Александр Самойленко - Долгий путь домой
– Дайте ваш телефон, коллеги будут звонить вам. У нас же в городе восемьдесят школ. Театр по тематическому вызову. Гениально!
«Минимум восемьдесят тысяч. Две ходки – сто шестьдесят тысяч», – быстренько посчитал Грим, дал директору номер своей сотки и учтиво поставил условие:
– Только пусть звонят после восьми. Даже ближе к девяти, раньше я занят. Спектакли, знаете ли, репетиции…
На самом деле Грим имел в виду, что в это время людей рядом с его пристанищем уже точно не будет и разговаривать он сможет не таясь.
Длился май…Отныне в склепе графа Грушницкого квартировал известнейший в школьно-педагогических кругах и вполне обеспеченный бич по кличке Грим, что выразилось в его приличных постельных принадлежностях, в одежде и, разумеется, в еде. В склепе появился даже некий интерьер уютного жилища…
К концу месяца звонки из школ прекратились, там начались экзамены, и затем каникулы. Грим это понял по молчанию телефона. И решил явиться к Мыхалычу в образе товарища Сталина, душевно отметить новоселье и вместе подумать, чем ему заняться летом, до начала нового учебного года.
Во втором от края аллеи ряду могил, за кустами сирени возвышалась стела из серого гранита, увенчанная православным крестом, в основании которого эпитафия гласила «Граф Грушницкий…» Крест и буквы были бронзовые, благородно позеленевшие от времени. Любопытные экскурсанты глазели, удивлялись – граф! А фамилия-то! Не то что Гукин или Сидоров какой-то.
Под стелой на глубине трех метров мраморный склеп… В нём снизу вверх к потолку струится кроваво розовый свет, в котором драгоценно посверкивают кристаллы кварца. Исходит он от стоящей в углу «в ногах» вполне современной разогретой до малиновой красноты электроплитки. Тут и вещички – одежка, обувь, посуда… На мраморном полу, на матрасе, под одеялом, силуэт человеческого тела. Жутковатое зрелище. Но вот оно становится смешным, из-под одеяла высовываются не очень чистые ноги, человек чешет пяткой одной ноги другую, и конечности опять втягиваются под одеяло.
Человек в могильном склепе графа Грушницкого… спит. Он спит спокойно, сладко. На его лице благость, наслаждение. Ему снится чудный пасторальный сон…
…Сияющее утро. Между голубым небом и цветущей землей летит он, мальчик. Он скользит, парит в солнечном пространстве на белых крыльях – ангел! Он упоён своим полетом, ему совсем нестрашно. Он смотрит вниз, направляя полет к своим счастливым родителям, которые, молодые и красивые, сидят за столом, стоящим посреди полевых цветов. На столе, покрытом белой скатертью, кувшин с молоком, три кружки, блюдо с пирожками, мёд, самоварчик… Родители призывно машут ему руками, мальчик стремит свой полет вниз, к ним…
Но вот он хмурится, ресницы подрагивают – в сказочный сон, разрушая его, врываются грубые звуки. Они стекают в его тайную обитель откуда-то сверху, будто с небес. Грим морщится – наверху выспренно звучит голос: «Этот наш душевный, исторически обоснованный порыв мы посвящаем истинным патриотам России… мы сохраним и приумножим память о них, их славных самоотверженных династиях… рукотворно и с оружием в руках, не щадя живота своего, созидавших могущество и славу земли русской…»
Жидкие аплодисменты венчают этот фальшиво взволнованный спич. «Мудак какой-то!» – шепотом констатирует Грим, раздосадованный разрушением сна.
Следующий монолог и вовсе напряг Грима. Сверху полилось: «Господи Иисусе Христе… преподобных и богоносных отец наших и всех святых помилуй и упокой души раб твоих…»
Грим проворно встал на четвереньки, навострил ухо кверху, оттуда внутрь его подземного прибежища продолжало стекать заунывно просящее: «…в бесконечный веки рабов твоех представившехся вечная памя-ать!.. Помяни, Господи, души усопших рабов Твоех елико в житии своем… Ты же яко Человеколюбец Бог прости и помилуй, вечные муки избави, душам полезное сотвори…»
Когда просящий упокоения глас иссяк, и установилась тишина, Грим потряс головой, фыркнул, как лошадь, изгоняя наваждение (будто отпевали его) и сторожко, по-звериному, незаметно выскользнул из своего прибежища наружу, на свет божий. Надо было изучить происшествие на предмет опасности для его дальнейшего спокойного проживания в тесноватом, но вполне дружном соседстве с графом Грушницким.
