Давид Ланди - Биоген
– Не лезь не в свое дело! – деловито отрезал Васька.
– А что будет, если влезу? – не отступал я.
– Влезешь, тогда узнаешь, – насупился Васек и сжал свои кулачки, приняв устрашающий вид.
Дело закончилось стычкой. Нас быстро разняли. Но Вася так удачно успел сунуть свой конопатый кулак в мой нос, что носопырка у Давыда (так звала меня нянечка из детского садика) болела еще несколько дней, перетягивая одеяло физических страданий с травмированной коленки на себя и постоянно ежась от таинства неопределенности во время перевязок раненой ноги.
Для решения возникшей проблемы необходим был саммит. Но из-за того, что Вася отбывал повинность в другой группе, потребовать от него сатисфакции было не только дипломатической, но и территориальной проблемой. «Железный занавес» между старшими и младшими группами в моем садике был еще непреодолимее, чем шторка между СССР и Европой. Это сейчас дети на прогулке могут позвонить «чеку», сидящему в соседней песочнице, и высказать свои претензии по айфону. А тогда…
Первый цветной телевизор в нашем дворе добудет моя мама по великому блату, в кредит, только спустя три года, и все мои друзья станут бегать к Давиду смотреть цветные мультики. Мультики выходили строго по расписанию два раза в день (в 18.15 и 20.45) и шли по пятнадцать минут, где первая половина была кукольным барахлом, а вторая – мультами из пятидесятых годов.
С возрастом я стал относиться к телевизору с большей симпатией. Возможность, которую дает этот ящик – выслушать пенсионные скрепы, – несет определенные плюсы в общей полосе минуса импликации предиката[42].
Но без кнопки «Mute», позволяющей прервать оральное недержание обструкционера коллективного интеллекта[43] и высказать критику избирателя, он не имел бы никакого смысла. Как не имел бы он смысла и без кнопки «Выкл», способной выпроваживать надоедливого екклезиаста[44] в любой момент – если я захочу (а потом передумаю) по большому, и схожу (перед сном) по малому кругу: с первого по тридцатый канал, приземлившись на «2×2».
* * *На одной из прогулок я все же улучил момент, когда воспитательницы увлеченные сообщением от нянечки об удивительном сне (в летнюю ночь), стали дружно чесать языки о еще шероховатую поверхность последних сплетен, и совершил вылазку на территорию врага, мирно катающего паровозик взад и вперед…
Вперед и… в… зад…
Мульт: Месть безжалостна. Фантазия безгранична!
– Ну, чо, Васяня-писяня? Извиняться будешь? – сказал я голосом, не терпящим возражений.
Вася встал с корточек и, глядя на меня своими наглыми желтовато-лиловыми глазками, коротко ответил:
– Нет!
– На! – коротко врезал я сопернику, сунув свой кулачок в курносую физиономию крепыша.
Мы сцепились. Но благодаря качествам-стукачествам Машеньки из Васиной группы опять не успели выяснить отношения и уладить накопившиеся разногласия противоборствующих сторон, попавших в неформальную обстановку ринга, возникшую по воле случая и недогляду их гувернанток.
Откликнувшиеся диким ржанием на призыв доносчицы, воспитательницы примчались, как разгневанные кентавры после свадьбы Пирифоя[45], и попытались разнять катающихся по земле борцов. Сделать это оказалось совсем не просто, ибо покрытые пылью и славой мальчишки уже вкусили азарт борьбы и требовали продолжения банкета любой ценой![46]
В конце концов, нежные женские руки проникли меж наших стройных тел, и сиамские близнецы были разделены коварными хилерками[47]на две части с помощью хирургического вмешательства без ножа.
– Ты у меня еще получишь! – мычал я сквозь ладонь воспитательницы, тащившей меня из вражеского стана в родной аул, и грозил за спину кулаком.
Так как я находился на чужой территории, вся тяжесть ответственности легла на зачинщика потасовки. Меня поставили около бомбоубежища и приказали никуда не сходить с бетонной площадки размером полтора на полтора метра. В беседку буяна сажать уже побоялись.
До окончания прогулки оставалось не так много времени, и кара за содеянное была несерьезной, если бы только не одно но…
Во время драки Васька успел пихнуть меня коленкой в живот, и теперь живот Давида издавал какие-то странные звуки, перемешанные с болезненными ощущениями в надпаховом и подреберном пространстве. У меня вкралось подозрение, что, если заболел живот, значит, кто-то в нем живет! Я присел на корточки. Как только я сел, спазмы в желудке усилились вдвое, втрое, в десять раз, и я подскочил как ошпаренный.
