Николай Климонтович - Парадокс о европейце (сборник)
– Ну, некоторая гласность все-таки наблюдается, – с неохотой сказал Иозеф. – Скажем, своих подельников Сталин судит как раз показательно, газеты полны отчетов…
– Кофе будете с молоком, Вениамин? – вмешалась Нина.
– Или возьмите этих в Кремль визитеров. Вот хоть Анри Барбюс… Да-да, дорогая Нина, молока, пожалуйста, не жалейте. А сахара, попрошу, много не надо. Не то боюсь, как бы до диабета дело не дошло. Ведь обнаружилось, представьте, что в крови у меня сахара уже и так слишком много…
– Легко представляю.
– Так что же Барбюс? – напомнил Иозеф.
– А что Барбюс. Его здесь облизывали, как леденец. Как же – коммунист, сочувствующий. Раза четыре, не меньше, принимали, поили-кормили, на Кавказ возили. Так что вы думаете, накатал-таки восторженную книжонку о Сталине, Железный человек называется. Не попадалась? Правда, в последний раз вышло не совсем хорошо. Его среди прочих сопровождал неведомый какой-то молодой писака коммунистический, Эжен Даби прозывался. Тоже, надо полагать, сталинской ориентации…
– И что же? – нетерпеливо сказал Иозеф.
– Скажу, если вам интересно, – вкусно, со смаком продолжил Кац. – Повезли их то ли в Крым, то ли в Одессу на цвет акации смотреть. И, как вам это нравится, этот самый Даби взял в этой поездке и помер. Причем умер совсем нелепо – от детской скарлатины. Отблагодарил, называется. – И рассказчик с удовольствием глотнул кофе. – Зато друзья великого Горького, Роллан с Уэллсом, интеллектуалы европейские, эти, если что, не подведут…
– Классовая идеология, надо полагать, им все-таки симпатичнее, чем расистская, – сумрачно сказал Иозеф.
– Ах, французы, знаете, и сами такие антисемиты. Вы даже не поверите… Одно хорошо – Андре Жид. – Кац интимно понизил голос. – Обманул, провел усатого на мякине, хэ-хэ… Хоть и еврей, а, представьте, жопошник.
Иозефа эта фраза резанула. Он хотел напомнить Кацу, что Гитлер в Германии не только антисемит, но и ненавистник гомосексуалистов. Но сказал только – еще более мрачно:
– Я здесь прочитал интервью Шоу, что он дал Таймс по возвращении из России. Знаете, что он говорил? Газетчики ваши, говорит, всё врут. В СССР, говорит, никакого голода нет, меня очень сытно кормили… Циничная шуточка.
– Ирландец, что ж вы от него хотите, в самом деле…
По уходу надоевшего гостя Нина сказала:
– И долго мне еще его терпеть?
– До самого конца, матушка. То есть до нашего с вами отъезда. – И – мягче: – С ним ссориться, Ниночка, никак нельзя: посол, как это ни странно, его привечает.
– Тебе странно? Ты и не догадываешься – почему!
– Но, Нина, так и жить будет нельзя, коли всех подозревать… И дятла, и бобра…
Она только рукой махнула:
– Какой бобер, откуда ты взял бобра?..
И прервала разговор. Потому что в столовую вошла Варя и стала собирать посуду.
В другой раз они с гостем разговорились о Черчилле.
Черчилля было принято высоко ставить.
Тем большее недовольство и разочарование вызывали у Иозефа действия Англии, точнее ее бездействие: тогда как раз стало ясно, что Муссолини окончательно аннексировал Абиссинию.
– Вот, английские газеты пересказывают, будто немцы пишут злорадно, – горячо говорил Иозеф, – что поскольку англичане привыкли жить с комфортом, то у них не хватит ни сил, ни энергии применить силу. Они боятся войны как чумы.
– Да уж, в чем в чем, а в чуме они толк знают, – поддакнул Кац, прихлебывая на сей раз дорогое, но дармовое, представительское, виски, хотя Нина и напомнила ему, что алкоголь смертельно опасен для диабетиков.
– Лига Наций тоже молчит, кажется, эта организация растеряла последний авторитет и совсем обессилела, – говорил Иозеф.
– О, Болдуин… Болдуин – решительный человек! – воскликнул Кац азартно, однако виски не расплескал.
– Пустой горлопан и дурак, – невежливо отозвался Иозеф о британском премьер-министре. – По сути, англичане дали Гитлеру вооружиться. При молчаливом попустительстве Америки. О чем, кстати, Черчилль постоянно твердит в парламенте: у него определенно есть нюх. Когда немецкий Генеральный штаб нарушил все договоренности и восстановил обязательную воинскую повинность, все промолчали, кроме него. И Европа, и Америка, представьте. Промолчали в тряпочку, как выражается моя дочь.
– Она так говорит? – восхитился Кац. – Прелестно! – Казалось, он был бы рад поговорить о чем-нибудь другом, далеком от политики и более карамельном.