Тут появилась возможность разглядеть Грима поближе… Ему шестьдесят, как говорят, молодой пенсионер. Жилистый, быстрый в движениях. Прическа – благородно седые патлы, длинные волосы собраны на затылке в косичку. Сутулый – всю жизнь он простоял, согнувшись над артистом, гримируя его. Руки длинные, «обезьяньи». Ладони большие, пальцы как клешни – кривоватые, утолщенные в суставах. Сразу видно – сильные, цепкие, поймает за горло – удавит.
Он неслышно и незаметно проскользнул в первый ряд захоронений. По-черепашьи высунул голову за бордюр аллейной дорожки и увидел удаляющихся к кладбищенским воротам людей во главе со священником и человеком во фраке, вокруг которого, как привязанные, шли охранники, тоже в черном, два шкафа-мордоворота. В человеке во фраке он сразу узнал Лядова Матвея Алексеевича – местного олигарха, «владельца газет и пароходов», депутата заксобрания. Лядов бывал в театре на премьерах, торжественных сборищах, всегда сидел на виду в первых рядах, и Грим хорошо запомнил его. В городе его называли Блядов. Сейчас он бережно держал под руку священника в торжественном по случаю поминальной молитвы одеянии и что-то бубнил ему на ухо. Позади этого VIP-тандема семенил уже знакомый нам и Гриму знаток сиятельных родословных Ефим Иосифович Ройзман.
Грим обозрел пространство вокруг и обнаружил прямо напротив своего жилища столбик, увенчанный вывеской с каким-то текстом. Текст гласил: «Мемориальная аллея-пантеон славных граждан, внесших большой вклад в могущество земли русской. Охранный знак установлен по инициативе и на средства губернского дворянского собрания решением городской мэрии. Охраняется государством».
Последние слова произвели на Грима неизгладимое впечатление. Он выпятил нижнюю губу, важно покачал головой, пробормотал:
– Мемориальный ты наш! – имея в виду себя, скользнул в тесный проем между древними могилами и исчез также бесследно, как и появился.
Ослепительно сияло солнце. Лучи пронзали небеса и зеленеющее пространство над землей, струился теплый нежный ветерок, пошевеливая молоденькие листочки. Посреди этого благолепия, на скамейке, теплом и светом наслаждался кладбищенский смотрящий Михалыч. Голый по пояс, босой, раскинув руки по сторонам на спинку скамейки, запрокинув голову лидом к солнцу, он пребывал в полной нирване. На его груди, сквозь седоватую шерсть, проглядывала татуировка храма с тремя куполами. На левом предплечье, выше сердца, грелся на солнышке Сталин. Правое плечо венчал безымянный иконописный лик… Иногда Михалыч скрёб пятерней волосатую грудь и подмышки, при этом раздавался капустный хруст, и сладостно вздыхал. Грим тихонько присел рядом, приветливо молвил:
– Бог в помощь!
– Таскать вам не перетаскать, – весело отшутился Михалыч с намеком на профиль своей работы. Грим весело спросил:
– Шеф, и что это было? – имея в виду проплывшую мимо его пристанища процессию. Михалыч с явным сожалением вынырнул из нирваны, встал, накинул рубашку, поскреб на этот раз череп, поросший рыжеватым ёжиком.
– Это щастье твое подвалило. Пойдем в офис, разговор есть.
«Офис» кладбищенского смотрителя Михалыча находился слегка в стороне от центрального входа на кладбище и представлял собой весьма просторное, основательное помещение, сложенное в два кирпича, будто крепостной пакгауз. В ближней ко входной двери, меньшей по площади половине, размещался кабинет для приема посетителей. Здесь были столы, с большими, в старину их называли амбарными, книгами, сложенными стопками по алфавиту, стеллажом, над которым висела табличка «Архив», фотографиями «продукции» похоронного сервиса – оградки чугунного литья, памятники, плиты-заготовки надгробий и прочие аксессуары… В большей половине офиса, отгороженной от конторы глухой стеной с отдельной входной дверью, были жилые апартаменты Михалыча – с приличной мебелью, телевизором, холодильником, рукомойником. Имелся даже туалет-септик, под который прямо за стеной была вырыта сливная яма.
Применительно к месту обитания Михалыча слова «офис», «кабинет», «апартаменты», «септик» звучали иронично, даже карикатурно. Но Михалыч настаивал именно на этих словах. Говорил назидательно:
– Выражаться надо культурно. С людьми работаем!
Деньги погост давал немалые, и порядок у Михалыча во всех вопросах был идеальный. Депутат Лядов Матвей Алексеевич, публично озвучив социальную инициативу на тему «Все для блага народа!», взял у властей городское кладбище в «доверительное управление». Он жестко зажал в один – свой – кулак всех кормившихся вокруг погребений, выстроил удобную для таких случаев схему действий, даже открыл цех чугунного литья и поставил над этим делом смотрящим Михалыча.
