Аркадий Маргулис - Обращение Апостола Муравьёва
– Право, я рад.
Марат почувствовал взаимное расположение:
– Странная штука, Михаил Вигдорович. Кроме уроков рисования в школе, зачастую прогуливаемых, я никогда не держал в руках кисти. Хотя слово «кисть» звучит чересчур напыщенно, даже фломастеры не приходилось применять по назначению.
Оба отчего-то заулыбались. Насторожённости как не бывало.
– Марат Игоревич, примите предложение. Повода сомневаться в вашем откровении нет, хочу пригласить в свою студию для закрепления знакомства.
– В качестве? Ученика – поздновато… Приятеля, не по чину, вроде.
Марат хотел было сослаться на Ворона, но передумал.
– Дорогой мой Марат Игоревич! Скажу сугубую банальность. Даже пень дерева-патриарха выпускает молодые ростки. Удивительное дело, но это есть. Уверен, при вашем усердии, правильно направляемом, придёт головокружительный успех. Берусь помочь. Соглашайтесь…
– Впечатлили. Пожалуй, зайду к вам, хотя настаиваю, что не художник. Смешно….
– Конечно, я не знаю, в какой области вы эксперт, но весомость художника определяется не числом выставленных картин. Состояние души, философия, образ жизни, полёт, взгляд на окружающий мир! Художником может быть кто угодно – преподаватель, бизнесмен, доктор экономических наук, ветеринар. Смотрите, вы попробовали себя в ипостаси рисовальщика и вдруг обнаружили, что всегда им были…
Студия располагалась на Прорезной улице, недалеко от Крещатика, в монументальном старинном здании и состояла из трёх помещений. Первое, наибольшее – личная мастерская художника; второе, поменьше – финансовая помпа, как выражался Дункан – подготовительные курсы для поступающих в художественные вузы; и третье, наименьшее – для индивидуальных занятий с учениками, позволившими себе такую роскошь. Смежные залы переходили друг в друга, как вагоны рекламного эшелона.
Марат решил принять приглашение Дункана, и несколько дней спустя отправился в студию. Дункан встретил его радушно, устроив ознакомительную экскурсию. Комната для индивидуальных занятий оказалась пуста. В средней дюжина отроков рисовала с натуры. Обнажённая девушка с крепкой грудью обнаружила удивительное сходство с «Восточной красавицей» мэтра, и Апостол понял, кого напомнил портрет на выставке. Бросилось в глаза, ускользнув от сознания, сейчас сомнения отпали: перед ним сидела его Галима. Она тоже узнала мужа, но не пошевелилась… и не покраснела. Заметный лишь ему румянец припушил тело, и раскосые глаза сверкнули из сузившихся век. Сейчас она напоминала якутку в яранге, сощурившуюся на блистающий под солнцем снег.
– Узнаёте? – Дункан кивнул на натурщицу.
– Ещё бы…
– Хороша?
– Признаться, сразу понравилась…
– У нас, выясняется, дорогой Марат Игоревич, очень похожие вкусы.
Перебрасываясь фразами, они прошли в личную студию, где мастер, не поленившись, собственноручно заварил кофе. Прихлёбывая ароматный, слегка просветлённый сливками напиток, Дункан продолжил нахваливать натурщицу:
– Моя гордость. Девочку зовут Галина. С моей студией у неё эксклюзивный договор, так что её портреты не увидите в других школах. Дороговато, не спорю, но приходится держать марку. Конкуренция среди студий чудовищная. Сегодня каждый сам себе авторитет. Чтобы объявить себя гуру, уже не требуется позволения Союза Художников. Галочка пришла около года назад, поначалу работала за копейки, но когда согласилась на «обнажёнку», стала поднимать неплохие деньги. Только… Знаете, Марат Игоревич, никак не могу избавиться от ощущения, что она работает за «интерес». Не хотел бы лицемерить, но как обнажаться перед юнцами, будучи уверенной, что они с жаром почтят Онана, вспомнив её равнодушный взгляд. По-моему, если договорилась с собой и готова раздеваться за деньги, то с тем и ложись под новоявленного Креза. И капитал повесомее, и удовольствие не исключено… Простите, увлёкся, всё о натурщице, всё о ней… Не обижайтесь… У меня нет оснований не доверять, но если вы тогда, на выставке, впервые взялись за рисунок, то обязаны, возражения не принимаются, пройти обязательное обучение. Поверьте старому «мазиле», совершенно не имеет значения, когда человек решает стать художником. Главное, обнаружить в себе подобное желание. И начать.
– Вы уверены, у меня есть желание? – против воли спросил Апостол, ведь ему хотелось вернуться к разговору о натурщице.
