Ирина Щеглова - Родовое проклятие
Люба заставляет Женю закусывать, но я знаю, она не любит есть во время приема… Мы с Андреем не пьем, остальные продолжают. Лена пересаживается к Егору и ведет себя с ним, как юная невеста. Он похохатывает и зовет ее Джульеттой.
– У Джульетты какая фамилия? Монтекки, или Капулетти?
– Джульетта – Монтеки, Ромео – Капулетти.
– Может, наоборот?
– У Ромео брат был, которого убили.
– Нет, это у Джульетты брат был.
– Машенька, ты меня уважаешь, как мужчину? – лезет обниматься Иван Васильевич.
– А как же! – немедленно реагирую я, пытаясь избежать его объятий.
– Не приставай к моей сестре, ты обещал женится на маме! – Егорка ржет.
– Я не отказываюсь, – оправдывается Иван Васильевич. Он готов женится на всех нас.
– Та куды тоби стилькы! Ты на одний умрэшь! – резонно замечает Люба.
– Ура! Будем жить одной семьей, перегородим «Победу», все вскопаем, – кричит Егорка.
Я ретируюсь в дом. Мне очень жарко, на солнце 27, я хочу снять колготки. Валя бежит за мной. В доме прохладно, какой-то влажной прохладностью. Деревянные стены, отсыревшие за зиму, еще долго будут сохнуть.
– Я больше не дам им выпить, – шепчет Валентина, – превратили похороны в свадьбу!
– Бог с ними, Валя. Я хочу снять колготки.
– Я давно сняла, – она сует мне старенькое платье из шифона, – переоденься.
Я снимаю с себя тяжелые черные юбку с кофтой, колготки, надеваю легкий шифон и испытываю необыкновенное облегчение.
– Смотри, они там ждут, – предупреждаю я Валю.
– Пусть ждут, – она зевает, – я пойду отдохну. – Вот, скажи мне, я лучше Жени выгляжу?
– Тс! Тихо! – прикладываю палец к губам, – она там, – киваю на стену. – конечно, лучше, – шепчу. То же самое я сказала бы и Жене…
– Кто эти бабы?
– Алкоголички местные, – отвечает Валя.
– Что они здесь делают?
– Пьют.
«Местные алкоголички» помыли в доме полы, выстирали Егоркину куртку и футболку, помыли посуду и убрали столы. Я купила им пива и упаковку крабовых палочек, почему-то для них крабовые палочки – это уже деликатес.
В район меня сопровождала младшая, Лена. Ей 29 лет, у нее двое детей, оба мальчики. Она давно развелась с мужем, чем живет, неизвестно. Долго рассказывала об отце – коммерсанте. Чтобы сделать ей приятное, сигареты и кофе я купила в киоске, принадлежащем ее отцу.
У Лены три судимости: она угоняла машины, дралась и кого-то пырнула ножом… Я не слышала бравады в ее рассказах, но и сожаления она не испытывает, просто констатировала факты.
У меня разболелась голова, и я ничего не хотела больше, чем спать. В бутылках все-таки была не водка. Меня тошнило, я сбегала в туалет, вернувшись, упала на диван. Валентина подсуетилась заранее, постелила. Лена бережно меня укрыла старым пальто.
На кухню постоянно кто-то заходил. Егор наливал всем.
– Шо вы тут робытэ?
– Тихо! У нас похороны!
– Хватэ брэхать!
– Правда, бабушку поминаем. Выпей, за упокой души.
– Тоди ладно… А у вас всэ открыто, и яки-то мужикы во двори шлындають.
– Мы закрывалы, там замок высыть.
– Нэма ни якого замка…
Ночью Валентина гоняла с веранды соседей, жаждущих продолжения банкета. Лену с Любой увел какой-то мужик. Угомонились мы около часа ночи.
Я проснулась, как в детстве. Солнце било в окно, расцвечивая мрачное нутро дома яркими лучами. Вали рядом не было. Я услышала негромкий разговор из кухни. «Все встали, а я одна дрыхну!», – укорила я себя. Поднялась с дивана, состояние подвешенное: «Вроде, не пила почти…».
На кухне за столом мирно беседовали и попивали кофе оба моих брата и Валентина.
– А мне снился желтый мертвец, – рассказывал Егор, – он вылез из бабушкиной могилы и сказал: «Подожди, я тебя еще достану!».
Егор жмурился и говорил с явным удовольствием о том, как по совету соседей вынес единственную Авдотьину икону в сарай: «А ночью, слышу, идет кто-то, я глаза открыл, смотрю – темно, хоть глаз выколи, никого не вижу, но шаги-то слышны! Утром она на месте!», «Кто?», «Да икона, в своем углу, а я же не идиот, я ее выносил в сарай».
– Доброе утро, – поздоровалась я. И тут же поймала себя на мысли, что фраза моя прозвучала как-то странно, неуместно, что ли. Смерть, и доброе утро…
– Доброе утро!
– Сначала за билетами, или на кладбище? – спросила Валя. Мы с Андреем переглянулись и пожали плечами.
