Александр Лапин - Утерянный рай
– Так-с! Посмотрим, каковы ваши показатели, юноша! – произнес седовласый доктор, снимая с носа круглые очки. Видно было, что председатель комиссии настроен благодушно. – Да у вас повышенное давление! Врач пишет, что может быть психоневрологическая дистония. Это плохо!
– Это случайность, доктор! Я просто что-то разволновался в тот момент… Вот оно и подскочило…
– Но это полбеды! – Тощая, носатая, с красным лицом стерва, заместитель главного врача, как было написано на бумажной табличке, стоящей на столе, подсовывала доктору какую-то бумажку с анализами. – Вы видите, Владимир Григорьевич? У него еще и белок в моче.
– Спортсмен? – полувопросительно, полуутвердительно спросил главврач Сашку.
– Да, занимаюсь борьбой дзюдо, – с гордостью ответил тот, расправляя плечи. – Недавно были соревнования областные. Я выступал…
– Всегда с этими спортсменами проблемы, – неожиданно оторвалась от разглядывания бумажек пожилая еврейка.
– Да здоров я! Что вы, не видите, что ли? – в отчаянии воскликнул он.
– Ну, что будем делать? – беспомощно развел мягкими ладонями главврач.
– Я на себя ответственности не возьму! – вякнула носатая.
– Не годен! – добавила вторая.
Главный вновь с сожалением развел руками.
Сашка еще пытался что-то говорить, доказывать им. Напрасно. Тем более что дверь уже приоткрывало, ломилось следующее молодое тело…
XV
Уже в начале двадцатого века Верный был городом-садом. И сейчас Алма-Ата все еще расцветала каждую весну, как невеста перед свадьбой. В апреле восьмидесятого самые лучшие яблоневые сады в предгорьях Алатау, где строились прямоугольные коробки корпусов и общежитий университета, уже вырубили. Но оставшиеся кое-где деревья с приходом тепла, как по команде, выбросили в мир то там, то здесь бело-розовые букеты и соцветия.
Амантай молча смотрит из окна общежития на это буйство жизни внизу и привычно думает о том, что бы еще сделать для карьеры? Как заместитель факультетского секретаря комитета комсомола он сегодня дежурит в общежитии юрфака, листает журнал «Юный техник» и скучает.
В штабе студенческого оперативного отряда мертвая тишина. Только слышно, как этажом выше у кого-то играет музыка. Да в коридоре то и дело хлопают двери комнат. С ним, Турекуловым, сидят в таких же синих окодовских куртках еще двое студентов. Рябой, весь в оспинках и коричневатых пигментных пятнах на круглом лице Ербол Утегенов и усатый Джамбул Джумабаев.
Вдруг дверь бесшумно открывается, и на пороге штаба появляется тощая студентка в халате и с растрепанными волосами:
– Ребят! Там на вахте какие-то хулиганы пришли! Ломятся наверх. Говорят, что у них какой-то «день варенья». Меня баба Зина послала, вахтерша…
– Идем! – Амантай натянул синюю куртку, а вместе с нею начальническое выражение лица. Они гуськом вышли из комнаты и с озабоченным видом потопали вниз.
В фойе стоял шум и гвалт. Возле баррикады из стола и стойки занимала позицию баба Зина, вахтерша. Подбоченясь, загораживала проход своим могучим телом.
Напротив нее «бились в истерике супостаты». Собственно говоря, это несколько девчонок и ребят с другого курса. Нарядно одетые, с цветами, но слегка подвыпившие. Они качают права. Особенно старается длинный, курносый и очкастый парень с маленьким, сморщенным, как у обезьянки, лицом.
– Не имеете права нас не пускать! – горячо и страстно, словно с трибуны, говорит он. – Мы пришли на день рождения! Никаких нарушений не делали! Это самоуправство…
– Я без коменданта вас не пущу! Пусть она подпишет заявку! А ее сейчас нет, – отгавкивается баба Зина. И, выстрелив репликой, оглядывается назад. Не идет ли подкрепление.
– А вот и опричники пришли! – вопит очкастый, увидев их.
Окодовцев студенты не любят. И Амантай знает это.
– Какие еще опричники?! – багровеет так, что коричневые пятна становятся незаметны, Ербол. А усатый Джамбул начинает поджимать пальцы в увесистые кулаки. Амантая это тоже задело. Что за насмешки над ними?! Но он молчит. Затаил обиду. Власть не может ввязываться в пьяную перепалку. Это ниже ее достоинства. Поэтому сдержанно, напряженно-глухо спрашивает:
– Что здесь за шум? – хотя давно уже понял суть этого банальнейшего, происходящего сто раз в день конфликта.
Тут одна бойкая накрашенная девица, затянутая до последней степени в узкие-узкие джинсы, оттесняет от стойки длинного и очкастого, подходит к нему вплотную так, что он чувствует волнующий запах духов, и томно произносит:
– Амантай, мы, кажется, с вами знакомы через Розу?
