Владислав Кетат - Дети иллюзий
– Всё просто: в белом плаще… – произносит Воланд, и вместо старой Москвы я и все зрители в зале видят интерьер дворца Ирода Великого.
Крупный, лысый, с тяжёлым выступающим вперёд лбом Пилат мне нравится – хочется верить, что вот сидит пятый прокуратор Иудеи, всадник «Золотое копье», такой же настоящий, как и огромный мраморный дог, лежащий рядом. Видимо, чтобы показать, что он живой, дог пару раз порывается встать и направиться куда-нибудь по своим собачьим делам, но оба раза его останавливает прокураторский рывок за ошейник.
Когда пред ясные очи Пилата приводят Иешуа – маленького тщедушного паренька в лохмотьях – в зале раздаются энергичные хлопки. Смотрю на того в бинокль, но его узкое вытянутое лицо оказывается мне совершенно незнакомо.
– Товарищ из сериалов, – шепчет мне на ухо Дон Москито, – только фамилию забыл.
Переведя взгляд на конвой, я узнаю знакомую фигуру рядом с Марком Крысобоем.
– А вот и наши, – говорю я, – слева от Крысобоя.
Передаю бинокль Дону Москито. Тот возбуждённо хватает оптику и встаёт:
– О, давай, заценим Серёжу…
Че стоит, широко расставив ноги, держа в левой руке прямоугольный щит, из центра которого к углам расходились четыре изломанные молнии, а в правой – длинное копье. Голова его, как и у остальных легионеров, почему-то слегка опущена, будто они все в чём-то виноваты. Когда Иешуа рассказывает Пилату про Иуду из Кириафа, Че чуть поднимает голову и, как мне кажется, смотрит в нашу сторону. Разумеется, мы начинаем махать ему руками в ответ, после чего его голова опускается, и до конца картины он на нас больше не смотрит.
Наконец Пилат громко кричит в зал: «Варравван!», сцена поворачивается в обратном направлении, и мы снова оказываемся в Москве.
– Блин, мне нравится, как они это делают! – восхищается Дон Москито, – надо будет на эту тему что-нибудь написать.
– Поэма о поворотном круге?
– А что, неплохо… и рифмуется хорошо: круг, друг, вдруг…
– Не будем продолжать логический ряд, – останавливаю я его.
На Патриарших стало довольно темно: лавку с сидящей на ней троицей освещает лишь одинокий фонарь на аллее. Разговор про седьмое доказательство занимает у героев всего пару минут, и вот уже взъерошенный и испуганный Берлиоз бежит к турникету. Весь зал и мы с Доном Москито замираем в ожидании.
– Турникет ищете, гражданин? – противненьким голоском осведомляется у него подскочивший Коровьёв – длинный нескладный дядька в клетчатом пиджаке не по росту, – сюда пожалуйте! Прямо, и выйдете, куда надо…
Несчастный Берлиоз отпихивается от Коровьёва, как от мухи, и выскакивает за турникет. Там он довольно правдоподобно оскальзывается и с размаху шмякается на бутафорские, должно быть резиновые, булыжники. На сцене гаснет свет, лишь место, где нелепо барахтается фигура Берлиоза, выхвачено из темноты лучом единственного прожектора; слышится звон невидимого трамвая, раздаётся оглушительный женский визг, и всё погружается во мрак.
– Стра-а-а-ашно, – шепчет Дон Москито мне на ухо.
Когда всё стихает и освещение на сцене становится прежним, зал в один голос охает: по полу, от кулисы к кулисе, медленно катится отрезанная голова Берлиоза. Обезглавленное же тело (хочется думать, манекен) лежит на месте падения, за турникетом. Прилипаю глазами к окулярам, пытаясь получше рассмотреть голову, но бессмысленно мечущийся по сцене Бездомный заслоняет её спиной; когда же он, наконец, отходит в сторону, головы уже и след простыл.
– Эй, – тянет меня за рукав Дон Москито, – давай-ка назад.
С удивлением обнаруживаю, что я, оказывается, стою, опасно перегнувшись через бортик, и таращусь на сцену в бинокль, хотя точно помню, что ещё несколько минут назад сидел. Глупо улыбнувшись, опускаюсь на стул и откидываюсь на спинку.
– Хотел голову рассмотреть, – поясняю я, – но собака Бегемот спёр её раньше времени.
– Валера, Бегемот – кошка, – устало отзывается Дон Москито.
На сцене начинается погоня. Огненно-рыжий Бездомный совершенно бестолково пытается сначала арестовать Воланда, затем изловить Коровьёва, потом Бегемота, чем лично у меня вызывает приступ сочувствия (то же всегда происходило со мной при прочтении этого момента в книге).
