Максим Гуреев - Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник)
Тётя Дина считала, что погиб её муж именно тогда – в ужасе, геройстве и кровавой неразберихе первых часов войны… Хотя извещение пришло – пропал без вести.
Тётя Дина все долгие свои годы жила памятью об их счастливой любви. Улыбалась, погружаясь в прошлое, вспоминала, как любили петь вместе «Спят курганы тёмные», как звучала в доме гитара, как баловался Саша с маленьким сыном. Как, оказавшись в Москве у сестры, ходили по театрам. Как две молодые пары жили в Москве в атмосфере любви, тихого смеха, шуток и подтрунивания. Выезжали в Серебряный Бор…
На общих фотографиях – мужья нежно обнимают сестёр, руки переплетены, глаза смотрят в глаза…
С моим дедом – Георгием Калистратовичем Поповым – всё было трагично, но ясно – он умер. От жестокого туберкулёза, которым заболел осенью 1941 года, работая на строительстве укреплений под Москвой. Болел всю войну. Всю войну пролежал в больницах. И умер в 1946‑м, едва дождавшись семью из эвакуации. Бабушка слегла от горя и не смогла поехать на похороны. И потом могилу никто из хоронивших мужиков вспомнить и найти не мог. Тогда много было смертей и могил. Но мама хотя бы точно знала, что он умер, а не пропал без вести.
А дядя Саша стал сниться моей маме и не давал ей покоя. И я понимаю, почему именно маме. Маму первую осенило, что он спас тётю Дину с сыном, а не выгнал! И это мама горячо втолковывала тёте Дине. Тётя Дина уже давно умерла. Евдокия Ивановна – мать дяди Саши – тоже. Хотя прожила девяносто восемь лет и все эти годы верила, что сын не погиб, что рано или поздно найдётся. Кому его было искать? Сын Владимир – актёр, режиссёр, творческая, в общем, личность, живущая сложной непредсказуемой жизнью по вдохновению, – он бы не нашёл. Искать стала моя мама. То есть стала теребить меня. И я должна была найти этого человека, качавшего её в детстве на сапоге. «Неуёмный он был человек, не такой, чтоб бесследно раствориться в пространстве», – говорила она. И я его нашла. Не совсем я – мой любимый ученик из Подольска – Саша Герасимов, у которого родственники работают в военном архиве (спасибо им отдельное и большое).
Оказалось, что дядя Саша не погиб 22 июня. Он умер через полтора года – в декабре 1942‑го. Точнее, 30 декабря – накануне нового, 1943 года. Умер в местечке Фалькенау на Эгере – в лазарете для пленных офицеров.
На наш запрос из Подольского архива ответили:
«Сообщаем, что в картотеках учёта офицерского состава, учёта безвозвратных потерь офицерского состава значится:
«Воен. инженер 3 ранга ПЕШКИН Александр Иванович, 1907 года рождения, уроженец Пермской области, завод Чусовской, место призыва не указано, главный инженер 18 уч. строит. оборон. работ № 74 пропал без вести в 1941 году (точная дата не указана)».
Там же разыскали выписки из немецких архивов, конфискованных во время войны и перевезённых в наш Подольский военный архив.
Немцы – народ скрупулёзный, дотошный и педантичный. Наверное, поэтому они и проиграли войну. Отчаянная храбрость, жертвенность, русская непредсказуемость оказались сильнее. Но зато у немцев всё было записано.
В неполной немецкой трофейной картотеке учёта военнопленных офицерского состава значится:
«Военинженер 3 ранга 18 строительного батальона Пешкин Александр Иванович, родился 14 февраля 1907 года, уроженец г. Керчи (так в карточке записано, значит, немцам настоящего места рождения не назвал, чтобы не ставить под удар родных), попал в плен 22 июня 1941 г. под г. Брест-Литовск, 14 марта 1942 года из лагеря 325 прибыл в офицерский лагерь ХШ-Д, 14 апреля 1942 года переведён в рабочую команду № 26 офицерского лагеря ХШ-Д, 1 июля 1942 года направлен в лазарет Фалькенау.
Умер 30 декабря 1942 года. Похоронен 1 января 1943 года на русском кладбище Фалькенау/Эгер, могила № 130.
Родственница Пешкина проживала по адресу г. Брест-Литовск, ул. Пушкинская, д. 23, кв. 7». Это он мог безбоязненно указать, потому что «родственницы» в Бресте не было уже с мая 1941‑го – сам выгнал.
Эгер – это река. На территории Чехословакии она протекает под этим названием. На территории Германии под другим, кажется, Эргже, впадает в Эльбу. На карте 1938 года нужного населённого пункта мы не нашли.
