Фазу Алиева - Цена добра
– Да, отец, это мрамор, посмотри, будто у него в жилах кровь те чет.
– Как жаль, что в книге нет скульптуры Исы, – не удержался и съязвил Муртазали.
2.Шли годы. Шамиль и Хаджимурад окончили с красными дипломами университет и остались работать в городе. Они старались помогать родителям: когда могли, посылали отцу деньги, матери – красивые платки и платья. Муртазали гордился, что на заводе стекловолокна Хаджимурад работал инженером, а Шамиль преподавал физику в университете. Оба работали над диссертациями. Муртазали, где мог, подчеркивал ученость своих сыновей, при этом его глаза светились радостью, будто солнце из сердечных облаков выходило наружу.
Однажды Магомед прибежал к отцу в поле.
– Отец, мне надо на несколько дней поехать в Согратль и Ругуджа, машина есть туда и обратно.
– Езжай, конечно, там тебе и место! Этот народ тоже без памяти влюблен в камни, – проворчал Муртазали.
– Спасибо, отец!
– Счастливого пути!
Магомед пропадал целую неделю и приехал с огромной кипой широких тетрадей. До поздней ночи он что-то рисовал, писал, а днем уходил в мастерскую Исы.
Однажды Муртазали увидел открытую тетрадь на столе сына и заглянул. Там было написано:
Открыл мне Всевышний
Многогранный мир камней:
Человеческого мира
Он нисколько не бедней.
Нами сброшенное бремя
На плечах несут своих,
Всюду, где ступало
Время,
След оставило на них.
Мы себя лекарством лечим,
А для них лекарства нет,
И заткнуть их раны нечем —
Раны стародавних лет.
Кровь по ним текла ручьями,
Коль топтал их лютый враг.
Вы когда-нибудь вздыхали
Аромат камней родных?
Пахнут мужеством те камни
С древних дней до наших дней,
Преданностью поколений
Строгой родине своей.
Чтоб душой неколебимой
Этот запах ощутить,
Надо камню другом быть.
«Действительно, мой сын потерял голову, – влюблен не в девушку, а в камни, даже стал стихи им посвящать, а эти каракули – рисунки «Ругуджинские», «Согратлинские». Его руки уже похожи на ноги ишака. Ужас, может, он тяжелые камни поднимает. – И вдруг вместо возмущения в нем заговорила боль. – Он может заболеть, калекой стать».
Все чаще в ауле звучало слово «перестройка», но где и что перестраивать, никто не понимал, в том числе и Муртазали. Однажды вечером Магомед подошел к отцу, сел около него, положил ладонь на его руку. Такие нежности у них дома не были приняты.
– Отец, ты меня прости, что я выбрал себе такое каменное дело, оно меня тянет магнитом.
– Хорошо, делай то, что тебе нравится. Главное, что ты трудишься, а труд возвышает человека. Может, Аллах на счастье вложил в тебя эту тягу. Я уже старый, хочу умереть уверенным, что мои дети нашли свое место в жизни.
– Что ты говоришь, отец, ты молодой и энергичный! – сказал Магомед.
– Что это сегодня с тобой? – спросил растроганный Муртазали.
– Наконец, мне Иса поручил по своим рисункам сделать арку у входа в детский сад. Но до этой работы я хочу попросить у тебя разрешение починить наши ворота – сделать большую арку вокруг из камней, я в Ругуджа сделал несколько набросков.
– Я не в Ругуджа родился, а здесь, тут и умру. Эти камни вокруг наших ворот мой прадед, наверное, отколол от вековых скал! – рассердился Муртазали.
– Отец, камни останутся, только я нанесу на них резьбу. Посмотри, как время изменилось, люди строят красивые дома, украшают их. Представляешь, когда братья приедут в отпуск, у нас будут новые ворота и вокруг новая арка!
– Не дома нужны красивые, а свет и тепло в очагах и в сердцах и знания, чтобы среди ровесников дураком не остаться. Ладно, делай, как хочешь!
Через несколько дней Муртазали увидел во дворе камни, покрытые старыми простынями, плотными листами бумаги и аккуратно снятые старые, потрескавшиеся от времени ворота.
– Видишь, Муртазали, то, что ты столько лет не мог сделать, делает Магомед! – сияя, встретила его жена Патимат.
– Ты же знаешь, Патимат, что я каждую копейку берег, чтобы дети учились, чтобы они в городе не нуждались ни в чем. Тебе меня упрекать не в чем: я не пил, не курил, не гулял, ягнят покупал, растил, кормил, ухаживал, потом продавал, чтобы ты и дети ни в чем не нуждались, жили не хуже других.