– Я вообще, не думаю, что мы здесь билеты возьмем, – предположила я, – лучше мы с тобой, на электричке. Из города проще уехать.
– Я буду рада, – ответила Валя.
Но мы все-таки пошли на вокзал. Во-первых потому, что мои родственники выпили весь кофе, а я без кофе не могу; во-вторых: Андрей надеялся, а надежда, как известно, умирает последней.
Егор пошел с нами. Жене тоже надо было брать билет. А сама она лишних движений не совершала, никогда.
– Здравствуйте! Два билета до Москвы, пожалуйста.
– На якый?
– На тридцать третий, у вас же нет других.
– Булы. Воны рано утром уси пройшлы.
– Замечательно! Дайте на вечерний.
– Погодьтэ, я запрошу. Диспэтчер! Але! Диспэчэр! – Черный аппарат производства еще сталинских времен нещадно шипел и трещал. Кассирша требовательно кричала в трубку, та гудела в ответ на низких частотах. Наконец:
– Прыходьтэ у шисть вэчора, будуть миста.
– Вы уверены? – законно сомневаюсь я.
– Будуть, будуть, тильке купэ. Будэтэ брать?
– Будем, – успокаиваю я ее, оборачиваюсь к Андрею, – Поедем на электричке, иначе мы здесь застрянем надолго. Он соглашается, нехотя. Мы выходим из вокзала, и я покупаю ему мороженое. Он любит. Егор мороженое не ест, он хочет водки…
До кладбища мы идем пешком. Автобусы здесь – редкость. Женя с трудом переставляет ноги, у нее болит колено и еще: она проколола ступню. С ней все время что-то случается. Я вижу, как ей плохо, хотя с утра она опохмелилась. У нее слезятся глаза, насморк. Я стараюсь идти медленно, задаю дурацкие вопросы про жизнь, заранее зная на них ответы.
– Маме было 84, – шепчет Женя, – мне – 56. Неужели я проживу еще 30 лет?! – Мне невыносимо жаль ее. «Мы можем больше никогда не увидится!», – думаю я.
Ничего не изменилось со вчерашнего дня. Даже венки на месте, не украли. Раскладываем закуску и водку на маленьком столике у чужой могилки. Егор выпил и заплакал, Женя захлюпала носом…
Я смотрю на два холмика рядом: дедушка и бабушка; и только теперь понимаю, что детство кончилось, оборвались последние нити. Теперь мы взрослые.
Обратно мы едем на маршрутке. Повезло.
– Дом продавать не будем, – сообщает Валя, – мало ли что… А так – дом!
– Я огород посажу, – обещает Егорка, – редиску, помидоры…
Огород давно стал целиной. Улица Победа – самая крайняя в поселке, сразу за огородами заливные луга. В погребе каждую весну вода.
– Может, трактор нанять? – предлагаю я.
– Нет, тут трактор не пройдет, ему развернуться негде. Тут лошадь нужна, с плугом, – говорит Валя.
Мы стоим на болотистой весенней почве, опять ставшей лугом. В копанке замочено одеяло и коврик.
Они вспучивались и никак не хотели погружаться. Валентина уминала их черенком от лопаты:
– Пусть покиснут, надо же их как-то отстирать.
– Какая же здесь глубина? – спросила я.
– Метра полтора.
– Послушай, может быть просто выбросить это все? Некому стирать-то.
– Ой, не знаю, – Валентина положила лопату и пошла к дому.
Мы ждем Егора с Андреем, они развесят коврик на заборе, а одеяло Ленка обещала отстирать.
– Не нужна никакая лошадь, – деловито говорит Егор, – девки все вскопают, посадят и отстирают.
– Егорка, какие у тебя с ними отношения?
– Никаких… Жене не вломите, – просит он.
– Очень надо! А дети Ленкины где?
– В детдоме, – просто поясняет брат, – она лишена родительских прав.
– О, Господи!
Женя лежит навзничь на бывшей дедушкиной кровати. Напилась.
– И когда успела? – сокрушается Валентина.
– Все утро пила, ничего удивительного.
Сегодня Женя не поедет, она не транспортабельна. Егор обещает отправить ее в субботу. У нее кончается отпуск.
Валентина обнимает нас троих по очереди, приговаривая:
– Вы теперь все – мои дети. Я – вместо бабушки…
В электричке она засыпает на скамейке, укрывшись курткой.
– В России можно жить, если ты: философ, – Андрей загибает пальцы, – алкоголик, или распиздяй. Иначе, можно сойти с ума.
– И кем ты себя считаешь? – интересуюсь.
– Философом…
– А меня?
– Тоже, с элементами распиздяйства…
Мы смеемся.
Бабушке хорошо сейчас. Ее душа успокоилась, ее генетическая формула передана, ее молекула ДНК продолжает нести информацию… Уф-ф! Каждому – свое. А все об одном.
За столом мы рассказывали анекдоты. Совсем некстати. А мне казалось, что наша прародительница сидит за нашими спинами на старом сундуке и с интересом слушает.
Я рада, что дом не продается. Бабушка берегла его для нас. Зачем? У человека должно быть чувство родины, я так думаю.
