Михаил Юдовский - Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)
– Все на месте? – мрачно поинтересовался он.
– Все.
– Американец тоже?
– Тоже.
– Ладно. Пошли к автобусу.
У здания вокзала нас поджидал старенький львовский автобус. Водитель в телогрейке и пестрой вязаной шапочке курил на морозе какую-то вонь без фильтра. Завидев нас, он с отвращением выплюнул окурок, залез в кабину и открыл двери.
– Заходим внутрь и рассаживаемся, – распорядился Витя.
Его тусклый взгляд пробежался по нашей группе и выцепил меня. Витя скривил физиономию, затем подошел ко мне.
– Ну как? – негромко спросил он.
– Что как?
– Голова болит?
– Не болит.
– Сволочь, – горько сказал Витя.
– Ты бы в кафе привокзальное зашел, – миролюбиво заметил я, – пивка выпил. Все равно без тебя не уедем.
– Какое еще пивко, – мечтательно облизывая сухие губы, буркнул Витя. – Это вы тут отдыхаете, а я на работе.
– Считай, что у тебя производственная травма и тебе надо в медпункт.
– Вообще-то, правильно рассуждаешь… – Витя глянул на меня с благодарностью, затем с подозрением. – Слышь, а ты точно американец?
– Мне повторить вчерашнюю историю? – усмехнулся я.
– Не дай бог! – замахал руками Витя. – Ладно, скажешь там, что я по делу… В смысле скоро буду…
Он воровато оглянулся по сторонам и направился к зданию вокзала. Мы расселись по местам. Прошло минут пятнадцать.
– Ну, – нетерпеливо сказал водитель, – и дэ ваш начальнык?
– Вин це… у Киев звоныть, – отозвался я. – З прывокзальнойи пошты. Тэрминова справа [67] .
– Ага, – хмыкнул водлитель. – Справа… Пыва йому тэрминово забанувало. Ачей, вже трискае, падлюка [68] .
– Ты хоть по-украински-то не говори, – шепнул мне на ухо Ярик. – Для американца это перебор.
– Я необычный американец, – так же тихо ответил я.
– Я в курсе, – сообщил Ярик. – А другим знать необязательно. Ты вот что, одеяло на себя не тяни, а то весь дамский контингент за тобой увяжется, а я останусь не при делах.
– Надо было самому в американцы подаваться, – огрызнулся я, – а не меня, честного человека, впрягать в эту авантюру.
– Так я ж по-английски не говорю!
– Если ты заметил, я пока еще ни слова по-английски не сказал.
– В самом деле, – удивленно констатировал Ярик. – Странно…
– Ничего странного. Просто врать надо искренне и честно.
– Это как?
– Верить в то, про что врешь.
Наконец, появился Витя, не то чтобы счастливый, но отчасти примирившийся с жизнью.
– Сидим? Молодцы. Поехали! – скомандовал он водителю.
Тот косо глянул на него, но ничего не сказал, завел мотор, и автобус тронулся с места. Выехав за городскую черту, он поначалу бодро катил по относительно ровной и широкой трассе, которая незаметно стала сужаться и петлять, карабкаясь вверх. По левую руку от нас, вплотную к дороге, возвышались, щетинясь елями, холмы, по правую тянулась грязновато-бурая ложбина, залатанная снежными пятнами. По дну ложбины были разбросаны редкие хуторки и села с островерхими крышами хат и церквушками, крытыми тусклым металлом. В подчеркнутой неяркости красок было что-то пронзительное и щемящее.
– Ну как, не жалеешь? – спросил меня Ярик.
– Не жалею, – ответил я. – А о чем?
– Что на поездку согласился.
– Почему я должен жалеть?
– Да ничего ты не должен. Я чисто риторически. Кстати, Даша на тебя не обиделась?
– За что?
– За то, что ты без нее поехал.
– Ни капельки не обиделась. Потому что я ей ни слова об этом не сказал.
– Ты серьезно?
– Вполне. Я не обязан обо всем ей докладывать.
– Ну ты даешь… – Ярик покачал головой. – И не скажешь?
– Почему, скажу. Я ей даже сувенир привезу.
– Какой?
– Пленного гуцула. И хватит про Дашу. Не для того из Киева уезжали. Смотри, как много гарных девушек.
– Знаешь, – зашептал Ярик, – по-моему, эта черненькая… Леся… Она на тебя запала.
– Не на меня, – ответил я, – а на Майкла.
– Так ты и есть Майкл!
– Нет, – ответил я, – я не Майкл, я Миша. А Майкл – это мудак из поезда с сомнительным прошлым и неопределенным будущим.
– Поздравляю, – сказал Ярик. – У тебя шизофрения.
– Твоими молитвами.
Меж тем пейзаж за окном приобрел новые краски: небо сделалось ясно-синим, в темной зелени елей замелькала снежная седина, а луга и пастбища вовсе скрылись под распластавшейся белизною, на которой разбросались округлые стога и продолговатые скирды.
– Снег, снег! – зашумели сразу несколько голосов.
Из зеркальца кабины на нас глянуло лицо водителя, которое оскалилось в снисходительной усмешке, блеснув металлическим зубом.
