Давид Ланди - Биоген
Делал Олежка это так: если перед едой нас отправляли мыть руки, он демонстративно брал в руки мыло, поворачивал голову вправо, потом влево и, убедившись, что паства с восторгом ждет чуда, откусывал антибактериальное косметическое средство маленькими молочным зубками и глотал его болюс[52] не жуя. Это действие повторялось до тех пор, пока кусок не оказывался в животе ловкача целиком.
Точно так же он поступал с предметами для рисования. Олежка вынимал цветной квадратик сухой концентрированной краски из коробочки для юных дарований (куда следовало макать кисточкой, пальцем или носом) и отправлял его в рот. Отправлял так же естественно, как отправляют дети в рот леденцы, ириски, маковки, карамельки, трюфели, драже, помадки, козюли-липучки, козюли в шоколаде, в собственном соку, с начинкой и без; с орехами, большие; с прорехами, маленькие; мармеладки, долгоиграющие; пастилки с кислинкой; зефиринки воздушные, безешки послушные и прочие лакомства кондитерского мира.
Когда однажды ему дали двадцать копеек, Олег принял в руки стакан, налил в него воды, опустил монету в рот и проглотил, не моргнув глазом. После этого он открыл рот, моргнул глазом, выпустил газы и позволил всем желающим заглянуть внутрь. Мы растянули его пухлые щеки в разные стороны и, просунув головы, осмотрелись: было отмечено появление седьмого и восьмого моляра[53], но двадцать копеек испарились бесследно. То есть без следа. То есть так, что, если бы они и были на самом деле, доказать их существование в тот момент не имелось никакой возможности… хотя на кухне… в шкафчике… (я помню это точно) хранилось несколько остро заточенных ножей…
Вся эта история вылезла наружу, когда Олег забрал у Машеньки пять копеек, полученных ею от бабушки на рогалик, имитирующий банан, и пошел за водой. Во время его отсутствия нервы у Машеньки не выдержали, и, разрыдавшись, она бросилась к воспитательнице жаловаться на детсадовского иллюзиониста, чем, собственно, и растоптала его будущую карьеру в пух и прах. Пух сложили в подушки, прах в гробы, – непременно пошутил бы автор, если бы книга была для взрослых.
Пока воспитательница разобралась, что произошло и кого нужно искать. Пока нашли того, кого искали… Пока искомый согласился дать признательные показания, пять копеек (как сквозь землю) провалились к нему в живот, что из-за размера пятака казалось маловероятным, хотя диаметр горла Олежки штангенциркулем никто не измерял. Перепуганная воспитательница поспешила сигнализировать Олежкиной маме о случившейся трагедии и приготовилась вызывать «скорую». Но когда она (сломав ноготь о телефонный диск) дозвонилась родительнице, мама фокусника успокоила ее заявлением, что сын и раньше поглощал монеты разного достоинства. В связи с чем на семейном совете было принято решение выкинуть старую копилку в мусорный бак, дабы не тратить на ее содержание образующихся накоплений, а все высвободившиеся средства спустить на подрастающее поколение развивающегося социализма.
3Каждый год десятки миллионов людей торжественными утренниками, бесплатным трудом и вечерними попойками отмечали в СССР наступление рождества. Праздновали его двадцать второго апреля, в день рождения Ленина: бога-человека, бога-вождя, бога-защитника, бога-революционера, бога-мумии и бога-гения, оставившего после себя (в отличие от скромного Иисуса Христа) пятьдесят пять томов заповеди, которые никто никогда не читал (чтобы не сойти с ума), но многие хранили в маленьких комнатушках больших коммуналок так бережно, что сочинения дотянули до безалкогольной перестройки почти без потерь.
Многотомная «библия» Ленина занимала не одну книжную полку и сильно сужала имеющееся у жильцов пространство, но зато согревала души товарищей при советской власти. А при Горбачёве и в правление царя Бориса – топила «буржуйки» граждан, когда вместе с трескучими морозами в опустевших моногородках наступали перебои с отоплением после разорения их градообразующих предприятий, так быстро исчезавших (как фишки в казино) с карты страны, что удивленный крупье банкротства не успевал сгребать их в мусорное ведро истории, отчего история пополнялась новыми запасами фактов и артефактов президентского скудоумия и правительственного безрассудства…
Но вернемся к празднику. К спектаклю торжества! К эдакому разрушителю прозы жизни, рутины повседневности, череды будней, и однообразия лет, повторяющихся изо дня в день, из ночи в ночь, из жизни в жизнь, из смерти в смерть, из поколения в поколение…
Так как я уже был в старшей группе и наш садик готовился к празднику со всей ответственностью, мы получили домашнее задание: выучить четверостишье про дедушку Ленина и прочитать его на утреннике. После изгнания из душ российских подданных Иисуса и отмены души в принципе, его место (в сердцах) занял Ильич. И настолько прочно он там обосновался, что сначала все забыли, а потом и забили на того, кто был прежним хозяином их сердуш[54], или душсер, как вам будет угодно.