«Туалет! Где туалет?!» – загудело в моей голове.
Я позвал воспитательницу, но та, бросив на меня недовольный взгляд, тут же отвернулась.
«Это катастрофа! Катастрофа! Ката… строфа…»
Тааак, строфы не помогают – попробую ката[48].
Выдохнул… вдохнул… сжал кулаки… ягодицы… Повторил мысленно: «Тысячу раз. Я сделаю это тысячу раз! И все пройдет… и все… прой… дет… Всеее!..»
Я больше не могу терпеть! Ката не помогает! Совсем не помогает!
Нарушив указание стоять на месте, я пулей бросился к воспитательнице.
– Татьяна Васильевна! Татьяна Васильевна! У меня болит живот!
Но как только я приблизился к полногрудой, полнозадой, пышноволосой садистке, она схватила меня за руку и, несмотря на все протесты, мольбы и уговоры отвести ребенка в садик (где бы он смог избавиться от химеры, застрявшей в его кишках), Васильевна отвела мальчика к проклятому бомбоубежищу и отошла в сторонку, дабы контролировать перемещения страдальца и узреть финал.
Спазмы то нарастали, то отпускали измученное нарзаном тело[49]. И вскоре пот выступил у меня на лбу. Я стал проситься, умолять и даже требовать разрешить мне сбегать в туалет, заявляя что-то вроде: «Если вы не отпустите меня в садик, я откушу Костику нос!»
Костик был внуком директора мясокомбината, и над его здоровьем директор садика тряслась, как Кощей над златом, Баба Яга над падчерицей и Гумберт над Лолитой, – одновременно.
Но воспитательница категорически отказалась выполнять ультиматум драчуна, по-видимому, наслаждаясь его агонией в недрах своего сердца (или что там у нее было). Минуты, как и положено в таких ситуациях, потекли очень медленно… Ну ооочень медленно… Они даже не текли, они делали вид, что собираются течь, но только после того, как растает лед закипающего терпения и глазунья взбунтовавшихся внутренностей зашипит на бетонной сковороде площадки.
Меня бросало то в жар, то в холод:
Тук-тук-тук – отбивали чечетку зубы.
Пук-пук-пук – разлетался гром в разные стороны, предвещая бурю.
Наконец прогулка закончилась, и дети стали собираться в группы. Первыми по правилам садика в помещение возвращались младшие. Все, как и положено, шли парами. За ними двигалась средняя группа, в которой завидным сложением выделялся Васька. Он с ухмылкой глянул в мою сторону и проследовал мимо, держа за руку Машу-стуканяшу. После них шагала наша команда. И в то самое мгновение, когда я уже был готов присоединиться к остальным, тот, кто столько времени рвался наружу, преодолел физические барьеры юного тела и нашел выход, «прорубив окно в Европу» в самом неподходящем месте[50]!
Группа двинулась к калитке, и воспитательница махнула мне рукой, предлагая влиться в коллектив. Но я отрицательно покачал головой, категорически отказываясь это делать. Она увидела на моих щеках слезы и обо всем догадалась. Вскоре пришла нянечка и отвела Давыда в ванную. В ванной я был раздет догола и вымыт дочиста, после чего наступило время сказок.
Сказками в нашей группе заведовал пухлый, розовощекий, с вечно задумчивым выражением лица и медлительными движениями тела мальчик. Звали его Виталик. Виталик сочинял сказки сам и делал это с такой легкостью, как будто это сказки сочиняли его. Мы так любили слушать фантазии маленького выдумщика, что воспитательница часто сажала чародея в свое кресло и уходила по неведомым женским делам, а он лопотал нам что-то невероятно-увлекательное, заваливая малышей детскими небылицами и миниатюрами из жизни собственных грез: «Это – область чьей-то грезы, это – призраки и сны, все предметы старой прозы волшебством озарены»[51].
Среди талантливых малышей детского садика я также не могу не отметить еще одного удивительного ребенка – Олега. Олег был главным фокусником в группе. Не тем фокусником, что фокусирует оптическую линзу фотоаппарата на объекте, попавшем в фокус его внимания, а тем, что расфокусирует не только мнимое изображение окружающих, но и предметы, находящиеся в их руках.
Олег прятал предметы так быстро и молниеносно, что незабвенная (для меня) гидра Васильевна часто терялась от неожиданного форсажа событий, творящихся вокруг нее и нас тоже, когда Олежка начинал действовать и начинали исчезать разные по назначению, цвету и объему детали окружающего интерьера. А исчезали они у него во рту – для того, чтобы появиться потом сами знаете откуда.
