Макс Саблин - Чалын – дочь снежных вершин. Книга 1. Южные ветры
Вернулся и Амаду. Он был не в духе – этот день принёс одни лишь потери. Привязав коня, воин направился к самому большому аилу, возведённому посреди лагеря. Его левый наплечник был разбит, под искорёженным бронзовым листом темнела засохшая кровь. Рана ныла, но Амаду не спешил заняться ею, он торопился обсудить минувшее сражение со своими верными помощниками. В мыслях Амаду всё ещё разил врага, как вдруг раздался крик человека, вторившего словам глашатая:
– Ойгор-хан вернулся!
«Адам?! Да нет, наверное, я ослышался», – остановившись, подумал Амаду.
– Ойгор-хан снова с нами! – совсем близко раздался возглас другого воина, подхватившего радостную весть.
На этот раз имя отца прозвучало отчётливо, и Амаду устремился к окраине становища, куда уже стекались люди. Радостная весть в одно мгновение облетела весь лагерь. Всякий, услышавший её, спешил увидеть правителя воочию, а тем, кто не мог передвигаться сам, помогали другие.
У сооружённого для стражников навеса собрались почти все воины. Впереди них стоял Амаду, пристально наблюдая, как по широкой дугообразной дороге, пролегающей от ущелья к лагерю, быстро двигалась растянувшаяся конная вереница. Притихшие воины всматривались в возглавляющего конницу человека. И лишь когда тот снял шлем, подняв его над головой, разразились восторженными криками. Они узнали своего хана.
Приблизившись к воинам, хан спрыгнул с коня и направился к сыну. Взглянув на него, Ойгор на мгновение вспомнил мальчишку – того самого маленького Амаду, чьё сердце учащённо билось каждый раз, когда он, непобедимый хан, возвращался из похода. Они обнялись под одобрительные возгласы. А когда голоса поутихли, Ойгор снова сел на коня и произнёс:
– Храбрые воины! Племена наши объединились для защиты от врагов. Сегодня мы подняли мечи, чтобы помочь нурцам! Но знайте: каждый из вас прежде всего за свой род сражается. Если не дать отпор врагу сейчас, то пасть свою ненасытную он на все наши земли разинет!
Слаженный крик воодушевлённых на победу воинов прокатился дробным эхом по долине и донёсся до самого Боджинга. Тот, восседавший на устланном верблюжьим одеялом плоском валуне, пришёл в недоумение. Окинув взором своих верных помощников, он процедил сквозь зубы:
– Ну! Кто может мне сказать, чему они так радуются?
Люди у костра молчали.
– Цэн? – обратился к невысокому коренастому человеку хан.
– Я не готов ответить! – подняв голову, вымолвил тот.
– Быть может, радость ойгорцев оттого, что бой проиграли?! – поднимая чашу с горячим напитком, сострил Сорбылу – сухощавый воин с крестообразным шрамом на подбородке. Он был правой рукой Цана, а после его гибели занял почётное место рядом с самим Боджингом.
Разгневанный шуткой хан выхватил из-за пояса плеть и ударил наглеца. Со звонким щелчком кнут выбил из рук остряка чашу, и горячий напиток пролился тому на ногу. Стерпев боль, ошпаренный Сорбылу молча оттянул штанину.
– Да! Последнее сражение Амаду проиграл, – крикнул обозлённый хан, – но он наступал, а не защищался. А вот ты, – указав плетью на острослова, продолжил Боджинг, – ты слишком быстро бежать бросился. Цан был неустрашим, он пал на поле битвы, как подобает воину храброму. Так почему же ты, сменив его в бою, аил не удержал?
Боджинг упоминал недавнюю битву за нурский посёлок, где воинов Цана разбили наголову.
– Натиск врага был слишком стремителен, – принялся оправдываться Сорбылу, – мы отступили, но, уходя, все нурские жилища сожгли. Ойгорцам лишь только пепел достался.
– И что с того? – взревел Боджинг. – Все съестные припасы там же сгорели! С собой их прихватить ты даже не додумался!
В действительности Сорбылу пытался захватить продовольствие, но стрелы нурцев разили каждого, кто приближался к отведённым для хранения еды аилам. И проигравшим воинам ничего не оставалось делать, как перед отступлением сжечь островерхие постройки вместе с провизией. Об этом Сорбылу уже говорил Боджингу, но тот даже не желал его слушать.
– Подойди! – злобно прохрипел хан человеку со шрамом.
Беспрекословно повинуясь, воин встал и приблизился к правителю. Хан поманил его пальцами, и тот наклонился. Крепкая рука Боджинга тут же схватила его за горло, цепкие пальцы сжались, и несчастный захрипел.
– Язык развязал?! Ты, верно, место своё забыл? – прошипел ему на ухо хан. – Быть может, напомнить?
У Сорбылу перехватило дыхание, и он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, не говоря уж о том, чтобы хоть что-то сказать. Выкатив налившиеся кровью глаза, воин замотал головой.
