Владислав Кетат - Дети иллюзий
Наша очередь подходит к концу антракта. Я прошу бутерброд с осетриной и коньяку. Дон Москито со мной солидарен.
– «Хеннеси», «Арарат», «Кизлярский»? – интересуется «Андрей Фокич».
– «Кизлярский», пожалуйста, – отвечаю я, – поддержим отечественного производителя.
«Андрей Фокич» ловко наливает коньяку в две пузатые рюмки.
– Правильная вещь, – кивает он, – если настоящая.
Дон Москито изображает на лице удивление:
– Надеюсь…
Буфетчик делает успокаивающий жест рукой.
– На все сто… вернее, на все сорок. С вас сто пятьдесят рублей, господа хорошие.
Достаю бумажник – в прошлый приём волшебной жидкости платил Николай. Буфетчик с приятной улыбкой отсчитывает сдачу. Внезапно я проникаюсь к этому слуге двух господ – Мельпомены и Гермеса – пьяной симпатией.
– Выпьете со нами? – предлагаю я.
– Я на службе, – не снимая улыбки, отвечает он.
– Но ведь вы, по-моему, своё на сегодня уже отыграли? – спрашивает Дон Москито.
«Андрей Фокич» отрицательно качает головой:
– Отнюдь. Вы будете иметь несчастье лицезреть меня ещё в нескольких массовых сценах, хотя, скорее всего, не узнаете. В спектакле занято слишком много актёров. Труппа у нас немаленькая, но всё равно не хватает. Да и нельзя мне.
– Язва? – наугад предполагаю я.
Теперь «Андрей Фокич» изображает удивление:
– Вы что, книгу не читали?
Заглядываю в его грязно-голубые глаза, пытаясь сообразить, шутит он, или серьёзно, но не вижу там ничего, кроме бездонной тоски зашитого алкоголика. Мне становится до ужаса неловко; проклиная себя за то, что затеял этот разговор, отвожу в сторону глаза и негромко говорю:
– Извините.
– Ничего, ничего, – улыбается буфетчик. – Это же Андрей Фокич болен, а не я. Пока я – он, мне ничего нельзя, когда я перестаю быть им, пожалуйста.
«Боже ж ты мой, – думаю я, – и здесь всё запущено…»
– А вы не боитесь во всё это поверить по-настоящему? – неожиданно встревает Дон Москито.
– А я верю, – спокойно отвечает буфетчик. – В театре, как в церкви, без веры никуда. Помните Станиславского? Да и в жизни то же самое. Вот вы, всегда верите в то, что вы – это вы? Не случается ли у вас сомнений в нереальности вашей личности? И не хочется ли вам порой сбежать в какую-нибудь другую, натянуть на себя чью-то маску, чью-то, простите, кожу?
Ничего не ответив, Дон Москито опрокидывает в себя рюмку.
– Повторите, – просит он.
«Андрей Фокич» выливает в его бокал остатки коньяка.
– Хочется, – говорит Дон Москито, – только ничего не получается.
Буфетчик измеряет моего друга придирчивым взглядом:
– Думаю, вы слишком увлеклись антуражем. Главное ведь не это, главное то, что вот здесь, – «Андрей Фокич» легонько постукивает через шляпу себе по макушке. – Надо научиться смотреть на мир его глазами.
– Чьими глазами?
– Того, кем вы хотите быть, – улыбается буфетчик, – иначе никак…
Дон Москито осушает бокал. Снова залпом и снова не чокаясь.
– Ещё… – просит он буфетчика.
– Секундочку, – с готовностью отвечает тот, – только за бутылочкой в другой буфет сбегаю…
Я понимаю, что если Дон Москито продолжит в таком темпе, то нас с ним ожидает вполне предсказуемый и очень скорый финал. Положение спасают подбежавшие к стойке две запыхавшиеся девицы, те самые, которых мы видели перед спектаклем в зеркале.
– Шампанского! – выпаливает одна.
– И два эклера! – подхватывает вторая.
Буфетчик начинает выполнять заказ, а я, пользуясь моментом, беру в одну руку рюмку и завёрнутые в салфетку бутерброды, в другую Дона Москито и оттаскиваю к ближайшему столику, основательно загаженному нашими предшественниками. Во избежание соблазнов, разворачиваю ставшего заметно более мягким Николая спиной к стойке и запихиваю ему в рот последовательно два бутерброда – свой и его.
– Коля, закусывай давай, и пошли!
– Знаешь, Валера, – жуя, говорит он, – я только что очень многое понял. Очень многое…
– Твоё здоровье…
Продукция отечественного производителя не по-доброму обжигает глотку.
