Людмила Матвеева - Бабка Поля Московская
– «Без мыла к нам в … душу влезли, ети их фашистскую мать! хоть не мытьем, так катаньем», – и самим только фактом своего присутствия на советской территории ухудшили жизнь простых победителей: содержать поверженного врага и кормить его – хотя бы дважды в сутки – оказалось делом и экономически, и морально довольно непростым и весьма и весьма накладным…
* * *Как бы то ни было, дети – Николаша и Вера – всё решали сами, молча и быстро, торопились так, как будто боялись чего-то недоделать, упустить, отстать от жизни…
И откуда это вдруг у молодых такой страх не успеть?
Подобный испуг, думала Инна, всегда ведь раньше наблюдался исключительно в поведении стариков и старух – причем, только полувыживших из ума, а потому и напрочь забывших за обвальной чередой российских революций, войн, эпидемий, расстрелов и смертного голода о том, что время – относительно, а значит, то бесконечно – в горе и в ужасах, то – скоротечно как чахотка – если жизнь русская устаканивалась хотя бы немного и появлялся вдруг некий малый просвет впереди в густых и темных тучах.
И вот торопились тогда пожилые люди прожить побыстрее – ах, кабы не отняли! – узкую светло-серенькую полоску своей радости.
Радоваться можно было, например, тому, что не просто успел, а еще и сумел удачно отовариться по карточкам.
Или, к примеру, получить кусок материи на новую одежду – в награду за доблестный труд.
Или даже, – но это уж, если и впрямь очень крупно повезет и профком с месткомом расщедрятся не только для совсем заслуженных – может быть, билетик бесплатный аж в «сам-Большой Тиятр» вытянуть по жребию, чтобы постоять там за колонной на верхнем ярусе и послушать музыку балета, да увидеть «хучь однем глазком» глубоко внизу танцующую заводной куколкой фигурку Ольги Лепешинской или – вдруг счастье?! – то и Галины Улановой…
…Поспешное с точки зрения тетки решение Николая Андреевича временно перебраться жить в Москву к невесте – а там видно будет! – Инна Антоновна постаралась укрепить с тылов и добилась выдачи письменного разрешения на оплату военным училищем одного курсантского койкоместа в Москве, тем самым неожиданно вогнав нищую Пелагею с семьей (то есть, с Верой) в разряд сдающих жилье через фининспекцию «частников» – ну почти что спекулянтов!
Вопрос же с женитьбой-распиской – то есть, с положительной резолюцией на поданный Николаем Андреевичем рапорт – Инна, напротив, постаралась затормозить – а почему, знала пока только она одна…
Причина была чудовищна – и проста, как выеденное яйцо, но от этого еще более нерешабельна: по данным, обрушенным на бедную голову тетушки компетентными органами, невеста «сидела»!
В тюрьме!
Да не за воровство или уголовку какую-нибудь мелкую, а по причинам политическим – за опоздание на работу во время войны с фашистами…
То есть, избранница в жены будущему советскому офицеру-командиру являлась настолько морально неустойчивой, что при ином стечении обстоятельств могла бы вполне даже получить срок как враг народа.
… Тот факт, что опоздавшей в типографию девочке Вере, не эвакуированной в тыл, как большинство детей ее возраста, а работавшей наравне со взрослыми в ту суровую и очень неясную московскую зиму сорок второго, было тогда всего четырнадцать лет, не смягчал, в представлении Инны Антоновны – в отличие от вынесших только административное наказание судей военного времени! – а, напротив, лишь отягощал Верину – главную! – по жесткому стародевическому мнению тетки жениха, – вину: беременность.
Инна мучилась страшными сомнениями: как сказать племяннику?
То, что он понятия не имел о прошлом Веры, было для Инны Антоновны аксиомой.
Но надо же было как-то спасать мальчика!
План возник тоже временный: ничего пока не говорить никому, а как можно дольше затягивать с резолюцией на его рапорте о предполагаемой женитьбе.
Решение-то, дело ясное, будет отрицательным – в этом Инна ни секунды не сомневалась.
Но вот о причинах этого отказа – и скорее даже, о самой формулировке запрещающей резолюции – надо было крепко подумать.
А с другой стороны – а что тут думать-то!
Пусть будет написано в правом верхнем углу синим отрицательным карандашом лишь одно слово – «Отказать!» – безо всяческих разъяснений или комментариев – и росчерк – и все дела!
К тому же, мальчика надо начать серьезно лечить – сделать для него академический отпуск, и потом восстановить в учебе труда бы не составило, а за отчисление по состоянию здоровья Инна не боялась – у ее знакомых врачей хватит и ума, и возможностей извернуться с соответствующим случаю диагнозом.