– Я должен знать, что в лагере нурцев творится. Ты понял?
Сорбылу закивал, и Боджинг разжал руку. Вобрав полной грудью воздух, воин закашлялся. На его горле багровел след от цепкой руки хана.
– Что с караваном? – поумерив свой пыл, спросил Боджинг. – Где он?
– Вот-вот должен подойти, – откликнулся Цэн, – а с ним ещё и помощь.
Разговор шёл о доставке продовольствия из Боджингского ханства. Еды у захватчиков оставалось совсем мало. Нурцы притесняли, и охотиться приходилось большими группами. Но несмотря на это, поиски зверя зачастую заканчивались потерями. Съестные припасы исчерпывались, и люди Боджинга тайком всё чаще задавались вопросом: для чего же они так долго удерживают долину? Слова о скором завоевании Ойгорского ханства и о богатых трофеях теперь казались пустыми посулами. Недовольство в лагере разрасталось день ото дня, но Боджинг никому не собирался раскрывать истинной причины своего нахождения здесь. То было не мудрено: любой человек, узнавший тайну Долины семи водопадов, мог сам стать намного величественнее его самого.
– Осталось совсем немного, – сказал Боджинг, – и ханство вражье падёт!
Вглядываясь в яркие языки пламени, коварный хан вспомнил последнюю встречу с Казыром и погрузился в раздумья. Тогда одноглазый шаман рассказал про дерзкое нападение Чалын и её друзей, но он же сказал и о беспомощности Ойгора перед проклятием слёзного цветка. Ещё Казыр обещал, что очень скоро настанет тот самый день, ради которого Боджинг завоевал Долину семи водопадов. Однако прошло уже много времени, а ничего не изменилось да и сам шаман с той поры больше не появлялся.
Не спали ночью и в лагере Амаду. В большом аиле у очага Ойгор с сыном и несколькими воинами – предводителями разных племён обсуждали дальнейший ход сражения. Здесь же находился и Ээш, но он ничего не говорил, а только слушал. У ног Ойгора валялась бронзовая маска врага. Хану уже рассказали про устрашающие доспехи воинов Боджинга, поведали и о разбитом отряде противника, сопровождавшим караван с провизией.
– …Нам осталось кольцо замкнуть! – говорил Амаду. – Отрезав последний подход, мы лишим их еды. Останется только подождать когда они попытаются из окружения вырваться.
– Нет, Амаду, медлить нельзя, – сказал хан Ойгор, – Боджинг сам что-то выжидает. Вот только что, я не пойму.
– Ойгор-хан, позвольте мне сказать, – попросил слово невысокий человек с суровым взглядом.
– Да, Керсу, говори, – ответил Ойгор нурскому предводителю.
– В роду нурцев каждый верит, что предки наши здесь неспроста поселились. Из уст в уста предание идёт: будто бы сам Ульгень-громовержец сюда людей направил, чтоб место это они охраняли. Творец сказал, что рано или поздно настанет тот день, когда от небесной короны в Долине семи водопадов звезда среди камней воссияет. Тогда-то и решится судьба всего уралтайского народа. Но, что это за звезда и какая корона, никто не ведает. Быть может, очень близок день пророчества?
– Короной на небе может быть кюн [65] , ну а звездой, возможно, воин, – предположил сын хана.
Предание это Амаду слышал и раньше, вот только разгадать его он до сих пор не смог.
– Может, и так, – сказал хан, устало потирая лицо.
– А я думаю, что корона эта – чья-то власть, – выдвинул своё мнение Керсу.
– Ломать головы сейчас нет смысла, – сказал Ойгор. – Усталость мудрость отнимает. Всем нужен отдых. Амаду, утром людей на укреплениях смени. Оставшиеся в лагере воины пусть отсыпаются, завтра выступать не будем. Медлить нам нельзя, но и торопиться не стоит, воевать без раздумий – себя на погибель обрекать.
В словах хана звучала истина, и все разошлись по аилам.
Ночь была тёмной. Лениво проплывая над долиной, рваные тучи изредка расступались, показывая луну. Тусклый месяц появлялся лишь на миг, раскрашивая в бронзовые тона низко плывущие тучи, а потом снова надолго пропадал в их непроглядной толще. Однако к рассвету небо прояснилось, и горизонт окрасился лёгким багрянцем.
Первые лучи восходящего солнца Ойгор встречал на ногах. Забравшись высоко на гору, он сидел на камне у крутого обрыва, всматриваясь в ближайшую горную гряду. Стояла неимоверная тишина. Перекрытые Боджингом водопады уже не шумели, как прежде, вода смиренно сочилась по каменным склонам. Не журчала у подножия скал река, она совсем обмелела и превратилась в ручей. Все мысли Ойгора занимала предстоящая битва. Он долго размышлял над тем, как лучше поступить, пока наконец не нашёл ответ.
