Жанна Абуева - Дагестанская сага. Книга I
«Из тварей, которые дышат и ползают во прахе, Истинно в целой Вселенной несчастнее нет человека!»
Он много размышлял о греческих богах, которые у Гомера представали почти как люди, с их страстями и чувствами, их эгоизмом и тщеславием.
Если верить Гомеру, думал он, то участь каждого человека предопределяется Судьбой, которая неизменно ставит его пред выбором: сделаешь так – уцелеешь, поступишь иначе – умрёшь! И в этом была свобода выбора, определяющего последствия, от которых, в свою очередь, невозможно никуда деться.
Услышь кто-нибудь, включая Имрана, эти его внутренние размышления, он сильно бы удивился, никак не ожидая подобных мыслей от парня, которому, казалось, по возрасту положено было не задумываться о таких вещах, а наслаждаться молодостью, как наслаждалось ею подавляющее большинство его сверстников. Жизнь, однако, успела наградить Далгата печальным опытом потерь, и отмахнуться от своих же вопросов он не мог.
Он взял за привычку записывать понравившиеся ему мысли великих людей, и одна, принадлежавшая Льву Толстому, лучше всего отражала нынешнее его состояние: «Смерти нет, а есть любовь и память сердца».
Любовь и память сердца… Именно это он ощущал в душе по отношению к обоим родителям, и чем дальше шло время, тем сильнее он любил отца, которого почти не знал.
Спустя полтора месяца после смерти Шахри на её имя пришло письмо из Ленинграда, в котором Роза Готлиб вместе со своим мужем, полковником Борисом Колесниковым, выражала горячую радость по поводу получения письмеца от Шахри и сочувствие по поводу её недомогания.
«…Мы с Борей по-прежнему вас обожаем, и ты даже можешь не сомневаться в том, что Далгатик всегда был и будет желанен в нашем доме. Скажи ему, что мы его всегда ждём, и пусть приезжает в любое время!
Тут много самых разных вузов, и я уверена, что он сможет выбрать для себя тот, который будет наилучшим образом соответствовать его способностям и наклонностям. Не беспокойся ни о чём, а лучше лечись и скорее выздоравливай. Не желаю и думать, что у тебя и в самом деле то, что ты пишешь…»
Прочитав письмо Розы, Далгат долго над ним размышлял. Выходит, что мама и после своей смерти о нём позаботилась. Не обмолвившись ни единым словом, она перед самой своей кончиной отправила, вероятно, с помощью медсестры или нянечки письмо в Ленинград, в котором поделилась с подругой своим беспокойством за его, Далгата, будущее. Он вдруг подумал, что мать, возможно, догадалась о его чувствах к Фариде и, прекрасно поняв ситуацию, постаралась разрешить её таким вот образом.
Промучившись в размышлениях пару дней, Далгат принял, наконец, решение. Он поедет в Ленинград и поступит туда, где готовят археологов. Если он хочет знать как можно больше о мире и о людях, то археология для этого вполне подходит. Тем более что Гомер всё-таки существовал, а значит, есть что копать! Приняв решение, Далгат уже не сомневался в нём и почувствовал даже, что соскучился по Розе Готлиб и Боре Колесникову.
На следующий день Далгат пришёл к Ансару и Айше и объявил им, что хочет уехать.
– Уехать?! Как уехать? Куда? – испугалась Айша.
– В Ленинград… а может, и в Москву… там посмотрю! Хочу поступить в институт и… вообще.
– Что значит вообще? Что ты имеешь в виду, Далгатик?
– Тётя Айша, если честно, я не могу тут жить. Мне… неинтересно!
Айша, как ни была поражена его словами, увидела в выражении лица юноши следы внутренних потрясений, и ей вдруг подумалось, что Шахри, вероятнее всего, благословила бы своего сына на отъезд из Дагестана.
– Оставь его в покое и не приставай со своими расспросами, – сказал молчавший до этого Ансар. – Пусть парень едет, если так решил. Он уже не маленький и должен отдавать себе отчёт, чего хочет в этой жизни. Деньги на дорогу и на первое время я тебе дам, есть у меня кое-какие сбережения. Не надо, сынок, отказываться, – добавил мягко Ансар, увидев протестующий жест юноши. – Ты для нас с Айшей такой же сын, как и Имран, и мы искренне желаем тебе помочь. И ты всегда должен помнить, что наш дом – это и твой дом, пусть даже у тебя будет десять квартир в десяти городах. Ты понял?
– Понял, дядя Ансар, – ответил растроганный Далгат. – Спасибо вам за всё!
– Не нужно благодарить, сынок. Нас столько связывает хорошего и доброго, что никаких взаимных благодарностей тут не хватит!