– От дыки люды, – послышался его говорок. – Снига нэ бачулы…
Он повернул руль, и автобус съехал с трассы на узкую асфальтированную дорогу, вдоль обочин которой гигантским частоколом поднимался лес. Стало темно и немного жутко, но всего через пару минут брызнувший свет раздвинул эту стену, автобус въехал в городок и остановился около турбазы.
– Прыйихалы, – объявил водитель. – Вылазьмо.
Он вышел из кабины, обошел автобус и открыл багажное отделение. После чего достал из кармана телогрейки мятую пачку «Ватры», вытряс оттуда сигарету, подкурил и безучастно отошел в сторонку. Пока мы разбирали вещи, к автобусу подскочили двое местных пацанят лет семи-восьми, которые с важным любопытством принялись обследовать автобус, обстукивать стенки и ощупывать шины. Особенно заинтересовала их выхлопная труба, куда они попытались незаметно засунуть здоровенную шишку. К их досаде, водила раскусил этот нехитрый маневр.
– Акушь, байструкы! – прикрикнул он. – Акушь вид руры выпэрдовой! [69]
Пацанята не очень испугались. Они отошли на несколько шагов от выхлопной трубы и продолжали оттуда глазеть на автобус, обдумывая новую пакость.
– Всэ повытаскувалы? – спросил водила у Вити.
– Всэ, – ответил тот.
– Файно. Но, то я до столовойи… Гэй! – окликнул он пацанят.
Те глянули в его сторону.
– Щоб до буса нэ пидходылы!
Пацанята энергично затрясли головами.
– Бо вуха повидкручую!
Пацанята радостно осклабились и несколько раз кивнули.
– Шляк бы вас трафыв, – буркнул водила. – Всэ одно ж якусь пакость зроблять, мавпишоны… [70]
Он махнул рукой и направился в сторону турбазы. Мы, во главе с Витей, похватав вещи, последовали за ним. Обернувшись, я успел заметить, что пацанята отыскали где-то большой ржавый гвоздь и теперь что-то тщательно выцарапывают им на задней стенке автобуса. Мне захотелось вернуться и прочесть их письмена, но я подумал, что и так знаю, о чем идет речь в накорябанном послании.
* * *Турбаза представляла собою несколько зданий в гуцульском стиле, выстроенных из дерева и камня и увенчанных островерхими черепичными крышами. Невысокие горы вокруг покрывал еловый лес, у подножий гор, зеленея меж снежными берегами, перекатывая через пороги и пенясь, бежала неширокая и быстрая речка Прут. Через речку перекинулся резной деревяный мостик, а за мостом негромко и даже убаюкивающе пел водопад. Места были до того красивы, что мне хотелось хотя бы на пару часов удрать от нашей бестолковой группы, уединиться, молча посидеть у воды. К сожалению, псевдоамериканское происхождение пробудило излишне пристальный интерес к моей особе. Стоило мне подотстать от прочих, как кто-нибудь обязательно подмечал это великое событие и окликал меня:
– Майкл! Ты чего? Не отрывайся от компании!
Я изображал на лице улыбку, какой, наверное, улыбается кобра при виде змеелова, и присоединялся к остальным. Обычно меня тут же с обеих сторон брали в тиски черноволосая болтливая Леся и ее светленькая, неразговорчивая и похожая на мышку подружка Тася.
– Майкл, – мурлыкала Леся, – расскажи что-нибудь про Бостон.
– Красивый город, – отвечал я.
– А еще?
– Очень красивый.
– А где ты там жил?
– На Кросс-стрит, – подумав, отвечал я. – Кстати, если Кросс-стрит перевести на русский, получится что-то вроде Крещатика.
– Надо же, – удивлялась Леся. – А что ты вообще там делал?
– Где?
– В Бостоне. В Америке.
– Ел гамбургеры, пил кока-колу и катался на скейтборде.
– Потрясающе! А в школу ходил?
– Не ходил, а ездил.
– На чем?
– На скейтборде и ездил.
– С ума сойти! А у вас негры в школе были?
– Полно. И все баскетболисты. Даже во время уроков мячиком по полу стукали.
– Да ты что! А учителя?
– А что учителя? Учителям по барабану. Жуют резинку и не вмешиваются. Оно им надо? Еще пристрелят…
– Как пристрелят?
– Из шестизарядного кольта.
– У вас что, с оружием в школу ходили?
– А как же. Надо же ученикам защищать свое достоинство и права человека.
– Вот это я понимаю – свобода! – восхищенно вздыхала Леся.
– Да ты не расстраивайся, – утешал ее я. – У нас здесь тоже когда-нибудь начнут друг в дружку палить.
Лесина болтовня начинала меня утомлять и даже раздражать, и я невольно поглядывал на Тасю, менее привлекательную, но, по счастью, немую как рыба. Тася, видимо, привыкла держаться в тени своей подруги. Будь она посимпатичней, я бы предположил, что Леся в их тандеме играет роль буксира, который, беспрестанно тарахтя, заводит в гавань белоснежный корабль, после чего скромно удаляется, причалив к какому-нибудь захудалому пирсу. Но Тася не походила на корабль, да и Леся в последнюю очередь согласилась бы стать для кого-нибудь буксиром. Она явно претендовала на что-то большее, но проделывала это с такой назойливостью, что невольно провоцировала на грубость. Во время очередной совместной прогулки она как-то очень ловко поскользнулась и, потеряв равновесие, свалилась мне в объятия. Наши глаза встретились.
