Виктория Габышева - Любовь, или Пускай смеются дети (сборник)
«Наверное, жар», – безучастно подумала Зойка. И следом пришла новая мысль: сначала злая, а потом даже радостная: «Помру, наверное. Ну и ладно. И хорошо даже, и слава богу, будь он неладен. Сидит там в своих райских кущах, и нет ему дела до Зойкиной жизни, которую и жизнью-то не назовешь».
Зойка в одной ночнушке сползла с кровати и подошла к окну. Посмотрела вниз с девятого этажа. Прыгнуть, что ли? Грязными пальцами с обгрызенными ногтями и заусенцами выудила из валявшейся на подоконнике пачки последнюю сигарету и лениво подумала: «А это даже интересно. Другие все рассуждают, где он, край, какой он. А мне и спрашивать не надо. Вот она, каемочка, за которой ни просвета, ни щелочки. Этот ветер, эта пустая комната и несчастный сверток на кровати». Она жадно затянулась и снова посмотрела вниз. Всего секунда, и конец. И уже не страшно, уже не больно, уже не жалко. Зойка даже встала на цыпочки, распахнула окно пошире и перевесилась через подоконник. Потом резко выпрямилась. А вдруг не насмерть? Вдруг овощем еще лет на пятьдесят? Нет уж, увольте. Уж если прощаться с жизнью, то наверняка. И потом, записку надо оставить. Чтобы знали, кто она, что. Может, тогда чудо случится: кто-нибудь сжалится над ней и захоронит по-человечески. А без записки в общую могилу кинут, и поминай как звали. Хотя поминать-то и некому.
Зойку затрясло, на лбу выступила испарина. От холодного воздуха температура начала падать. Девушка наконец-то почувствовала, насколько озябла. Дрожащими пальцами она закрыла окно и сползла к батарее, прижала к ней свое почти невесомое, прозрачное тело и затихла. Плакать она уже разучилась. Зойка просто сидела, не шевелясь и ни о чем не думая. Она устала переживать и спрашивать себя, почему так вышло. Зойка опустила потяжелевшие веки и заулыбалась, как улыбалась всегда, когда к ней возвращались чудесные воспоминания.
– Это все мне? – Пятилетняя Зоя в одной пижаме стоит на кровати и с восхищением смотрит вокруг. В комнате такое количество воздушных шариков, что, наверное, дом чудом удержался, чтобы не взлететь. Красные, зеленые, сиреневые, оранжевые шары везде: на полу, на стенах, на потолке. Они облепили шкаф, стол, пианино и даже родителей, которые стоят, взявшись за руки, и с умилением смотрят на Зою. В руках у папы еще дюжина шаров, он протягивает эту охапку Зойке и говорит:
– С днем рождения, солнышко!
– Спасибо! – Зойка соскакивает с кровати и обнимает за ноги сразу обоих родителей. Мама гладит ее по голове и произносит смущенно:
– Зоинька, будет еще торт и твой любимый салат, но подарок… это все, что…
– Мамочка! – Зойка поднимает руки и гладит выпирающий мамин живот. – Ну что я, маленькая?! Не понимаю разве?
Мама снова хочет погладить ее по голове, но не успевает. Папа хватает Зойку, подбрасывает вверх в самую гущу шаров и кружит по комнате:
– Большуха наша! Умница наша!
Он прижимает дочку к себе, целует и ласково говорит: «Серденько мое!» А Зойка морщится. Ей не нравится это папино «серденько». Мама говорит, что он скучает по родине, по какому-то непонятному хутору, утверждает, что его туда тянет. А Зойка не понимает, как папу может тянуть еще куда-то, когда мама и Зойка здесь. А еще ведь и братишка скоро появится. Так что папино место здесь, и никуда папу тянуть не должно. А мама смеется и объясняет, что Зойка еще маленькая и ничего не понимает. Вот и неправда! Все Зойка понимает. Она прекрасно знает, что папа вырос на каком-то далеком украинском хуторе, что растила его только мама, которая умерла, когда папе едва исполнилось шестнадцать. Папа жутко боялся попасть в детский дом, быстро продал хату каким-то дальним родственникам, которые его, конечно, надули в деньгах. Зато отвели к знакомой паспортистке, что за большую часть этих денег согласилась прибавить «бедному мальчонке» в документах два года. Так папа вместо детдома отправился прямиком в армию. И командировали его (Зойке очень нравилось слово «командировали») в маленький сибирский Зареченск, в котором кроме военной части да швейной фабрики и не было нечего. Так утверждала мама, а папа всегда с ней спорил:
– Как?! А красивые девушки? – Это он намекал на то, что во время увольнительной встретил маму и влюбился без памяти. Это тоже было Зойке непонятно. Если без памяти, то точно должен был забыть про свой хутор. Чем ему в Зареченске плохо? Леса, поля, речка широкая, работа любимая, а еще мама и Зойка, и будущий братик, и вообще счастье. Зойке город нравится. Нравятся ямы на дорогах, лужи в этих ямах после дождя, колонка в конце улицы, в которой такая вкусная ледяная вода, коровы в поле и незабудки в лесу. Мама тоже часто мечтательно говорит: «Природа». Она любит свой городок и никуда не хочет уезжать. А папа хочет. Постоянно повторяет:
– Вот родится Митяй, и рискнем.