Вот всё, что мы знаем. Значит, был ранен, попал в плен, тяжёло болел, лежал в лазарете. Значит, умирал медленно. Знал, что никто его никогда там не найдёт. Сведения о себе немцам сказал неверные – что родился в Керчи, а родился-то под Пермью. Может быть, думал (и не без основания), что его – попавшего в плен – на родине сочтут предателем, а у родственников из-за этого будут неприятности. И тут хотел им помочь – облегчить жизнь. Назвал только адрес своего разорённого гнезда в Бресте, где – точно знал – давно никого нет. Но вот ведь – спасибо врагам – остался даже номер могилы.
Мы проследили судьбу дяди Саши, сколько смогли. Теперь о ней знают его сын Владимир и внук Александр, родственники в Чусовом, вдова брата Алексея в Бресте, младшая сестра Мария Ивановна Иванова – в Клину. Но и вопросов осталось много. Фалькенау на Эгере… Это в Чехословакии на границе с Германией? Где-то недалеко от благодатно красивых мест – Карловых Вар. Но так ли называется это место сейчас? Осталось ли там русское кладбище? Есть ли на нём могила № 130? В какие инстанции обращаться, чтобы это выяснить? С чего начать?
На фотографии 1940 года – четверо офицеров загорают на берегу реки – играют в шахматы. Лица спокойные, расслабленные. Офицерам лет по тридцать – тридцать пять… Последнее предвоенное лето. Как мало им осталось…
Сейчас я – его ровесница. Я смотрю на фотографию улыбающихся красивых молодых офицеров, и мне кажется, что войны забирают всех мужчин, которые умеют делать женщин счастливыми.
Моему сыну кто-то подарил игрушку – ползущего пехотинца с автоматом. Его заводишь – он ползёт, тяжёло преодолевая преграды. Мама увидела это, ужаснулась и заплакала. Я убрала игрушку подальше. В нашей стране, где столько погибло и столько погибает, такая игрушка в душе взрослого человека может вызвать только трагические ассоциации. И подрастают наши мальчики, и никто не может гарантировать их спокойного будущего на этой планете, где сильные мира сего всё никак не научатся договариваться друг с другом мирным путём, всё воюют, воюют, воюют, не давая житья нормальным людям.
…И Алиса Коонен стоит на сцене Камерного театра в роли Адриены Лекуврер, и говорит слова о любви и искусстве, и вдруг удивлённо видит, что посреди действия входит в зал высокий красивый военный и идёт по проходу. И не волнует его искусство, его волнует жизнь. У него очень мало времени. Он идёт по проходу, всматривается в темноту зала, в лица зрительниц – к одной из них пришло счастье.
А через два с небольшим десятка лет на этой сцене – уже театра имени Пушкина – начнёт свою актёрскую судьбу его сын – юный выпускник, а потом преподаватель актерского мастерства школы-студии МХАТ Владимир Александрович Пешкин.
Только потом – с возрастом – меня благодаря маме вдруг стала волновать судьба человека, которого я не видела в глаза и никогда не знала. А в детстве волнует только то, что рядом, с чем непосредственно соприкасаешься, что сама переживаешь.
Ковёр, или Что такое мещанство и как к нему относитьсяНа следующем уроке литературы мы говорили о том, что такое мещанство. Всячески его обличали. Я так поняла, что мещане – это такие люди, которые живут не духовными ценностями, а материальными. И для них очень важно, чтоб их люстра была лучше, чем у соседа, и занавески на окнах модные, а не абы какие, и книжки на полках не какие любишь и читаешь, а какие у всех стоят, и прочее. И вот на это уходит вся их никчёмная жизнь – следить, мол, за своим бытом, за своим внешним видом (как это по-современному называется?), а больше ни на что.
Было такое явление в безоблачные дни моего детства – ажиотаж из-за ковров. Повальная эпидемия покупки ковров. Помню, что все знакомые взрослые посходили с ума. Если в чьём-то доме каждая из комнат не была облагорожена ковром, это считалось эстетическим преступлением.
Моя мама, конечно, не могла не участвовать в массовом энтузиазме.
– Мам, у меня ж аллергия на пыль! А ковёр – пылесборник.
– Значит, наконец, у нас будет повод купить ещё и пылесос. Это же позор – жить без пылесоса!
Мама и папа стали понемногу копить, не фанатея, конечно. Сначала на пылесос (мама хотела быть последовательной), потом – на ковёр.
Пылесос купили огромный – длинный, крутобокий, светло-зелёного цвета. Салатового даже, я бы сказала. Он занял в прихожей половину стенного шкафа.
Но пылесосить было практически нечего!
Диван и прочая мелочь – такому большому зверю на один зуб.
Надо было его кормить.
И вот случилось! В наш универмаг привезли очередную партию ковров.
Мама побежала, заняла очередь, записалась. Оказалась номером 224 и в очереди стояла далеко от входной двери – за углом магазина.
