Дмитрий Раскин - Хроника Рая
Лехтман был на кухне. В низком кресле, впритык к открытой духовке. Вытащили в коридор. Делали искусственное дыхание, хлестали по щекам, просто трясли, наконец – все впустую.
Когда Лехтмана в кислородной маске, с капельницей положили в машину, доктор сказал, что все-таки успели. Прокофьев заплакал.Прокофьев вернулся в квартиру, там уже были открыты окна, гречанка постаралась. А на кухне не только закрыла духовку, но и расставила вещи. Надо же, так, как они и стояли. Только Прокофьев не помнит, как стояли.
Величественная, уже седая, как рано седеют восточные женщины. Это его чувство, не благодарности даже, какого-то братства с нею. Гречанка читала листочек, взятый со столика, что рядом с креслом. Это ее праздное любопытство, недоумевающее, на грани с насмешкой (несколько сдерживала только сама прискорбность обстоятельств), показалось оскорбительным Прокофьеву. Он просто выхватил у нее листок и отошел к окну. Гречанка обиделась. Она спасла жизнь и имела право покопаться в душе. Если написано, значит, для того, чтобы читали. Она только-только начала получать удовольствие от события.
Вверху тетрадного листочка было написано большими буквами и подчеркнуто: БЛАГОДАРЕН. Это не заголовок, он просто вначале хотел написать только это. Намного ниже, уже обычным трудночитаемым почерком Меера: за Ван Гога, за Шагала, за Нотр-Дам, за Карлов мост, за мысль Зенона, бунт Иова, за со-знанье ужаса бытия, за вереницу будней. И в самом низу, уже неровно: за дыханье света, за паденье капли.«Разрешите представиться, Ко ржевский! – гость прошел сразу же в комнату, к удивлению Вологжина. – Ибо в соответствии с обычаями наших предков не через порог должно совершаться рукопожатие. Павел Васильевич Коржевский. Профессор. Сопредседатель русской общины здешнего мегаполиса. Узнав о появлении соплеменника, не мог не засвидетельствовать, не удержался не почтить… Нас, русских, мало здесь и потому каждый русский обязан быть теперь дважды русским, не правда ли!». Вологжин не мог понять, всерьез ли все это говорится или же иронически.
Профессор Коржевский мирно преподавал в здешнем лицее что-то узкофилологическое. Вся остальная его жизнь, полная борьбы и страстей, шла в мегаполисе. Сопредседатель общины, председатель «Культурно-просветительского центра», главный редактор журнала «Новый евразиец» вел свою «столетнюю войну» за монополию на духовную жизнь общины. Он давно уже и на полном серьезе величал свою квартиру ставкой. Так и говорил: «после лекций я сразу в ставку» или: «у меня потек бачок в ставке». Цезарь. Ганнибал. Он почти каждый день переходил какой-нибудь рубикон. А Канны были у него по субботам с пятнадцати тридцати. Трагедия Ганнибала была в том, что его солдаты были не то чтобы лишены воинских добродетелей, они просто не подозревали, что они его солдаты. Своего рода Хлестаков наоборот, в смысле: его так и не приняли за главнокомандующего. Но он-то главнокомандующий! Правда, кое-какая гвардия у него все же была.
Его комбинации поражали своей изощренностью и глубоким пониманием человеческой натуры. Так, например, сообщая доценту Н. о проделках пенсионера Р., он заранее знает, под каким соусом тот подаст это протоиерею П. И каким смыслом тот уже, в свою очередь, наделит все это, пересказывая жене бизнесмена В. И как именно означенная жена все перепутает в разговоре с журналистом Л. А уж как разгуляется перо этого скромного труженика второй древнейшей – это Коржевский мог просчитать с потрясающей точностью. В результате, левые евразийцы будут знать свое место.
Вне зависимости от успеха-неуспеха своих благих начинаний Коржевский, если вдруг извлечь его из всего этого, наверное, просто задохнулся бы как глубоководная рыба на поверхности. Сними с него это «тягостное давление жизни», он просто-напросто лопнет и выпученные глазки окончательно вылезут из орбит.
Прокофьеву Коржевский напоминал того пациента из старого анекдота, что на приеме наслаждается произнесением слов «эрекция», «эякуляция». Именно с этой интонацией Коржевский повторял: «генетический код русской культуры», «народ-интроверт», «уникальность нашего архетипа». Невысокий, плотненький с евразийской бородкой и с каким-то, можно сказать, евразийским брюшком щебетал на все эти темы так, что действительно порой можно было подумать, что он насмехается. И первое впечатление о нем было как о человеке вполне добродушном. Но был один пунктик, на котором Коржевский впадает в раж – миф. Он «разрабатывает» миф для современной России. Ведет переписку с какими-то тамошними политтехнологами, с людьми, приближенными к телу Власти и с самим этим телом (если только не врет).
