Максим Гуреев - Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник)
– Раиса Александровна, заходите, садитесь! – открыв соседке дверь, радушно произнесла мама.
– Чем это вы тут занимаетесь?
– Избавляемся от комплекса неполноценности! – отрапортовала я.
– Хорошее дело. Одобряю.
– Давай-давай! «Ходи шибче, белоголовый!» – не давала мне расслабиться мама, цитируя свой любимый «Необыкновенный концерт». – Ты себя должна нести как праздник и подарок! Дубль три!
Я прошлась, как мне казалось, легко и бодро.
– Слониха! Это даже не на двойку! – искренне огорчилась мама.
– Ну ладно! – заступилась за меня баба Рая. – Затерроризировала ребёнка! Сама-то попробуй!
– Пожалуйста!
Мама, надо сказать, прошла хуже, чем я.
– Да-а, девки! Походка от бедра должна быть! От бедра, я говорю! Как Лия Ахеджакова учит!.. Эх! Бывали и мы лебедями!
Баба Рая тоже встала, тоже прошлась по комнате, как ей казалось – замечательно. Мы все втроём рассмеялись.
– Не мучь ребёнка. Как бы она ни ходила, она это всё равно лучше нас делает! – Баба Рая тоже была честной и объективной.
– У неё конкурс красоты на 8 Марта объявили.
– Ой! – всплеснула руками баба Рая. – Да я б нашей девочке и так все призы дала! Даже если б она только на сцену вышла и просто постояла! Такая она у нас замечательная! Юная, стройная!
Мне это заявление, конечно, самооценку повысило, но я должна была оставаться реалисткой:
– Вы не объективны, баб Рай. Там знаете сколько таких будет – юных и стройных!
– Знаю… У меня тоже небось свой конкурс красоты был, – сказала баба Рая, сразу погрустнев.
– Когда?
– Как?
– А в сорок первом. В августе… Когда на фронт попала.
– На фронте – конкурс красоты?
– Ну, это так… метафора. Заявление с подружкой подали, я год себе накинула, скрыла – написала, что мне уже восемнадцать лет. И скрыла, что отец – враг народа. И Зинка поклялась, что никому не скажет. А то думала – не возьмут. Взяли. Отправили… на фронт. А там – распределение по частям. Командир нас в первый же день в шеренгу выстроил и как пошёл трёхэтажным крыть! «Дуры вы! Шалавы!» И всякие другие слова. «Дома не сидится! Приехали хахалей себе искать». Ну, тут он тоже другое слово‑то употребил – вместо хахалей, не при ребёнке будь сказано. «Жизни не жалко – лишь бы к мужикам поближе! Глаза ваши бесстыжие!» Верите, из всего строя одна я заплакала. Так мне обидно это показалось – я же Родину шла защищать. Остальные, гляжу, девки стоят, ухмыляются, переминаются с ноги на ногу. Командир орать перестал, подошёл, отдал мне хлеб на всех: «На, говорит, ты распределять будешь. Ты тут самая лучшая». Ну а на другой день начался настоящий конкурс красоты! Из разных частей стали командиры приезжать – подбирать себе в штаб секретарш, сотрудниц. Пройдут вдоль строя, оглядят. Кому какая понравится – ту и берут. Мы с Зинкой попали вместе – в пехоту. Начальник этого штаба на неё запал. И меня взял, поскольку ему две нужны были по разнарядке, а Зинка за меня попросила. Ну и пошли военные будни.
Мы с мамой почувствовали материал для сочинения.
– И как там тебе было-то? На фронте?
– Да как было? Отступали, наступали. Спали вповалку, шинелями укрывались. Зинка-то себя не блюла. А до меня никто пальцем не касался. Это я ей не в осуждение. Она ж уже женщина была. А я – девушка. И мужики честные вокруг попались. Вот если, скажем, надо мне вымыться посреди леса. Они спинами ко мне станут, плащ-палатки с четырёх сторон руками натянут, меня ото всех загородят и ждут, пока вымоюсь. Даже не пошутит никто, ни слова какого… скоромного, ну, там «спинку дай потру». Не было.
– Что ж, за всю войну так никого и не полюбила? Из стольких-то мужиков? – усомнилась мама.
– Ой, Кать, мне этой любви до войны хватило! Я ж из-за своей любви отца потеряла. В парке Горького познакомилась с военным. Мне шестнадцать. Ему двадцать два. Лейтенант НКВД оказался. Отец как узнал! «Прекращай с ним встречаться, и всё тут!» А он уж так ухаживал. А я уж так влюблена была. Порвала, можно сказать, по-живому. А парень, видно, понял – почему. Затаил. Ну, и… через три месяца отца как врага народа… У меня на любовь после этого аллергия была. Так и вторая любовь у меня из-за отца же не получилась.
– На фронте?
– На фронте.
– А он кто был?
– Большой начальник. Командующий армией. Фамилию не скажу.
– А как, как познакомились?
