Евгений Орел - Баклан Свекольный
Никогда Феде не было так обидно, что нельзя перемотать ленту времени. И на кого уповать? Есть ли там кто-нибудь?
«Господи! Верни мне тот день! Больше ни о чём не прошу! Только верни! Я скажу Лене, что люблю её! А потом бери меня к себе, Господи, отправляй куда хочешь, хоть в пекло!» – молился агностик Фёдор Михайлович Бакланов, находясь на грани бытия…
Накануне вечером он пообещал Виктору Ефимовичу, что тот увидит день, когда Фёдор успешно защитит свои научные достижения. А выходит, и сам соискатель может не дожить до того счастливого момента. И давай он просить у Бога не день, а год, чтобы добить, наконец, эту злосчастную диссертацию, самоутвердиться, а там уж будь что будет.
Воспоминания о родителях повергают Федю в ещё большие страдания. Неистово бьётся сердце от невозможности сказать им: «Простите меня, родные». Как же ему сейчас не хватает папы и мамы!
Карина… Чем Фёдор её обидел, оставалось ему непонятным. Не ответил на её любовь? А должен был? Ему впервые стало по-настоящему жаль эту странную, но безмерно любящую женщину, готовую ради своих чувств пойти на всё, даже на преступление, чтобы Федя принадлежал ей и только ей. И чья вина, что «пазлы» не сложились?
Больше всего Федя умоляет Бога дать ему встречу с сыном, о котором до недавнего времени он и понятия не имел. Неизвестно, смог бы он воспитывать ребёнка вместе с Тамарой, и насколько сильны его чувства к ней. Да и важны ли они? Разве не главное то, что у них есть сын? «Господи, ну почему я узнал о нём так поздно? Умоляю тебя, дай увидеться с моей кровиночкой!»
Понимая тщету обращения к тому, кто безразличен к судьбе отдельно взятой твари – разумной или неразумной – Фёдор снова впадает в плач, беззвучный и оттого кажущийся ещё более трагичным и безутешным. Судорожно подёргивается лицо, слёзы двумя озерцами заполняют углубления меж глазными яблоками и переносицей, полноводными ручьями скатываются по вискам, продираясь сквозь пейсы, будто паводок через лес, огибая верхушки ушей… Обильно орошается подушка по обе стороны головы – хоть бери да выкручивай.
Возвращаясь в сознание, Федя ни разу не думает о прямом обидчике, чей удар и вывел его из строя. Не приходит ему в голову и то, что за нападавшим кто-то стоял, направляя руку с вложенным в неё орудием.
«Как же это примитивно и дико! – думает Фёдор. – Неужели я совершил такое, за что меня можно так наказывать, так… мстить…»
«Да ты на себя посмотри! – слышит он сердитый окрик то ли изнутри, то ли сверху. – Ты же только то и делал, что мстил за мелкие обиды!»
«Белые балахоны» не сомневаются, что пациент просто не хочет умирать. Смерти боится – вот и вся разгадка. Это когда всё благополучно, мы бросаемся фразами: «да чтоб я сдох!», «скорей бы уж концы отдать», но когда «отдача концов» обретает безжалостные контуры действительности, во-о-от тут-то и начинаются панические стенания. А и то! Мудрено ли было раньше понять, что жизнь одна и надо её прожить, а не профукать?
Бригада «скорой» занята повседневной работой. Без эмоций. И только медсестричка, чудом уловившая нить, за которую цеплялась жизнь пациента, спасшая Фёдора от труповозки, не может ничего делать. Руки не слушаются, губы дрожат. Коллеги, включая Павленко, проявляют снисходительность, и нет ей даже упрёка в непрофессионализме.
Сознание вот-вот его снова покинет, и на последних секундах Фёдору вспоминается Ольга, ни в чём перед ним не повинная, ставшая орудием возмездия. При мысли о ней слёзы не просто текут, а брызжут, и Таня, фельдшерица, едва успевает вытирать ему виски и щёки ватными тампонами.
И так ему стало больно! Так захотелось выжить, подняться и попросить прощения у всех, кого обидел. Без исключения!
Впрочем… нет, не у всех.
Поначалу он подумал и о немце, которому от имени народа-победителя врезал по морде за оскорбление. А потом решил, что в этом, едва ли не единственном, случае раскаяние не требуется.
«Нет, – думает он, – не буду извиняться перед немчурой. Так ему, фрицу, и надо! Будет меня помнить и в следующий раз хорошенько фильтровать базар».
От этих утешительных слов, хоть и сказанных не вслух, Федины губы расходятся в улыбке… и внезапно тело коченеет от судорог.
Перемена состояния больного не ускользает от Таниного внимания:
– Иван Иванович, ему плохо!
