Галина Маркус - Сказка со счастливым началом
– Что ещё за тёлка-на – ты, что ль, привёл?
Митя обернулся – взгляд его выразил недовольство. Он нахмурился, однако взял Соню за руку и ответил со злым напором:
– Тёлка – у тебя в совхозе. Фильтруй базар на х…!
Выдержал паузу и добавил:
– Чё скачешь? Уймись. Я один, вас – много.
Он демонстративно уселся обратно, дёрнул Соню за руку, и она тоже опустилась на стоявший рядом стул. Все нехотя последовали их примеру.
– А теперь ты послушай… – небрежно начал Дима.
Он говорил с какими-то новыми для неё интонациями – нарочито безразлично, почти лениво, намеренно растягивая слова.
– Должок – сто пятьдесят, – сказал он. – Так вот тебе сто пятьдесят. Думаешь, на лохов напал, сочинение мне тут пишешь? Нужны бабки – бери. Не нужны – я ухожу. Но тогда, братва, без претензий.
В его голосе звучали презрение и показная скука. Соню же трясло мелкой дрожью, но она старательно скрывала страх.
– Счётчик работал-на, – упрямо покачал головой бычок.
– Двести на стол-на – и мы в расчёте-на.
– Ну, а если нет?
– С баблом по любасу не выйдешь-на. На остальное – новый процент-на. И рёбрышки посчитаем, как дружбану твоему – последнее китайское. Мы ему на раз-два всё разжевали-на. А он снова мутит-на!
– Ну-ну… – спокойно ответил Митя. – Сейчас я тебе всё разжую.
Он сделал акцент на слове «я». Не оглядываясь, махнул рукой, и тотчас к нему подскочил официант.
– Слушаю вас, Дмитрий Антонович.
– Боря… Принеси-ка нам вискаря – я угощаю.
– Какого, Дмитрий Антонович?
– Хорошего, Боря, хорошего. Или, может, по коньячку, а, пацаны?
Жлобы в недоумении переглянулись.
– Что скромничаем? – развеселился Дима. – Я же обещал – выпивка за мой счёт. Но только, пацаны, это всё, что я обещал. В общем, так. Я предлагаю мир. Счётчик – это не по-хорошему, не по-нашему. А коли по-хорошему вам не нравится… Как знаете. Только на мой счётчик вам лучше не попадать.
Конец фразы он произнёс неожиданно жёстко, таким угрожающим тоном, что главный жлоб переменился в лице.
– Дмитрий Антонович… – как будто прозревая, проговорил он. – Ребя! Это ж… это ж… Калюжного сын!
Последние слова он выдавил благоговейным, испуганным голосом. Наглая уверенность моментально слетела со всех лиц.
Митя молчал, с каким-то зловещим удовольствием наблюдая за их реакцией.
– Дмитрий Антонович! – жлоб встал с места, словно школьник перед директором, склонился и загнусавил жалобно:
– Я ж не знал, вот-те крест – не знал! Ну как этот лохозавр у тебя в дружбанах ходит – кто ж подумал бы? Да не надо нам его бабок-на – правда, пацаны? Не сердись, а? Зуб даю – ничего такого и в мыслях не было…
Митя достал из внутреннего кармана деньги и презрительно бросил их в чью-то тарелку.
– Твоё – значит, держи. И обходи парня подальше.
– Да пусть себе гуляет! И баба его тоже – мы же так просто, попугать…
– Его, как ты говоришь, «баба» – сестра моей девушки.
– Понял. Всё понял! – подобострастно повторил тот. – Пусть ходит в любых переулках – как под охраной! Благодарность – за угощенице. Дмитрий Антонович! Разреши – мы за твоё здоровье выпьем!
– За здоровье Костика лучше пей. Пока тебе за его рёбрышки не припомнили. Ладно, Сонь, пойдём, поужинаем, наконец.
Митя встал и потянул за собой Соню. Не успели они вернуться за свой столик, как официант принялся метать на него блюда. Дима, как ни в чём не бывало, взялся за осетра, ловко орудуя ножом и вилкой. А Соня сидела и смотрела в стол.
– Сонь, ты чего? – поднял голову Митя. – Ешь, давай. Может, ещё что закажем?
– Не хочется… – тихо проговорила она, не поднимая на него глаз.
– Маленькая, ну, что ты? – ласково заговорил он, нежно дотрагиваясь до её руки. – Испугалась, да? Прибежала… защитница моя. Ну, не волнуйся. Костика больше не тронут – поверь мне.
Она кинула взгляд в дальний угол – парни тихо гудели, не зная, что предпринять: то ли поскорее убраться, то ли пить принесённый виски. Наконец, главный, наполнив бокал, поднялся и опасливо подошёл.
– Ну, чего тебе ещё? – раздражённо бросил Митя.
– Это… Дмитрий Антонович, – нерешительно начал тот. – Мы тебя и отца твоего… чтим и уважаем… вот. Позволь… ну… за ваше здоровье… и девушке твоей… наш респект. А если тебе чё понадобится…
Он осёкся, сообразив – что может понадобиться от него сыну Калюжного?