Айша подошла к Далгату и крепко обняла.
– Что же, – медленно произнесла она. – Поезжай, родной, и да хранит тебя Всевышний!
Глава 12
– Деда, дед, посмотри, какая огромная муха летает!
Шамиль, трёхлетний внук Ансара, теребил деда за рукав рубашки, привлекая его внимание к кружившему с весёлым жужжанием насекомому.
– Это не муха, это шмель, – сказал Ансар, ласково улыбнувшись своему внуку, в котором он просто не чаял души.
Шамиль был старшим внуком от сына Имрана, а всего внучат у них с Айшей народились трое. Малика с Юсупом подарили им прелестную внучку Мариян, или Марьяшку, как все её называли. А у Имрана и Фариды уже появились на свет двое сыновей – Шамиль, постоянно вертевшийся возле деда, и Арсен, мирно спавший сейчас в деревянной люльке под присмотром своей мамы.
Ансар и подозревать не мог, что внуки приносят такую радость. Привыкший сдерживать свои чувства, немногословный и неулыбчивый, он, глядя на них, ощущал, как глубоко внутри его захлёстывает горячая волна любви к этим маленьким созданиям, бывшим плотью от плоти его самого, и когда Марьяшка, обхватив обеими руками его шею, приникала к нему, доверчиво положив свою головку ему на грудь, то душа его наполнялась какой-то совершенно беспредельной любовью и нежностью, и он примирялся в этот момент со всем миром, и если бы ему сказали, что его внукам для чего-то требуется его жизнь, то он, не колеблясь, отдал бы её за них.
Жизнь их текла мирно и размеренно, и по-прежнему, сидя тёплыми летними сумерками под раскидистым орехом, они наслаждались покоем и уютом. Отец Фариды, Саидбек, вместе со своей супругой Разией-ханум с удовольствием наведывался в их дом, где они все вместе проводили время в тихой и спокойной беседе. Если Ансар не сражался с Саидбеком в нарды, то мужчины раскуривали свои трубки и молча попыхивали ими, созерцая, как их общие внуки соревнуются за место на качелях или в гамаке, и вступали в детские конфликты лишь тогда, когда это было необходимо.
И Малика с Юсупом часто приезжали в Буйнакск, оставляя у родителей Марьяшку погостить ровно столько времени, сколько желалось девочке, одинаково привязанной и к тем, и к другим.
Далгат уехал в Ленинград и написал им оттуда хорошее письмо, в котором сообщал, что он жив и здоров и что его встретили в Ленинграде старые добрые друзья его матери, проявившие к нему максимум внимания и заботы, он уже подал документы в Ленинградский университет на факультет истории и скоро будет сдавать экзамены, и пусть тётя Айша на всякий случай помолится за него Богу, в которого сам он, правда, не верит… во всяком случае, пока.
Имран и Фарида жили вместе с родителями, и у обеих хозяек, старшей и младшей, домашние обязанности были распределены соответственно: Айша заведовала кухней, а Фарида работала учительницей в младших классах и одновременно отвечала за порядок в доме.
Имран поступил на заочную учёбу в Пятигорский институт и ездил туда исправно два раза в год на сессию, совмещая экзамены и зачёты с приятным времяпрепровождением в обществе какой-нибудь местной красотки.
В доме постоянно собирались их друзья, и с граммофонных пластинок вечно звучали на полную громкость популярные песни в исполнении любимых советских певцов Владимира Трошина и Капитолины Лазаренко, Клавдии Шульженко и Людмилы Гурченко, а затем вечер завершался пением самого Имрана, которое ничуть не уступало своим вокалом голосам модных столичных певцов.
– Имран, тебе нужно учиться на музыканта! – говорили ему окружающие, восхищённые его виртуозной игрой на фортепиано, и на аккордеоне, и на гитаре, и на любом другом инструменте, попадавшем ему в руки.
– Увы, мои родители так не считают! – отвечал им Имран. – Всё дело в том, что в нашем очень музыкальном роду не было официальных музыкантов, и я не вправе нарушать традицию, став первым из них!
– Но ведь у тебя Божий дар, талант, который ты не должен зарывать в землю!
– А я и не зарываю! Вот, пою и играю для вас, своих друзей!
Имран и в самом деле с удовольствием исполнял любую музыку и любые песни, в том числе написанные им самим. Его выступления становились ещё более проникновенными, если в компании находилась женщина, которая была ему интересна, и тогда он пел конкретно для этой женщины, глядя на неё пристально своими голубовато-зелёными глазами, обволакивавшими её выразительно-красноречивым туманом, сулившим если не любовь до гроба, то уж точно прелюдию к любви, и тогда женщина расцветала ответным взглядом.