– Немцы уже вооружены до зубов и жаждут реванша! – неумолимо продолжал Иозеф. – Муссолини объединился с Гитлером. И теперь война неизбежна. Гитлер ведь уже объявлял, что намерен вернуть Рейнскую область. То есть наплевать ему на Версальский договор. Впрочем, когда он произносил эту свою воинственную речь в Рейхстаге, дело уже было сделано – войска вермахта уже форсировали Рейн. Но в Англии и за океаном ему еще почему-то верят. А тираны, мы знаем, говорят одно, а делают прямо противоположное. И в своих странах, и за границей, это у них что-то вроде хорошего тона. И вот что поразительно: французы ничего не предприняли, ничего! А англичане вместо помощи посоветовали им обратиться в Лигу Наций. Написать на деревню дедушке, как выражается Нина.
– Восхитительная Нина! Это, кажется, из Тургенева? Му-му, как-то так. – И Кац ущипнул себя за ус. До судьбы несчастных, самих себя обрекших на заклание французов, ему, судя по всему, не было никакого дела.
– А другой идиот, лорд Лотиан, в английском парламенте заявил, что немцы просто-напросто вступили в собственные владения! Этот краснобай сказал что-то вроде: что бы чувствовали мы, если бы нас в течение полутора десятков лет не пускали бы, скажем, в Йоркшир?
– Да что ж вы все ругаете этих англичан. Они Новый Свет для нас открыли!
– Открыли, положим, не они, а португальцы, англичане лишь воспользовались… Дело идет к новой мировой бойне, вот что. И вторую такую войну Европа может и не пережить.
– Ну, на наш с вами век хватит. Да и вообще, мы – американцы! – гордо возгласил легкомысленный бруклинец Кац.
– Начнет Гитлер с Франции – трусов бьют. А там и до Англии доберется…
Кац, казалось, опять задумался о чем-то приятном и опять принялся гладить себя по лысине и теребить усы. На голове у него сидел дрожащий солнечный зайчик. Нина как-то спросила, каким образом он добивается такого сокрушительного, такого сияющего блеска: неужели сам бреет?
– Сам, Ниночка, все сам, – сокрушенно отвечал Кац.
Как вскоре выяснилось, он был хорошим актером. И все, что неосторожно говорил Иозеф, превосходно понял и запомнил.
Нет, определенно покоя не будет. Вчера в окно веранды Нина заметила, что у калитки Иозеф о чем-то оживленно болтал с молодой домработницей. День она молчала, пока Иозеф после завтрака, когда девочки ушли к себе – пришла их француженка, – не окликнул ее:
– Милая моя товарищ заведующая, чем же мы теперь недовольны?
Седина в бороду, подумала Нина и сказала, ошибившись:
– Седина в голову.
– Это ты о чем? – поинтересовался Иозеф, развертывая газету.
– Ты ведь, кажется, никогда не был бонвиван…
– Что такое бонвиван, мама? – крикнула из комнаты голосистая Ёлочка – у нее недавно обнаружили хороший слух, пусть не абсолютный. Было слышно, как француженка что-то шепотом прошипела.
– Помилуй, – тоже понизил голос Иозеф, – мы с тобой…
– Ах, знаю, мы с тобой живем вместе уже четверть века… и так далее. Я в курсе дела. И что ж, ты решил, что, как здесь говорят, план теперь выполнен и перевыполнен? И на старости лет можно и побезобразничать? Берешь пример с этого своего лысого осведомителя…
– Тише, Нина. Если ты о Варе, то она спрашивала меня, какую рубашку гладить к приему…
– Еще чего! Я что, плохо глажу твои рубашки?
На самом деле он сообщил девице, что, как сказали бы в Польше, у вас глаза пивного цвета. Но Нине про Варины глаза было бы неинтересно знать, решил Иозеф.
– Ты и сама строишь куры нашему шоферу, – засмеялся он. – Я слышал, каким тоном ты его спрашивала: Николай, не будете ли вы столь любезны, не подвезете ли меня на Дорогомиловский рынок? – И, уже читая: – Кстати, ты знаешь, на этом месте прежде были дровяные склады?
– Не заговаривай мне зубы.
– Заговаривать зубы – это из какой-то шарлатанской практики…
– Мама, что такое строить куры? – крикнула из комнаты Йола.
– Ах, Йола, перестань подслушивать, это невежливо… А выражение французское. Спроси-ка вот лучше у своей учительницы…
Нет, с чего бы ему вдруг стать жовиальным, с привычной в последнее время, неясной ей самой тревогой думала Нина. И вдруг вспомнила их второй – чудесная встреча в Дмитрове не в счет, Ося тогда был замучен и изголодался, – второй медовый месяц, когда после разлуки семья соединилась, наконец, на Днепре: именно в то время она впервые за все годы брака узнала столь высокие мгновения, когда вдруг будто лишалась своего собственного, отдельного кровообращения… Да, конечно, это напускное, его что-то гложет, но он прячет в себе. На него похоже…
