Константин Кропоткин - Сожители. Опыт кокетливого детектива
– Эбсолютли! – заверил меня Марк, когда я опять заныл, что не знаю, что мне делать, а он в ответ бровки домиком сделал, обозначая, что я – недотепа, и погладил свой айфон, набрал кого-то, что-то спросил («мурачка, – пропел он, – страшно даже сказать…»), затем перезвонил еще раз («…ай-ай, мы уже давно не виделись, а ты, гадкая, даже не сообщаешь мне совсем, будто чужой человек»), и еще («…а помнишь?»), и еще («…а он хороший? а откуда? да, ты что?! анбилывибал!») – и вот так выкристаллизовался номер, по которому звонить уже следовало мне.
– Почему? – спросил я, взяв листок с цифрами.
– Ну, не я же буду у него интервью брать, – Марк хихикнул.
– С такими талантами тебе надо в газету «Жизнь» идти. Возьмут с руками и ногами за кучу денег. А ты уверен, что он даст?
И вот тут прозвучало его «эбсолютли», и желтый пух на голове затрепыхался. Странный он. Иногда может быть дурак дураком – вон, американец этот чего стоит, а иногда….
Кафе с нарочитыми претензиями на деревенскую простоту находилось в тихом переулке. Глядя из окна, трудно было поверить, что в двух шагах от нас гудит вечно переполненная магистраль. Народу было немного – юноши-девочки, дедушки-девушки. У стены, прямо под портретом петуха, клюющего золотое яйцо, оживленно беседовали две девицы в серых костюмах.
– Здравствуйте! – подойдя к условленному столу, сказал я.
Мужчина этот напоминал «ваньку-встаньку» – целлулоидную игрушку, большую и блестящую: немолод, но моложав; скорей, ухожен, нежели красив; отутюжен, но не желает быть скучным – над льняным голубым пиджаком торчал ворот розовой рубашки.
Прищурен – и это было в нем главное.
Я заказал кофе – точно такого же, как и у моего собеседника (я всегда говорю «мне того же», когда не знаю, чего хочу). Достал диктофон.
– Лучше без, – он ухмыльнулся, побежали трещинки по гладкому лицу.
– А мне надо с…, – сказал я, – чтобы не наврать в мелочах. Текст перед публикацией я вам предоставлю, не беспокойтесь.
– А куда ты денешься.
Так-так, тренькнул в голове моей звоночек.
На факультете журналистики нам рассказывали, как важно быть «в теме». Последующие годы доказали как раз обратное – чем меньше ты знаешь, принимаясь за задание, тем лучше – ты ни на чьей стороне, ты никому не подыгрываешь, ты равнодушен и в этом качестве тебе проще играть третью инстанцию. Быть «профессиональным».
– И что ты хочешь знать? – он чуть придвинул ко мне свое целлулоидное лицо; глазки узкие, почти азиатские, чуть притянутые к вискам.
– А как вы к истории с Бойлом относитесь? – спросил я и напомнил в двух словах, о чем речь, – Как вы ее оцениваете?
– Никак. Мужик – идиот.
А ты, конечно, самый умный, неприязненно подумал я.
– А вы бы как поступили на его месте?
– А я на своем месте, – он откинулся и сложил руки на розовой груди, – Так вот ты какой теперь?
Вопрос «какой?», вертевшийся на языке, я задвинул подальше. Также, как и вопрос «Какого?». В конце-концов, мужичок этот был мне больше нужен, чем я ему. Другого мелкопоместного царька, готового говорить «про это», в моем распоряжении не было.
– Давайте тогда начнем, – я нажал у диктофона на кнопку, – Вы женаты?
Он молча покачал головой.
– Вы были женаты?
– А ты не знаешь?
– Нет, не знаю. Вы хорошо прячетесь.
– Но ты-то должен знать, – он сделал из щелок своих удивленные кружочки.
Непрофессионален, да, непрофессионален, молча признал я.
– Хорошо, – сказал я, – Вы были женаты. Потом развелись. А друг у вас сейчас есть?
Он снова покачал головой. Разговор не клеился.
– Вы передумали? – спросил я, – Не хотите рассказывать?
– Мы поговорим, – он резко встал, звякнула чашка на грубом деревенском столе, – Тебе позвонят, – положил на стол купюру, показав до блеска отполированный ноготь и, уходя уже, бросил через плечо, – Привет Кириллу Андреевичу.
Вышел стремительно, а за ним сорвались те молодые женщины, прежде оживленно болтавшие за соседним столом.
Я смотрел кофейной чашке в оседающую пену. При чем тут Кирыч?
И вообще, кто кого выспрашивал? Допрашивал кто?
– Кто? – переспрашивая, прокричал я в трубку. В метро в отличие от кафе было шумно.
– Семен это, – снова представился он.
– Сеня! Как Ваня?