– Ваша копия гениальна! – вырвалось у Дункана.
– Михаил Вигдорович, поверьте в моё к вам расположение. Потому откровенно: я не заносчив, но хорошо знаю, что талантами не обделён. И не стоит, задирая бровь, отыскивать шизофрению, её у меня нет. Проблема в другом, вас не касающемся. Наша встреча действительно кое-что изменила в моей жизни, так что у меня непременно высвободится время для живописи. Я говорю: почему бы и нет.
– Да! Да! Да! Согласны?! – мастер обрадовался, как ребёнок, – не подумайте, Марат Игоревич, я в деньгах нужды не испытываю. В Киеве не один десяток авторских школ, но моя методика известна далеко за пределами Украины. В любой из студий возьмут червонец за академический час. Новичкам достаточно заниматься раз в неделю по два-три часа. Я не возьму с вас ни копейки, но видеть желаю не менее трёх раз в неделю.
Апостол согласился. Будет чем казнить скуку, разнообразить досуг. Того состояния, когда, склонившись над ватманом, он позабыл об окружающем, не было давно. В последний раз, кажется, когда менял приисковое золото на звонкие советские рубли.
Один из начинающих гениев сетовал, что натурщица, прервав сеанс и покинув студию, не дала закончить рисунок. Дома Галима тоже отсутствовала, за что Марат был безмерно благодарен. Не любил родственных разборок. Семейная жизнь тлела на стадии, когда оба супруга дожидались, кто сорвётся первым. Поэтому донимать небеса патетикой «За что?», Апостол не стал. К калмычке он постепенно охладевал, и с трудом сдерживался, чтобы не нагрубить. Давно бы ушёл сам, но отцовский инстинкт вкупе с нерусской покорностью жены вязали по рукам и ногам.
Чтобы овладеть каким-либо ремеслом, люди получают образование, совершенствуются, присматриваются к мастерам. Но как быть несчастному, чей путь бесконечен? Как жить тому, у кого всё получается, но в результате ничего не выходит, потому что… не хочется? Как существовать универсальному, абсолютному, обречённому на одиночество? Что делать страннику, заплутавшему в тщете поиска, всякий раз выходившему к развилке дорог?
У создателя колеса стезя бесконечна. Можно изобретать его до конца жизни – занятие бессчётного множества людей. Твари Божьи, если рассматривать их вблизи, созданы самобытными, неповторимыми, поэтому поиск смысла жизни не подчиняется обобщениям. Когда же отдаляешься и смотришь на толпу невооружённым глазом, она всегда кажется однородной массой.
– Я не практикую хвалить учеников, но вы, мой дорогой друг, уже коллега. Чему большинство учится годами, в вас заложено с рождения. Изобразительная способность, художественность – талант, но не менее тренировка. Таланту тоже нужно учиться.
Мастерская индивидуальных занятий представляла собой просторную солнечную комнату с выглаженным в блеск паркетом, не обременённым мебелью. Высокая арка окна выглядывала на улицу, из-за чего приходилось держать её закрытой. Шум частых моторов и угарный дух выхлопов мешали восприятию чуда: на творожно-белых стенах томились кашпо с цветами резеды, вся жизнь – от литого бутона до увядания.
– Итак, техника. Для начала нам потребуется изучить две вещи: основы рисунка и пропорции лица. И третье – доказательная практика.
Михаил Вигдорович приладил на мольберт карандашный портрет.
– Лик сурового партийного бонзы из эпохи застоя. Что сказать об основных пропорциях его лица, я не имею в виду решимость достигнуть светлых высот коммунизма. Всмотритесь внимательно, не спешите. Тогда, на выставке, вам удалось по наитию, но очень чётко передать соразмерность и особенности лица натурщицы. Увы, бывшей… Прямо жаль…
– А что с ней? – стараясь казаться безразличным, спросил Апостол, хотя напрягаться для этого не пришлось.
Ему и впрямь начхать, куда направилась калмычка. Интересовало меркантильное: чем она обосновала увольнение со столь интересной работы?
– Вернулась на родину, – пояснил, угадав настроение, Дункан, – сегодня народы заново осознают собственную индивидуальность. Малые нации – калмыки, чеченцы, да и мы, евреи, получили счастливую возможность спастись от ассимиляции. Марат Игоревич, мы отвлеклись, оставим в покое натурщицу и вернёмся к работе. Пришло время осознать то, что на выставке вам удалось схватить инстинктивно. Разгадка в пропорциях, если верно присмотреться к предмету.
Апостолу показалось понятным, о чём толкует Дункан. К чему донимать портрет, если заметно сразу:
– Между глазами поместится ровно ещё один глаз.
– Дальше! – Дункан вскинулся, как в первом оргазме.