– Честь твоей голове, Муртазали! Неужели я тебя когда-нибудь в чем-либо упрекала? Алхамдулилла, Аллах мне дал лучшего мужа, не только мужа, но заботливого отца для сыновей, разве ты хоть один день дал мне думать о детях? Все брал на себя. А на Магомеда ты зла не держи – плохого он ничего не делает, может, такое увлечение нашего сына принесет нам счастье.
– Дай Аллах, – вздохнул Муртазали.
Со двора доносились стук молотка, скрежет камней, смех одноклассников Магомеда. Ночь была ясная, и полная луна висела, как до блеска вычищенный таз. Она лила холодный серебристый свет на землю. Патимат вышла на веранду и, запрокинув голову, смотрела на небо. «Удивительно, когда долго смотришь на луну, сердце наполняется печалью и вспоминаешь всех умерших», – думала она.
Магомед каждый день ходил к Исе в мастерскую, работал вместе с ним, а вечером занимался своими воротами. Он не торопился, работал спокойно, со знанием дела. Установив камень, чуть отходил и долго смотрел, где что не так. Сначала Магомед поднял забор, он получился выше, чем старый, деревянный.
Перед началом работы над аркой Магомед сообщил отцу:
– В четверг я буду собирать арку, и мне нужен баран.
– Да уж пора, а то эти камни лежат, будто в саван завернутые. А для чего тебе баран нужен?
– Мне же многие в работе помогали – камни таскать, кладку делать, – вот и хочу угостить, отблагодарить всех.
– Баранов бесплатно не дают!
– У меня есть деньги, я же не бесплатно работаю, нам за заказы пл ат ят.
– А как же вы их делите?
– Иса очень честный и богобоязненный человек – делим поровну. – Магомед взял из шапки деньги и протянул их отцу.
– Не надо, сынок, я по этому случаю созову мавлид.
– Тогда эти деньги пойдут на другие нужды, отец, – улыбнулся Магомед, растроганный тем, что, наконец, отец назвал его «сынок».
– Пусть они принесут нашему дому баракат, – улыбнулся Муртазали и взял деньги.
– Отец, я не хочу арку делать днем, ночью будем работать, Иса тоже считает, что так будет лучше.
Муртазали заметил, что имя Исы уже его не раздражает.
На рассвете, когда Муртазали встал совершить утренний намаз, он увидел арку, но она опять была закрыта толстыми листами и тряпками. «Когда же он с них этот саван снимет?» – подумал Муртазали.
– Завтра арку открываем, как у тебя с бараном, отец? – спросил Магомед.
– Вечером баран будет здесь. Завтра – пятница, на рассвете и зарежем. Мать купила мешок муки, сварим мясо, хинкал, испечем, иншаалла, хлеб, – сказал Муртазали.
– Отец, я вижу, что ты со вчерашнего дня что-то очень задумчивый, словно у тебя какой-то ежик бегает в сердце, скажи, что тебя так тревожит, может, я смогу чем-то помочь.
– Вчера мне позвонил Хаджимурад, у них на заводе большие сокращения, он потерял работу. Что будет с Шамилем – тоже неизвестно. Послезавтра я поеду в Махачкалу, выясню все. Как они без зарплаты в городе проживут? Голодать, что ли, будут? Какая-то перестройка все меняет, – вздохнул Муртазали.
– Все будет нормально, отец, ты только не переживай.
Утром, когда Муртазали вышел из дома, он просто застыл на месте: то, что он увидел, поразило его своей необычностью. Арка высоко вознеслась над забором, и казалось, что она сделана из одного монолитного камня. Муртазали спустился с лестницы и стал смотреть. Арка со стороны двора и с улицы смотрелась одинаково. До верхушки строения с обеих сторон был вырезан традиционный восточный орнамент, тот, что в народе называют «огурчики». А завершал арку – очаг, в котором рукой мастера был создан огонь с язычками пламени. Возле него высечена женщина, окруженная тремя сыновьями, она разламывала чурек. «Как живые, – думал Муртазали, – трудно поверить, что это дело человеческих рук». Он повернулся и увидел спящих на старых дедовских шубах Ису и Магомеда. «Да, видимо, красоту творить нелегко», – Муртазали тихонько поднялся наверх.
– Патимат, выходи! – шепотом сказал он.
Она только что завершила утренний намаз и, поспешно надев самодельные войлочные тапочки, вышла.
– Что случилось?
– Ты туда посмотри, не на меня! – показал рукой Муртазали.
– Вуя! – крикнула Патимат, схватив за руку мужа.
– Тише! Видишь, как наши каменщики спят, устали бедные!
Но Патимат его уже не слышала. Давно Муртазали не видел, чтобы Патимат, как девчонка, бегала по лестнице. Она от восхищения будто помолодела, но от радости она кончиком платка вытирала набежавшие слезы.
