михалкин-отец, Михалкин-сын и Аннушка. За кредит рассчитывались деньгами университета. Сократили множество профессоров, «надо дать дорогу молодым». (Михалкины ценили в себе способность принимать «неординарные решения».) Ну да, вчерашним студентам можно платить вчетверо меньше. А чего им смущаться, время придет, очередную госатте-стацию все равно придется покупать. Это прокофьевское разглашение секрета полишинеля, очевидно, тоже было услышано. Дело даже не в разглашении, кто здесь стесняется, а в интонации.
Ободрали филиалы до белизны костей – прежние заслуги директоров в деле вылизывания руководящей задницы были теперь не в счет. Прокофьева умилил один пункт в новом «Положении о филиале»: «все подарки, подаренные филиалу, в чем бы ни заключались и где бы ни находились, автоматически являются собственностью университета». (Интересно, почему этого вот нет в их папочке для Кристины?)
Собственник Михалкин сдавал свое здание в аренду ректору Михалкину и, судя по всему, был беспощаден к арендатору. В университете денег теперь не хватало ни на что. В пылу борьбы с дефицитом бюджета ректор подписывает приказ, обязывающий писать черновики только на обороте уже использованной бумаги. «Теперь будем ждать директивы по туалетной бумаге». Но в стремительно разрастающемся ректорате умиляться прокофьевскому юмору, пожалуй, было уже некому.
Пришедшая в себя жена ректора рассказывала про «феррари», что они купили Артемчику.
Михалкины жили на работе (трудоголики!). Вне того, чем они занимались, им было скучно и пусто. Дома они все равно говорили бы «о работе». Аннушка по вечерам гуляла по коридору ректората со своими мопсами, как на Арбате. Сотрудники умилялись, уборщица подметала какашки. Кого она Прокофьеву напоминает? Наконец, дошло. Фильм «Чикаго». Лицо героини Ренэ Зелвегер, когда она убивает любовника. Так вот, у Аннушки всегда было такое лицо.
Новый удар грома был еще неожиданнее, во всяком случае, для них-преподавателей. В одно прекрасное утро охрана не впустила всемогущую Аннушку со всеми приближенными и мопсами. Начался бракоразводный процесс. Все были потрясены, так как считалось, что эта семья намертво спаяна беззаветной любовью к деньгам. На этот раз все было покрыто абсолютным мраком. Прокофьев даже придумал себе развлечение, поймаешь в коридоре какого-нибудь проректора или декана и спросишь про это. Он от тебя убегает в ужасе. Самое интересное, что он действительно ничего не знает, а ужас от того, что про него подумали – знает.
Как они откупались от нее, владеющей третью здания? Как делили агукающую внучку? Одному богу известно. Но в университете началась уже какая-то совершенно параноидальная экономия.
Отец и сын, – такие разные. Отец с орлиным взглядом и благородным зачесом волос. Сын круглолицый, когда в очках – напоминает товарища Ким Чен Ира до инсульта. Но все всегда угадывали, что это отец и сын. Им было хорошо вдвоем. В выходные играли в дурачка на даче, мечтали о будущих своих доходах, о новом уровне величия. В хорошие, добрые минуты их тянуло на социологические обобщения: «мы – класс победителей». Их философия? Все то, что стоило дешевле (в долларах) того, что есть у них, они благополучно презирали. Все то, что на копейку хоть дороже – пред этим раболепствовали.
Они не знали сомнений и ни разу не совершили ни одной ошибки (просто бывали неудачные обстоятельства). Непоколебимо уверены, что перехитрили жизнь. Радуются собственным шуткам уровня «у тебя вся спина белая». Постоянно раздражены и подозревают, вдруг чего-то недоза-глотили. Они? Как дрозофилы, но наоборот – закрепили, передали по наследству отсутствие особенностей, свойств и качеств.
В университете они теперь регулярно меняли персонал. Собственно, там остались одни уже только картонные силуэты. А Михалкиным и удобнее, и даже веселее так. И любовница у Михалкина-младшего теперь тоже была из картона. В профессорской же среде: уволив всех, кому были хоть чем-то обязаны, они начали избавляться от тех, кто просто был ярче их. И тут чаша сия нашла Прокофьева. И, слава богу. И как же нужно было постараться, чтобы почувствовать себя уязвленным здесь. А у Прокофьева получилось. Изумился сам, но вот всплыло в нем. («Как в засорившемся клозете», – выговаривал себе самому Прокофьев.) И сколько крови попортил себе, прежде чем стало просто смешно и над собою и над ситуацией. Попрощался с иллюзией, что «он не питает иллюзий на собственный счет», а некий косвенный признак высвобождения обнаружил в том, что все это о себе самом ему стало не интересно. Хотя трактовка этого «не интересно» могла быть и несколько иной.
«Вот и вспомнил всю свою жизнь, – усмехнулся Прокофьев. – Эх, надо было бы это сказать, закрывая папку».
Можно ерничать, конечно, но как ни смешно, это почти что так.
Прокофьев придумал себе мазохистское упражнение: написать объективный отзыв. Но какой уж тут мазохизм – господа дрозофилы предлагают совершенно пустой договор. Цель ясна – оправдать свой статус международного вуза, надувать щеки в Москве «вы знаете, кто наш партнер!» Они обещают также организовать для «прославленного Университета» набор по России, то есть хотели бы торговать правом попасть «на гору». И на такой мякине они собирались провести Кристину?! Прокофьев впервые сейчас осознал госпожу фон Рейкельн как «хранительницу традиций».