Когда мы возвращаемся на позицию, действие уже идёт. По сцене дефилирует невысокая женщина в рыжем парике, одетая в короткое чёрное пальто, старомодную шляпку-колокольчик, красные туфли-лодочки и красные же перчатки. Маргарита Николаевна, (а это, несомненно, она) которой согласно роману полагается быть тридцати лет, по факту оказывается минимум в полтора раза старше. И хоть время милостиво к её фигуре и лицу, от мысли о предстоящей обнажёнке становится неуютно.
Заглянув в программку, которую я с некоторым усилием выдёргиваю из-под Дона Москито, узнаю, что под личиной Булгаковской музы скрывается некая Воробьёва Е. Л., видимо, та самая «Гиена Львовна», которую мы поминали всуе в «Жёлтой кофте».
– Местная прима, – просвещаю я Дона Москито, – жена или любовница кого-то важного. Че что-то про неё рассказывал.
– Да, если не сменится руководство, она до пенсии будет играть главные роли во всех спектаклях, включая детские, – смеётся тот.
А действие продолжается. Ночной полёт, разумеется, выполняет дублёрша – молодая девчонка с серьёзной гимнастической подготовкой. С прежней Маргаритой у неё общий только рыжий парик. Освещаемая, словно луной, голубым прожектором, парит она над сценой верхом на метле, от которой в темноту уходят две чуть заметные лонжи. Сцена при этом вращается, и выходит, что летает она и над Москвой и над Ершалаимом и над всем остальными местами, где происходит действие пьесы, что, на мой взгляд, довольно оригинально.
Полёт Наташи на поролоновом борове происходит чуть менее эффектно, в основном из-за того, что хряк напоминает Хрюшу из передачи «Спокойной ночи, малыши», но зато у Наташи оказывается всё в порядке с формами, а телесного цвета купальник практически ничего не скрывает, особенно если смотреть в бинокль.
– Мне-то хоть дай посмотреть, лихоимец, – ноет под ухом Дон Москито, щипая меня за локоть.
Диалог же Маргариты и неизвестного мне актёра, игравшего Воланда, в интерьере квартиры № 50 дома 302‑бис по Садовой улице, практически сводит на ноль всё впечатление о спектакле. Гиена Львовна страшно переигрывает. Ей, постбальзаковского возраста даме, безусловно, хочется показаться зрителям молодой и полной любовных сил женщиной, и желание это, вероятно, настолько сильно, что играет она не на тридцать, а лет так на шестнадцать-семнадцать – в результате чего получается эдакая Лолита на пенсии. Лишь Воланд с Бегемотом, безукоризненно разыгрывающие сцену с шахматной партией, спасают картину от провала.
– Фу, противно смотреть, – голосом Фрекен Бок комментирует происходящее Дон Москито.
Приготовления Маргариты к балу скрываются от публики громадной белой ширмой, так что зрители могут наблюдать довольно забавный театр теней, где Гиену Львовну снова заменяет дублёрша с хорошей фигурой. Прежде чем завести за ширму, слуги дьявола надевают на «приму» отсутствующую в романе золотую маску, зарывающую две трети лица.
– Наверное, чтобы никто не заметил подмены, когда оттуда выйдет кто-то более подходящая по возрасту, – предполагает Дон Москито.
– Будем надеяться, что будет та, которая сейчас за ширмой, – говорю я.
– О, да! – соглашается он.
Наконец, ширму убирают, и в центре сцены, на небольшом возвышении, появляется Маргарита в длинной, до полу, чёрной накидке с опущенным капюшоном. Лица из-за капюшона и маски не видно вовсе. Окружённая воландовской свитой, в этом наряде она похожа на монахиню, попавшую в ад. Сам прародитель зла в каком-то затрапезном наряде, но зато при шпаге, стоит чуть поодаль.
По залу прокатывается сокрушительное «Ах!..», когда сорванная, словно порывом ветра, накидка слетает с Маргариты прочь. Несмотря на протесты, припадаю к биноклю, и… на том самом возвышении, в обществе потусторонних бандитов, вижу прекрасную голую девушку. Прекрасную до такой степени, что мне больно на неё смотреть. При этом нагота её кажется абсолютно уместной и совершенно не смущает – вероятно, срабатывает эффект, который чётко отделяет красоту от похабщины. Только через несколько секунд (или минут) я замечаю, что на ней, кроме маски и парика, надеты крохотные черные трусики.
– Ничего не скажешь, хорошо подготовилась к балу, – тихо произносит Дон Москито.
– Настоящая королева! – вырывается у меня.
Сцена бала я практически проходит мимо меня. Я всё время смотрю только на Маргариту – и не могу налюбоваться. Гости появляются откуда-то из темноты слева, их представляют королеве, Коровьёв с Бегемотом во всеуслышание заявляют, что они в восхищении, а я всё смотрю и смотрю. Мне даже всё равно, прибывают ли дамы, как им положено по книге, обнажёнными. Я весь без остатка поглощён прекрасной Маргаритой.