Поэтому в семье нет лишних денег. Все копится на пеленки и будущий переезд. Даже у Зойки вместо подарков шарики. Но она не расстраивается. Зойке нравятся шарики. И для братика ей ничего не жалко. А про переезд она старается не думать. Если думает, то только о том, что в большом городе есть какой-то там цирк, зоопарк и театры, по которым мама собирается ходить, как только Митяй пойдет в детский сад. Мама и хочет переезжать «поближе к культуре», и побаивается. Говорит: «Цивилизация портит». А еще она опасается оставлять бабушку с дедушкой. Они, правда, не одни. Есть тетя Нина, но взрослые утверждают, что она «непутевая». Зойка не понимает, что это такое. Зойке тетя Нина – младшая сестренка мамы – нравится. Она всегда веселая, ярко одетая. Поет громко, танцует – заглядишься, и молодые люди вокруг нее так и вьются. Кавалеры эти тоже хорошие. Кто конфетку Зойке даст, кто пряник, а один даже платочек подарил с кружевами. Зойка обрадовалась, а мама почему-то рассердилась. Назвала тетю Нину стрекозой, а бабушка почему-то плакала. А тетя Нина смотрела виновато и вздыхала:
– В семье не без урода.
Но, так или иначе, переезд был делом решенным. В Новосибирске папу ждало хорошее место на большом заводе, и они с мамой так часто и воодушевленно говорили о том, что начнется прекрасная жизнь, что Зойка и сама начала потихоньку верить в то, что жизнь в Зареченске не так уж хороша.
Переехали через полгода. С кучей коробок, тюков, старым котом и постоянно орущим Митькой, которому не было никакого дела до такого важного события в его жизни, как отъезд из Зареченска. А Зойка еще долго не могла решить, рада она случившемуся или нет. В Новосибирске вместо уютной родной бабули с ней сидели не слишком добрые тети, у которых на попечении было еще двадцать таких же ребят. Место неизвестно почему называлось детским садом. Деревьев на всей территории росло, наверное, штук пять, трава на газонах жухлая, а кустарники ветхие. В общем, от сада одно название. Какие леса? Какие поля? Одна цивилизация, прогресс, и никакой природы. Река, конечно, имеется. И какая! Всем рекам река. Широкая, полноводная, сильная – Обь. Только Зойке эту реку жалко. Ей бы разлиться на просторах, забурлить, зажурчать, а она стиснута каменными берегами, скована гранитными парапетами – ни нужной свободы, ни должного размаха.
Зато в городе есть много всего интересного. Цирк с клоунами и дрессированными медведями, зоопарк, в котором мартышки корчат смешные рожицы, а Зойка готова полдня стоять у клеток и дурачиться в ответ. А еще в магазинах продаются торты с розочками из крема. Мама говорит, что с бабушкиными пирогами все одно ничего не сравнится, а Зойке стыдно признаться, что вкуснее этих масляных розочек она в жизни ничего не ела. А кинотеатры! Конечно, у Зойки и в Зареченске были диски с мультиками, но таких больших экранов она никогда не видела. И мультиков в каких-то волшебных очках не смотрела, и попкорн при этом не жевала. Да, и метро ведь! Это отдельный разговор. Метро Зойку завораживает. Шум поезда, грохот рельсов и количество народа. И все куда-то спешат, бегут. И никто друг друга не знает, никто ни с кем не здоровается. Не то что в Зареченске – каждое лицо знакомое. Вот бы сюда Таньку Громушкину – Зойкину подружку. Она бы спустилась с одной стороны платформы, а Зойка с другой. И они бы увидели друг друга издалека, и завизжали бы, и замахали бы руками, и бросились бы навстречу друг другу. И начали бы обниматься, и целоваться, и прыгать от радостной встречи. А все бы уставились на них и удивлялись: «Ну надо же! В таком огромном метро встретить знакомого».
Распластанная на полу Зойка попыталась шевельнуть рукой и помахать ею старой подружке. Надо же, кого вспомнила! Таньку Громушкину. Десять лет не вспоминала, а вот поди ж ты, нахлынуло. И где она сейчас? Живет себе, наверное, в Зареченске, школу заканчивает. Это только Зойка под батареей валяется, а другие живут человеческой жизнью и не интересуются неустроенной судьбой своих бывших подруг. Зойка пытается ухмыльнутся. И чего она взъелась на Громушкину? Той ведь тоже было пять, когда их с Зойкой жизнь развела. Она-то чем виновата в Зойкиных злоключениях? Просто за компанию со всем остальным миром? Ну, за компанию можно.