– Жалко дурака, – грустным голосом говорит Дон Москито.
– Не говори, – подтверждаю я.
Далее картины сменяют друг друга тем же манером, то есть, с поворотом круга – действие продолжается. Разумеется, далеко не всё, что вышло из-под благословенного пера Михаила Афанасьевича, попадает в этот вечер на сцену театра Российской Армии, но в целом спектакль соответствует роману, насколько это вообще возможно.
Большинство из того, что происходит на сцене, мне нравится. Представление в варьете, например, сделано вообще распрекрасно. Думаю, сам автор, если бы он чудесным образом сегодня в обед воскрес и оказался сейчас в партере, или даже на галёрке, непременно остался бы доволен происходящим.
Начинается с того, что Воланд, Бегемот и Коровьёв располагаются у самой рампы и начинают вытворять там свои штучки, обращаясь за помощью непосредственно в зал. Из партера им довольно естественно отвечают подсадные. Обнаруживается и колода карт у господина Парчевского в седьмом ряду, и деньги в кармане у кого-то с галёрки. Публика реагирует смехом и редкими хлопками, когда же с потолка в партер начинают ворохами сыпаться червонцы, зал грохочет аплодисментами.
Голову Бенгальскому откручивают и возвращают обратно при помощи циркового трюка, который, если я не ошибаюсь, называется: «Говорящая голова». Выглядит это довольно забавно. После того, как оторванная Бегемотом черепушка водружается на место, Коровьёв даёт конферансье хорошего пинка, выпроводив того со сцены, и обращается к залу:
– Таперича, когда этого надоедалу сплавили, давайте откроем дамский магазин!
– А давайте! – отвечает ему из партера женский голос.
Что тут начинается!
Одетые по моде начала прошлого века, подсадные гражданки из партера одна за другой выходят на сцену (для этого приносят специальную лесенку) и за ширмой в китайских цаплях переодеваются в заграничное. Эти же гражданки бегают потом по «магазину» в неглиже, а одна даже – с самым маленьким бюстом из всех – топлесс. Из амфитеатра слышится густое низкое «Браво!» и яростные хлопки. Мы с Доном Москито на происходящее реагируем бурно, даже слишком. Он свистит, я улюлюкаю – всё равно нас никто не видит.
А вот диалог Бездомного с Мастером, да и сам Мастер, мне совершенно не нравится. Актёр, который должен создать на сцене образ помешавшегося от любви гения, ведёт себя чуть интеллигентнее среднестатистического царицынского гопника, не хватает только семечек, спортивного костюма, кепки и золотой фиксы. Кроме того, складывается впечатление, что актёр банально пьян.
– Тебе не кажется, что он поддатый? – спрашиваю я Дона Москито.
– Нашёл, у кого спросить… – усмехается тот.
После визита в нехорошую квартиру буфетчика из варьете – Андрея Фокича Сокова – что примерно соответствует окончанию первой части романа, объявляется антракт. Мы покидаем «позицию», спускаемся по тёмной лестнице вниз, один за другим преодолеваем самую низкую дверь в Москве и, подхваченные бурным потоком возбуждённых зрителей, буквально плывём к буфету.
Помещение его, как, впрочем, и всё в здании театра, оказывается весьма просторным. Первые достигшие его зрители распределяются между тремя стойками, в надежде съесть заветный бутерброд с красной рыбой и запить шампанским. Выбирая, куда двинуться дальше, я замечаю, что у самой дальней народу толкалось в несколько раз больше, чем у двух остальных, и царит странное оживление. Движимый скорее любопытством, чем здравым смыслом, направляюсь в толпу. Дон Москито, движимый тем же порывом, следует за мной. Отыскать конец очереди оказалось невозможно, поэтому мы просто пристраиваемся за первой попавшейся спиной.
Причина локального ажиотажа выясняется довольно скоро: оказывается, посетителей здесь обслуживает актёр, игравший Андрея Фокича, а на прилавке кроме всего прочего есть осетрина. Разумеется, каждый второй обращается к буфетчику по имени и отчеству и интересуется, какой она свежести, а «Андрей Фокич» всякий раз спокойно ответствует, что осетрина, как известно, бывает только одной свежести – первой, и никакой другой у них в буфете не водится.
Наша очередь подходит к концу антракта. Я прошу бутерброд с осетриной и коньяку. Дон Москито со мной солидарен.
– «Хеннеси», «Арарат», «Кизлярский»? – интересуется «Андрей Фокич».
– «Кизлярский», пожалуйста, – отвечаю я, – поддержим отечественного производителя.
«Андрей Фокич» ловко наливает коньяку в две пузатые рюмки.