А потом бы уж и запихнуть Николая на реабилитацию в самый дальний угол Союза – например, в гарнизон или на плавбазу на Сахалин или на Камчатку – где, на секретном подлодочном хозяйстве, тоже работают такие люди, которые беспрекословно исполнят приказ Инниного начальства…
И самому Николаю будет наверняка приятно и интересно побывать там, где он служил, и не просто служил, а воевал – и получил не только ранение, но и награду – медаль за отвагу.
А далее – будем посмотреть, как говаривал Инночкин Идол Мио…
Может, и любовь у Николая на таком расстоянии от столицы поутихнет, – и вот тогда-то, осторожно, в письме, намеками, и надо будет просветить его насчет сложностей в биографии этой москвички, которая ну всех питерских просто околдовала и очаровала – и как ей это только удается – не биться головой об стенку от стыда за содеянное!
Мальчик наш – существо тонкое, чувствительное, он – не простит!
И когда развеется вся эта его ненужная и неправильная по жизни любовь – тут-то и надо будет уже по-настоящему заняться сватовством, найти достойную невесту из приличной семьи, а привлечь к этому делу необходимо непременно Лизочка!
И невдомек было бедной Инне Антоновне, усердно хлопотавшей под самый Новый год об освобождении Николая из-под ареста, что же за истинная причина толкнула курсанта на такую дикую выходку, как удар бутылкой по голове вышестоящего по званию товарища военнослужащего…
Часть 33. Танцы-шманцы
…В комнате Пелагеи поставили Николаю Андреевичу поначалу, сняв с пыльных антресолей в кладовке, Колькину раскладушку.
Но как-то быстро стало понятно даже щепетильной Пелагее, что ни к чему вся эта канитель с застиланием и расстиланием ненужного спального места.
Да ладно уж, чего там, все равно скоро распишутся, пусть спят себе вместе на диване…
Скромный и обходительный, не по-московски вежливый и аккуратный Николай Второй довольно быстро обжился в новой для него столичной коммуналке.
Со всеми соседями познакомился сразу, как приехал, и вскоре привык, как будто так и жил в Вериной квартире всю жизнь, да только уезжал иногда ненадолго в славный город Питер на побывку к тетке.
Стал ходить на учебу с удовольствием.
В бывшее свое общежитие зашел вместе с Верой, сердечно встретился с товарищами, познакомил с невестой, посидели, поговорили, пригласили ребят на скорую, видимо, свадьбу.
Жизнь в ожидании хорошего события потекла размеренно и счастливо.
Поля вскоре просто души не чаяла в будущем зяте – и за картошкой сходит, и полы все в огромной квартире идеально помоет в ее дежурство, и в кино Колизей даже с собой приглашал – три билета купил, ну как тут было не пойти, хоть Верка и хмыкала всю дорогу…
Ведь даже сын Николаша ни разу не сподобился мамашу в кино позвать – а этот…
И звать-то его тоже как легко было – так и лежало на языке, что твоя конфетка леденцовая, привычное «Коля-сынок»!
Вера даже матери замечание один раз сделала, что ведь не сынок он ей, что же так Колю-то своего собственного быстро забыла!
Да сама Пелагея, иной раз, уж и думала – вот как будто заменил ей Николашу этот добрый и отзывчивый, ласковый белоголовый юноша.
Но все же ныла душа по сыночку родному, вот и искала себе замены любовь материнская, было бы на кого излить.
Верка-то как была насмешница, так и осталась, не имелось у нее тепла к матери никогда, хотя теперь вроде бы с Андреичем со своим и стала Вера другой – не поймешь только, что-то они оба задумчивые какие-то, все разрешение это на расписку никак не получат.
Спят вместе, как муж с женой – а Вера, Бог ее знает, к добру иль к худу – все пустая ходит.
И неизвестно еще, уж не осталась ли она бесплодная после Володеньки своего – Царствие ему небесное, светлая память павшим…
Полька уж удумала было поинтересоваться как-нибудь, невзначай будто, у дочери, что у ней там – все ли по женским делам в порядке?
Да постыдилась, и забоялась к тому же: еще взбесится Верка опять, как кошка дикая, и выкинет хреновину какую-нибудь, как тот раз при сватовстве с ее бывшим начальником произошло…
Ну ее, пусть как хочет – а там посмотрим.
Главное, чтобы не было войны.
* * *Вера, между тем, устроилась работать поблизости от дома, на Главпочтамт – разъездной, сопровождающей почту.