Наши люди в булочную на такси не ездят[55] и считают, что лучше иметь Творца в своем сознании, чем являть себя таковым. И дело тут не только в многолетней селекции рабов, но и в условиях климата, где если и продержишься всю осень «сухарем», то зимой, один черт, сорвешься с катушек. А как сорвешься, как расслабишься, почувствовав вкус к жизни, так сразу и затоскуешь, не отходя далеко от графина с настроениеобразующим напитком, чтобы не потерять мелодии и концепции сюжета в творческой морали бытия: «А на столе под рюмками и пеплом, едва шагнув из мысли на листок, уже росли родившиеся дети, и в каждый глаз смотрел на всех пророк»[56].
Возвращаясь к дням, предшествующим торжествам по случаю празднования дня рождения безвременно почившего вождя, когда мама пришла за Дэйвом в садик и ей сообщили об участии сына в утреннике, обязав малыша выучить несколько строк из литературно-поэтической лениниады – я пытаюсь припомнить (и мне это удается) меблировку и обстановку семейного очага. В комнате, где мы жили, стояли слева направо (по кругу квадратом): швейная машинка, маленький диванчик, письменный стол, большой диван, два кресла, торшер, журнальный столик с круглым аквариумом и рыбками, две полки с книгами, трехстворчатый шифоньер и вешалка. Все это, включая нас с мамой, помещалось на тринадцати квадратных и сорока трех кубических метрах. На книжных полках прятались собрания сочинений Голсуорси, Мопассана и книги вразнотык. Но про дедушку Ленина там ничего не нашлось. И тогда мама полезла в ящик письменного стола, который купила недавно с рук, готовясь к моему поступлению в школу. Стол нам продала соседка, жившая этажом ниже. Ее сын, решив на спор доплыть до косы, утонул в Волге. Он не успел окончить школу, и тетя Зина, одинокая женщина, уступила нам стол за копейки, вместе с книжками, которые лежали в нем. Среди прочей макулатуры мама обнаружила томик Владимира Маяковского и, порывшись в нем, определила сыну выучить вступительные строки из поэмы «Владимир Ильич Ленин».
Мама долго билась головой о потолок полиметрической композиции знаменитой «лесенки» поэта, пытаясь помочь шестилетнему Давидику разобраться в единой синтаксической интонации, которая задавалась графической подачей стиха в революционных экзорцизмах Маяковского так неожиданно свежо, что в итоге мы хоть и победили вдвоем Владим Владимыча, но седых волос избежать не удалось никому…
На рождественском утреннике у воспиталок вылезли на лоб глаза, когда я, встав в позу богомола, шагнул из своего горла к их ушам чугунной поступью скорби и наполнил праздничный воздух помещения обрывками, кусками и строками революционного апофеоза:
Время —
начинаю
про Ленина рассказ.
Но не потому,
что горя
нету более,
время
потому,
что резкая тоска
стала ясною
осознанною болью.
«Какая разница между Маяковским и извозчиком? Один управляет лошадью, а другой – рифмой», – подметила как-то Лиля Брик[57], умолчав при этом, что поэтом управляет она, и, как рассказывал мне однажды Константин Аркадьевич, а ему Лев Кассиль (знавший Лилю лично), делала она это не щадя чувств ранимой души Владимира, которая, испив чашу страданий до дна, изливалась на равнодушную бумагу симфонией удивительных строк.
Уже перед школой мама перевела меня в круглосуточный садик, где детей можно было оставлять с ночевкой и на выходные. Как я уже говорил, мама работала в Госстрахе и страховала жизнь, которую страхуй не страхуй, а все равно попадешь в рай.
Работа страхового агента предполагает встречи с людьми в домашней обстановке. Но так как граждане в СССР, избегая статьи за тунеядство, работали поголовно, порассуждать о том, как это здорово – лежать в больнице, зная, что и перелом твоих конечностей, и твоя свернутая шея, а особенно смерть принесут ощутимую пользу семейному бюджету и порадуют детишек новыми игрушками, Вот обо всем этом и многом другом пациентам можно было поведать только вечером или в выходной день.