И пока он мучительно пытается вспомнить, где Розка, дядина дочка, могла познакомить его с этой красивой казашкой, та, не останавливаясь, излагает суть:
– Нас пригласила к себе на день рождения Альфия. А вахтерша не пропускает. Говорит, нужно письменное разрешение коменданта.
Амантай понимает, что вахтерша, в принципе, не права. И, судя по всему, закусила удила не оттого, что нужен пропуск, а потому, что ее не так попросили. Он уже давно усвоил, что любой, у кого есть возможность «не пущать», старается с помощью этого права показать свою власть. Привыкнув к тому, чтобы студенты ее просили, баба Зина, естественно, в штыки приняла городских, которые не кланяются, не заискивают перед нею. Точно так же ведут себя у нас миллионы администраторов, продавцов, охранников, милиционеров, кассирш – тех, кого по какому-то недомыслию или в насмешку над народом называют сферой услуг.
Мгновенно оценив обстановку, Амантай понимает, что сейчас от того, как он поступит, будет во многом зависеть его репутация среди Розкиных друзей. Уж эта красотка всем расскажет. А Розкины друзья не из простых семей. Пустить «пьяных» – значит, поссориться с комендантшей. Не пустить – значит, Розкина компания так и будет считать его тупым, безмозглым аульным ментом.
Пока он колеблется, мысленно решая, что выгоднее, позади раздается цоканье остреньких каблучков, и вся компания начинает шуметь, галдеть, трястись и ржать:
– Вот она, именинница!
– Иди сюда, я тебя поцелую, Альфийка!
– Нас менты не пускают! Выругай! – трещит длинный так, что у него трясутся круглые очки на носу пипочкой.
Амантай резко оборачивается, взмахнув черной челкой. И вдруг видит… «Ну, змея!» – проносится в его голове нечто восторженное.
Тоненькая, коротко остриженная, черноглазая, белолицая метиска в облегающем красном платье, с красными, как кровь, губами, вся в золоте, быстро цокая каблучками, гибко работая узкими бедрами, боком спускается по лестнице к входу. Увидев всю компанию, она улыбается, протягивает к ним руки. Те тоже тянутся к ней с букетами цветов.
Увидев ее, бабка Зина как-то сдувается, надевая на лицо фальшиво-ласковую улыбку:
– Ах, Альфиечка, а я и не знала, что они к тебе. У тебя день рождения! Поздравляю! Проходите! Конечно, проходите!
Но теперь уже Амантая возмущает, что его никто не спрашивает. Будто его здесь и нет.
– Стоп! Подождите! – восклицает он, обращаясь ко всем, а к ней больше всего. – Это не в вашей ли комнате позавчера дверь сломали? И пьянка шла до самого утра? А? – грозно вопрошает он.
Но вместо того чтобы сконфузиться и испугаться, Альфия смотрит на него так, будто вот только что, сейчас увидела: оценивающе, ироническим взглядом. Мол, что это еще за чудо африканское здесь вопросы задает? И кому? Мне?! Великой и ужасной!
Они сталкиваются взглядами. И он видит, как в глазах ее зажегся огонек интереса к «мальчику», ресницы затрепетали, ноздри чуть вздрогнули. Она вдруг ласково улыбается ему.
Все это длится одно мгновение. Так, что никто, кроме них двоих, ничего и не замечает. Но Амантай чувствует, как от этого манящего, призывного взгляда что-то внизу живота у него переворачивается. Как будто какая-то давно зажатая скрытая пружина начала раскручиваться там. И он понимает: «Пропал!»
Альфия произносит скороговоркой:
– А вы тоже приходите на мой день рождения. Я буду ждать…
– Угу! – словно загипнотизированный отвечает он и кивает как китайский болванчик.
Она удаляется с компанией. А он стоит и думает: «Вот это да! Настоящая торе! Княжна!»
XVI
Дубравин возвращался домой после смены как побитая собака. Все наперекосяк. Сосущая тоска придавила плечи, терзала грудь, тупила мысли, не давая им простора. Его мечта заветная – стать офицером – второй год подряд накрывалась медным тазом.
Он чувствовал себя усталым. Усталым от всего. В училище все дорогу перекрыли. Любви нет. Какая все-таки бессмыслица – эта жизнь!
Ему казалось, что он загнан в тупик, из которого нет выхода. А раз так, гори оно все синим пламенем!
Улицы Алма-Аты в этот час были пусты и чисты. Только изредка проедет поливальная машина, обдаст асфальт водой, да проскочит, мигая зеленым огоньком, такси. Ни одного прохожего. Ни одного горящего огонька в окнах. Тьма египетская. Тишина. Покой.
Потихоньку открыл дверь. Заглянул в комнату. Дети спят. Зашел на кухню. Поставил чайник.