В свое время он не давал прохода Прокофьеву: «Мы боремся за каждую русскую душу. За каждую!» Кончилось тем, что Прокофьев просто его послал, от души, практически открытым текстом: «Коржевский так переживает свою оторванность от речевого контекста Родины». А Коржевский в своем журнале под псевдонимом «Иван Патриотский» напечатал разгромную рецензию на последнюю книгу Прокофьева. А на следующий день журналист Л. в «Ведомостях мегаполиса» возвестил городу и миру о «гражданской казни г-на Прокофьева».
– Не нужна ли вам какая-нибудь помощь от общины? – торжественно спросил Коржевский.
– Вроде бы нет, спасибо, – ответил Вологжин.
– Если что, обращайтесь, – продолжил Коржевский, ободренный таким ответом, – днем ли, ночью. Я работаю круглосуточно. Приходите, Петр Владимирович, к нам на заседание. В субботу в пятнадцать тридцать. Познакомитесь. Приобщайтесь. Да-с, у нас сложились традиции, можно сказать, ритуалы. – Коржевский говорил в полной уверенности, что Вологжин чувствует себя крайне польщенным. – Вот, извольте, наша повестка дня, – он достал из портфеля буклетик, – «Социокультурная функция сарафана», будет выступать наш замечательный этнограф Норейко Мария Ильинична. За-а-мечательный профессионал, – Коржевский сладко зажмурился (Вологжину вдруг подумалось, что у Коржевского должно быть отменное пищеварение.) – доклад отца Михаила «О возможности канонизации Иоанна IV». Спорно, конечно же, спорно. Но согласитесь, что будит мысль. И к тому же, какой оратор. Редкая по нынешним временам харизма. – Коржевский зажмурился еще слаще. – И сама попытка примирить посмертно царя Ивана и митрополита Филиппа – наивная, вероятно, но сколько истинно христианского духа… Далее два доклада вашего покорного слуги: «Соборность как форма организации социума» и «Душа Империи». Не буду от вас скрывать. Это лишь фрагменты моей фундаментальной работы, м-да, дело всей жизни, войдет в мой девятый том. Петр Владимирович, дорогой мой, знаете ли вы, в чем состоит главная трагедия нашего с вами великого и несчастного народа? Он потерял свой Миф. Лишился чувства, музыки Мифа, – Коржевский изменился не только в тоне, но и в лице, – любая нация это Миф, русская же – миф мифа. Вне мифа народ наш выпадает из собственного исторического, духовного, религиозного бытия. Забывает о своей миссии, о величии своего предназначения, искажает образ своего Бога. Становится легкой добычей внешних и внутренних врагов своих. Смотрит на себя чужими глазами, а что, скажите, могут увидеть чужие тети и дяди в ангельском ребеночке? Только сопли, грязь под ногтями, дурные манеры, задержку в развитии. Потому что смотрят без любви. И смотрят, приглядываются не для того, чтоб полюбить. Вне Мифа, – Коржевский взвинтил себя, – невозможна гармония мира и власти. Вне Мифа русская власть деградирует до бездумной европеизации и до немыслимой коррупции латиноамериканского толка, теряя свои мистические начала… Но это так, лишь анонс, – остановил самого себя Коржевский. – Вот придете, дорогой мой Петр Владимирович (доброжелательно-покровительственным жестом дотронулся до его предплечья), и все узнаете. После будет дискуссия, я открыт для любой критики. Так сказать, «все жанры, кроме скучного». Кстати, в конце у нас, на сладкое, – он ткнул пальцем в буклетик, – небольшая театрализованная постановка силами наших мальчиков, девочек «Наш сапог свят», что-то вроде ретроспективы нашей славы от походов Олега до недавней войны с Грузией.
– Знаете что, – Вологжин начал как-то уж очень тихо, – я всего этого наелся там. В спектре: от научных конференций до арматуры в тренированных руках. Не начинайте мне здесь о том, что вы просвещенный и осуждаете крайности. Только Миф нас сделает нацией, да?! Миф нам гладит животик, чешет нам за ухом. Вы все, наверное, думаете, что открыли что-то новенькое? Очень нравитесь самим себе. Неужели вы не чувствуете, сколько сала в вашей духовности? Напялили разом ризы всех времен и эпох, какие только возможны, что вами отстираны до лучезарной, пиаровской благостности. Или вот дефилируйте в неглиже нафталином пропахших идей, что перекроены вами по ходу. Но смотрят то на вас всех с той брезгливою жалостью… как воспитанные люди на вырядившихся педерастов. Мне интересно, вы всерьез верите, что мы увидим Родину с вашим лицом? Вы хотите длить это нынешнее наше полу-рабство, полувремя, полусудьбу? Вы что думаете, вот возьмете и нарожаете новых богов для Отечества? Настроите храмов? Вы, на самом-то деле, всего лишь прислуживаете собственной желчи и моде – низкой моде толпы на свою исключительность и при этом ощущаете себя элитою, совестью… Принимаете это ваше хроническое недержание идей и пророчеств за доказательство собственного предназначения. Свою любимую выпестованную обиду засчитали себе за страдание. Впрочем, вам должно быть хорошо в этом вашем кисло-сладком сне.