– Ну, в общем – твоё здоровье!
Митя, желая поскорее от него отделаться, нетерпеливо чокнулся с ним, и тот, малость успокоившись, ушёл.
– Зассали, гады… – удовлетворённо бросил Дима. – Это тебе не Костика ногами пинать… Соня! Сонь, ты куда?!
Она не могла больше здесь находиться. Подхватила сумку и, забыв про куртку, вылетела прочь. Кинулась по освещённой фонарями дорожке – подальше от этого гадкого ресторана, куда глаза глядят. Однако Митя в два счета её догнал.
– Ты что? С ума сошла? Оденься немедленно!
Он поймал её и попытался надеть на неё куртку, но Соня с силой оттолкнула его.
– Да что с тобой?! Что?! – повторял Митя.
Он, наконец, жёстко обхватил её, так крепко, что стало трудно дышать. И только когда она потеряла силы и перестала вырываться, чуть ослабил объятья, однако продолжал удерживать обеими руками.
– Отпусти меня… – бесцветным, усталым голосом проговорила Соня, глядя куда-то в сторону. – Не хочу тебя. Не хочу с тобой…
– Да что случилось, в конце-то концов! – уже в отчаянии выкрикнул он.
– Мне не нужен… сын Калюжного. Дмитрий Антоныч! Гроза всех бандитов… Я ненавижу таких, как ты – ясно?! И всю вашу семейку… и то, как вы людей давите – ногтём…
– Да ты что?! Отморозков, что ль, пожалела? Так я ничего им не сделал.
– Надо будет – сделаешь! Вы так – каждого… кто вам дорожку перейдёт. Ты – ничуть не лучше этих. Ты хуже! Хуже, хуже!
– Сонечка… – он испуганно целовал её. – Сонечка, пожалуйста… это же я, твой Митя… да я просто понтов нагнал… Я отцовскими делами не занимаюсь…
– Ты его именем прикрываешься! Значит, согласен! Значит – с ним вместе! И будешь – таким же! Ты уже…
– Сонь… они сами меня узнали – я не собирался называться!
– Ты всё понимал… когда в «Парус» шёл. Ты бы видел себя – со стороны… Мерзкий, самовлюблённый… Да я бы и без тебя отдала эти деньги! Двести, так двести – плевать!
– Соня!
– Пусти немедленно. Видеть тебя не могу.
Она сказала это с такой ненавистью, что Митя вдруг опустил руки, оставив на её плечах куртку. Он только смотрел – потерянный, раздавленный, пытаясь удержать её хотя бы взглядом. Но Соня развернулась и пошла вперёд вдоль дороги, мимо его джипа, не оглядываясь. Она прошла метров пятьдесят, зная, что он за ней не идёт, и радовалась этому, испытывая что-то сродни злобному облегченью. Всё, всё!.. Это всё невозможно, это пора закончить, немедленно!
Вдруг сзади послышался громкий треск и звон битого стекла. Соня вздрогнула, замерев от страха. Она вдруг поняла – если с ним что-то случится, она тут же умрёт. Куртка, так и не надетая в рукава, свалилась на землю. Соня резко обернулась.
Митя стоял возле своей машины с бейсбольной битой в руках. А из окон автомобиля сыпались осколки. Соня застыла на месте. Она видела, как Митя швырнул на асфальт ключи и, не оглядываясь, бросился к ней. Подошёл близко-близко и проговорил, задыхаясь:
– Ни именем, ни деньгами отца я больше пользоваться не буду. Обещаю. Пожалуйста… не уходи.
– Нет… на кой мне нужны… эти жертвы! Это твои близкие, твои родные! Я чужая – им и тебе. Нет, всё! Давай всё закончим! И будет намного проще. Митя, тебе будет проще, правда! И мне! Нам обоим…
– Ни за что, – твёрдо проговорил он.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом он поднял с тротуара куртку и почти насильно напялил её на Соню – сам запихнул в рукава её руки, застегнул молнию.
И они отправились домой. Просто шли рядом и ни о чём не говорили – минут сорок, через центр, мимо монастыря, в котором были вчера. На одной из остановок возле них притормозила запоздавшая маршрутка. Не сговариваясь, они влезли в неё и доехали до нужной улицы. Вошли в квартиру. И тут обоих как прорвало.
Они рассказывали друг другу всё – взахлёб. Соня – про маму, Вову, сестру… Про то, как Мара отдавала последнюю копейку детям, а заодно и Вове с Жанной. Про то, как бунтовала Анька – против нищеты, против того, что они обе – и Мара, и Соня – чувствовали себя комфортно без всяких благ и дорогих шмоток. А Митя – про интернат, про свою жизнь с матерью, а потом и с отцом, как и чем они занимались, и как он во всём этом жил. Про то, что никогда не вникал в дела Калюжного, но и про то, как скучал по отцу все эти годы и был счастлив сблизиться с ним. Про то, как невольно гордился им. Про ревность матери, про собственные отношения с мачехой. Про друзей-подхалимов, про ощущение денег в кармане и новые возможности… И про то, что готов всё это оставить, забыть, выкинуть – ради неё одной, ради Сони.