– Я знаю. А кому сейчас хорошо? – Павленко равнодушно попивает минералку.
– Доктор, вы не поняли! – Таня едва не кричит. – Ему совсем плохо! Он уходит!
Резким движением доктор откладывает бутылку с остатками воды. Посудина скатывается на пол…
«Только дотяни до больницы! Продержись, милый, ещё немного…» – из находящихся рядом незнакомка Таня остаётся единственным существом, которому небезразлична жизнь Фёдора Бакланова.* * *...Суббота, 9 октября 1993 г.
Время – 08:30.
В милиции происшествие квалифицируют как хулиганство с отягчающими обстоятельствами. Ничего особенного, такое происходит сплошь и рядом, и разбирать каждую уличную потасовку – да где взять столько людей? Хотя по Бакланову меры принять надо: голову этому парню разбили не слабо. Он, конечно, был крепко пьян – и без анализов ясно. Видать, сцепился с кем-то. Да мало ли чего можно натворить «под мухой». Только ведь его стукнули явно не в стиле пьяных разборок. И удар-то не кулаком, а какой-то железякой. М-да, это случай не из рядовых, не просто пьяная драка.
Так мыслит замначальника угро, дающий задания на ближайшие сутки.
Когда выясняется, что Бакланов пострадал неподалёку от места работы, в институт присылают двух инспекторов уголовного розыска. Одним из них и оказался тот, что выезжал на место происшествия.
В субботнее утро для встречи с операми срочно вызываются сотрудники, хорошо знающие пострадавшего.
Пользы от допросов практически ноль. Почти все открестились от Бакланова, назвав его отшельником и нелюдимом. Об его странных отношениях с Ольгой никто не упомянул, чтобы той не задавали неудобных вопросов. Между собой коллеги полунамёками пришли к выводу, что «ноги растут» именно оттуда.
Сама Ольга отвечала равнодушно, лаконично и складно. О знакомстве Бакланова с Жердинским умолчала. Не упомянула и о встрече с Кариной.
Среди вызванных сотрудников не оказалось тех, кто слышал, как пару дней назад Лена Овчаренко говорила какому-то молодому человеку: «Только попробуй тронь его!» Да никто и значения тому не придал.
По странной случайности Лену в институт не вызвали, забыли, а иначе не известно, какой ход приняло бы расследование.
Событие произошло накануне местных выборов и могло бы стать резонансным. Но какая к чёрту политика? Фёдор никогда не высказывал партийных предпочтений. Изредка ругал коммунистов, хотя и новых, так называемых «демократов», особо не жаловал.
Остальные версии – бизнес, личные мотивы и т. п. – также развалились карточным домиком.
Расследование, по законам жанра, проходит в ключе выяснения, кому было бы выгодно сделать Бакланову плохо. Оказалось – никому! По-крупному Фёдор не мешает ни единому человеку, хотя никого и не согревает.
Делу, скорее всего, суждено стать «висяком», как это и предсказал инспектор, вызванный на место события.
* * *...Воскресенье,10 октября 1993 г.
Время – 16:20.
Как бы Фёдор удивился, если бы узнал, где встретит свой тридцатилетний юбилей! Праздновать он и не собирался: не с кем, да и незачем. В мыслях даже не прокручивал, чем будет заниматься в день рождения. Но если бы и попытался представить себе, где застанет его тридцатник, то вряд ли у него возникла бы «картинка» из реанимации в горбольнице. Без сознания, с разбитой головой – нет, на это не хватило бы воображения даже у Бакланова, любителя придумывать самые вычурные ходы в развитии событий.
Феде было бы лестно узнать, сколько уделяется ему внимания, пусть и теми, кто заботится о нём в силу профессионального долга. И уж наверняка мало кому так «повезло» – отметить юбилей не с гостями, не под звон бокалов, а среди капельниц, колбочек и стонущих больных, зависших у последней черты. По крайней мере, не так, как у всех. А разве не этого ему всегда хотелось?
Только сейчас ему ничего не хочется. Вторые сутки Бакланов без сознания. Идёт неистовая борьба за его жизнь, и сам он в этой битве не участвует. Многое зависит от медперсонала, ещё больше от крепости Фединого организма, но ровным счётом ни на что не влияет его желание или нежелание жить.
Ему становится хуже…
Ещё хуже…
Совсем плохо…
Глава 28. Сколько верёвочке ни виться…
Воскресенье,10 октября 1993 г.
Время – 19:40.
Только на следующий день Карина узнала о том, что произошло с Баклановым. «Но зачем же так!», – думает она, будучи не в силах отойти от шока. Ведь речь не шла о том, чтобы пацана «грохнуть», а всего лишь – поставить его на место.