– Вещи собирает. Мы уезжаем. Тимофей звонил, – в отрыве от Вани Сеня говорил на себя не похоже, отрывисто, как большой взрослый мужчина. Не мяукал совсем.
– Какой Тимофей?
– Владимира друг. Ну, Володи.
– И что? – я напрягся.
– Сняли обвинения с проститута. Его выпускают. За недостатком смягчающих обстоятельств.
– То есть были смягчающие? – с логикой у Сени все-таки туго.
– Короче, он на свободе. Считают, что он Андрея не убивал. Имейте ввиду, – Сеня говорил телеграфно.
– Спасибо, будем, – сказал я, все же не очень понимая причины этой суровости. Злится он на меня, что ли? С кокетливыми мужчинами вообще туго: не так взглянешь – плохо, не то скажешь – катастрофа, а если сделаешь что-нибудь не то и не так – начинается балаган: вычеркиваю, уйди, противный, из моей жизни. Сам такой, самого эта подозрительность тяготит и всеми силами стараюсь позитивно думать и жить. «Вам никто не желает зла, люди лучше, чем вам кажется», – говорила мне одна моя новая знакомая; моими словами практически говорила, неожиданно вызывая бурные, неостановимые потоки слез – сколько ж горечи во мне скопилось, сколько яда….
– Нечисто там дело, – сказал Сеня далее, – На месте преступления нашли какие-то….
– Улики – откуда-то издалека подсказал ему Ваня.
– Нам всем надо быть поосторожней. Владимир говорит. От него всего можно ожидать.
– От кого? От Владимира? Вы от него что ль бежите? – я совсем запутался.
– Мы на Украину, – сказал Сеня, словно это что-то объясняло.
Какие могут быть дела у зуботехника и безработного на Украине?
– Надо говорить «в Украину». Не то хохлы убьют за верность нормам русского языка, – сказал я.
– В общем, я все передал. Пока.
Поплыли гудки. А тут и мой поезд подошел. Вот так, думал я под размеренный гул, записываешься к психоаналитикам, деньги платишь, надеешься излечиться от болезненной подозрительности, воешь белугой перед посторонней теткой – а один к тебе домой мерзких иностранцев приводит, другой делает какие-то странные намеки, а третий звонит и откровенно нагоняет страху.
Дураки, ей-богу, подумал я, пытаясь отмахнуться от тревог. Ненужных, неуместных, отягчающих….
– …я не понимаю, что происходит; ворочается вокруг какая-то мутная масса, – говорил я по телефону немногим позднее, поднимаясь из-под земли на эскалаторе, боясь произнести вслух страшное слово «страшно».
Страшно, боже мой, как же страшно!
– А давай тоже уедем! Ну, давай, куда-нибудь!
– Давай….
Часть третья.
Тюк-тюк
Отпуск тем и хорош, что позволяет отодвинуть прошлое. Смотришь в него, как в телевизор – что-то мается там, но тебя касается постольку-поскольку.
Тюк-тюк.
Был, помню, человек, портняжка Андрюшка. Погиб он – убили. Бывает и такое в этом подлом злом мире. И друг у него был, Аркаша; его вначала задержали по обвинению в нанесении множественных ножевых ранений, но потом выпустили – не то справедливо, не то зазря – как знать….
Тюк-тюк.
И был еще Гардин такой, человек-мотыль, который верткому Аркаше был случайным любовником. Может быть, Гардин и принял меры – постарался, чтобы выпустили Аркашу. А еще Гардин мне звонил, делал странные намеки – тюк-тюк – грозил смутно, не желая, видать, чтобы посторонние узнали, каких аркаш водит этот чинуша – а он важный государственный чиновник – в свои хоромы на Остоженке. Кстати, другой богач, про которого я писать статью собирался, на сей счет не грузится – живет, как хочет, и за карьеру свою не трясется – он (Сигизмунд он или Казимир?) уже так высоко, что ничего ему не грозит. Бывают такие люди, – я завистливо вздохнул, – которые на горячее молоко не дуют, обжечься не боятся и, как ни странно, не обжигаются.
А еще? Что еще?…
Тюк-тюк.
Мы с Кирычем ехали на электричке из аэропорта – возвращались домой после двухнедельного отсутствия; под перестук колес я ритмично, лениво – сыто, эдак, равнодушно – перебирал в уме события последних месяцев; я будто просматривал краткое содержание предыдущих серий, увлекательных, в общем, и будто бы не про меня.
Прошла всего пара недель, а казалось, что целая вечность миновала.
Давным-давно (действительно, пусть будет давным-давно) я предложил Кирычу уехать. «Куда-нибудь», – взмолился я, вдруг устав от всего. Кирыч предложил Испанию – там тепло и весело. Мы улетели в Барселону, машину взяли (кабриолет, а как иначе?), и долго-долго, шпаря черепа, ехали вдоль моря – с севера на юг, вплоть до Малаги.