– Да заняли мы одну деревню. С правого фланга под горкой в низинке ещё бой шёл, а мы уже свою задачу, считай, выполнили, штаб в избе разместили, я вышла местность осмотреть. Красиво, девки! За деревней – поле, всё в цветах, за полем – река. Я пошла цветы собирать. Вспомнила, как мы с мамой в детстве на даче ходили… Углубилась. И тут на дороге машина тормозит. Генерал с шофёром выскакивают. «Стой! Не шевелись!» Я встала как вкопанная. «Не бросай цветы!.. Видишь – проводки из земли торчат? Это мины. Ты на минном поле. Давай аккуратненько обратно». Я эти проводки-то видела. Ну, перешагивала, и всё. И шла себе. Когда не знала. А как он сказал – стою, пошевелиться не могу. Ноги – чугунные – к земле приросли. «Давай, девочка, не бойся. Только внимательно. Перешагивай. Всё получится. Иди». Так он это сказал уверенно, что я послушалась, пошла. Надёжность в нём какую-то почувствовала. Мол, если говорит, что всё получится, – значит, так оно и будет. И смотрю на него, а он орёт: «Не на меня! Под ноги! Под ноги!» В общем, как-то вышла, стою перед ним, похохатываю истерически… Он к шофёру обернулся: «Лёша, – говорит, – дай девочке спирту. Считай, второй раз человек родился – надо отметить». Парень достал из машины фляжку, протянул мне, я глотнула – как умела. А не умела вовсе. «Не умею», – говорю. «А больше, – говорит, – и не надо. Как звать-то?» – «Рая… Ой… Рядовой Иванова!» – «Понятно, Рая. Как же тебя угораздило?» – «Хотела букет в штабе поставить… Праздник всё-таки! Вышибли мы их!» – «Мы… – усмехнулся. – Садись в машину – подвезу». Ну, вот так. Потом как-то ночью он приехал. Они с нашим командиром до утра аж просовещались, а под утро он часа на полтора заснул. Тут же в штабе, на топчане. Я его будить пришла – как велел: «Товарищ командующий, разрешите обратиться… Вы велели вас через полтора часа разбудить. Уже прошло». – «А‑а… Рядовой Иванова», – узнал. Я удивилась: «Вы помните?» А он вдруг говорит: «Такие глазищи разве забудешь?» И смотрит, и смеётся. Он силу-то свою мужскую хорошо понимал. Я покраснела, на другое перевела: «Мы с девчонками вам оладий напекли. Завтракать накрывать?» Он помягчел вдруг совсем: «Слово какое-то домашнее, ностальгическое – накрывать… Нет, девушка Рая. Некогда мне завтракать. Поеду я. Лёша встал?» – «Давно». – «За оладьи – спасибо. С собой их мне заверни». Уходя, оглянулся ещё в дверях и сказал: «Буду тебя вспоминать». И всё. Так он мне нравился, девочки. Фамилию его услышу – сердце падает. Прямо клавиши в машинке путала… Задумчивая вся стала. Даже обстрелов уже не так боялась. Нас обстреливают – а мне есть о чём думать…
А через пару недель подбегает ко мне Зинка. «Рай! Приказ пришёл – тебя в штаб армии переводят». – «Как это?» – моргаю. А она тут же: «Ну дуру-то из себя не строй! И так всё понятно. Скромница ты наша». Я честно не понимала: «О чём ты говоришь?» А она мне: «Я ж видела, как он на тебя смотрел. Колись? Чего у тебя с ним?» – «Честное слово, ничего, Зин. Да ты что… Он вообще женатый человек… начальник…» – «Не смеши меня, – говорит. – Кто щас на жён внимание обращает? А что начальник – так целее будешь». – «Зин, – говорю, – да я его видала-то всего два раза». А она мне: «По нашим временам и одного хватило б. Сегодня живой, завтра – мёртвый. Радуйся! Пришло и к тебе военное счастье!» Я тут же переживать начала: «В штаб армии – это ж серьёзно! Теперь они меня хорошо проверять станут: всплывёт про отца». Зинка успокоила: «Молчи – главное. Может, и не всплывёт». Всплыло, конечно. И вместо штаба армии погнали меня из армии насовсем! Перед самым наступлением! Поплакали мы с Зинкой, обнялись и расстались… Я, собственно, чего зашла-то, Кать. Ты говорила, платья у тебя какие-то есть, кофты, которые уже не носишь? Давай я Зинке отвезу. А то она в таком рванье – смотреть страшно. Я к ней раз в неделю езжу. Убираюсь, то, сё. Я тогда, как с фронта уехала, в ту же ночь штаб наш разбомбило. Одна Зинка уцелела – ранило её, ноги парализовало.
– Конечно, – засуетилась мама. – Всё, что могу…
– И вы всю жизнь с ней… Ну, к ней ездите?
– Ну, не всю… Пока её родные были живы – нечасто. А теперь одни мы остались. Меня и после войны замуж никто не брал. Если что серьёзное намечалось, так я честно говорила, что отец – враг народа. Вот и просидела в девках… А Зинка… понятное дело… ноги – первое для женщины. Учись, Лен, танцевать!
В восьмомартовском конкурсе я не выиграла. И не проиграла. Меня ведущей поставили. Номера объявлять, задания раздавать…
– Самой главной, значит? – подбодрила меня баба Рая, зайдя в очередной раз.
