Виктор Дьяков - Золото наших предков
– А стиральная машина и спальный гарнитур у тебя какой марки?
– «Малютка» у нас, а гарнитура нет, просто кровать, – не понял вопроса Калина.
Пашков выразил крайнее удивление, но промолчал. Потом дошло и до Калины. Действительно сначала надо было покупать вовсе не телевизор, облегчить жизнь Валентине, тем более, что стирать на «Малютке» так тяжело. Но, как и в случае с покупкой квартиры он поспешил. И ещё, пожалуй, впервые в жизни он пожалел, что у его жены такой покладистый характер, что она безропотно принимает все его решения, даже не пытается спорить…
Открыв дверь и увидев едва держащегося на ногах мужа Настя буквально с порога принялась его распекать:
– Ну, её к чёрту эту работу, уходи, здоровье, оно никаких денег не стоит!..
Пашков молча выдержал эту «бурю», умылся, сел за стол ужинать.
– Не так-то просто мне оттуда теперь выскочить, да и запас побольше сделать надо. Мерзкая, конечно, работёнка, но ведь не задарма, – он устало улыбнулся жене, и та несколько остыла…
– Так говорите, по автомобильным пробкам мы догнали Запад семидесятых годов? Ну-ну, интересное наблюдение, – с улыбкой комментировал Матвеев откровения Пашкова о мыслях, посетивших его во время перевозки имущества фирмы.
Когда Пашков позвонил в дверь, профессор поднялся с дивана и выглядел неважно. На вопрос о самочувствии отмахнулся, сказав, что это реакция на скачки барометра. Приход добровольного студента однако как всегда подействовал на него благотворно – старик словно стряхнул с себя усталость, его глаза повеселели.
– А было ли когда-нибудь такое время когда мы преодолевали этот временной лаг, или всегда в хвосте Европы плелись? – спросил Пашков.
– Если говорить об общекультурной тенденции то нет, а вот по отдельным видам то да, было. Я же вам говорил, что во второй половине 19-го века и на рубеже 19-го и 20-го русская литера-тура вышла на передовые рубежи. То же можно сказать и о таком виде искусства как хореография, то есть о балете, но это, конечно, не так весомо как литература.
– На первое место? – с энтузиазмом спросил Пашков.
– Ну, как вам сказать… делила первое-второе места, если уж вы хотите такого спортивного определения. Как вы думаете с какой национальной литературой?
Пашков задумался и неуверенно произнёс:
– С французской, наверное. У них тоже именно в это время много известных писателей было.
– Браво Сергей, совершенно верно. Наши Толстой, Достоевский, Тургенев, Чехов смогли встать в один ряд с Бальзаком, Флобером, Гюго, Стендалем. Другие национальные литературы тоже выдвигали гигантов, но то были единицы… Диккенс, Твен. Говорить в таком сравнительном ключе можно только о прозаиках. Поэтов сравнивать намного сложнее, они, как правило, трудно-переводимы. Потому в своих странах их как гениев почитают, а на другом языке, да ещё в нека-чественном переводе они так не звучат. Тот же Пушкин на Западе далеко не так почитаем как наши прозаики.
– Ну, хорошо, литература, балет, а другие?… – всё шире «забрасывал сети» Пашков.
– Чайковский в тот же период поднял отечественную музыкальную культуру на уровень соизмеримый с высшим мировым. Моцарт, Бах, Бетховен – величайшие композиторы-классики всех времён и народов. Но и Чайковский стоит в их ряду. На Западе его явно дискриминируют, а у нас всё норовят с прочими уравнять, де у нас таких много, и Мусоргский, и Бородин, и более поздние Рахманинов с Шостаковичем, Прокофьев. И некоторых современных на ту же высоту поднимают, Свиридова, или тройку новаторов, Шнитке, Денисова, Губайдуллину. Какая чушь, оскорбление величайшего русского музыкального гения. Чайковский более превосходит всех прочих отечественных композиторов и прошлого, и настоящего, чем Пушкин поэтов. У Пушкина всё-таки есть два соизмеримых по гениальности соперника, если так можно выразиться, Лермонтов и Есенин. У Чайковского таких не было и нет. Конечно это всего лишь моё личное мнение, и я не такой уж крупный музыковед. Но вот вы, Сергей, сколько помните на память мелодий Чайковского?
– Что, Чайковского, – несколько растерялся Пашков. – Вряд ли я вспомню.
– А вы напрягитесь, припомните, они же все на слуху, это чудная музыка, её нельзя не пом-нить, – «прессинговал» профессор.
– Сейчас попробую… Да вот, есть… «танец маленьких лебедей»… Ещё эта, Борис Моисеев свой номер под эту музыку сделал, отличная вещь.
– Адажио из «Щелкунчика», – с улыбкой подсказал Матвеев.
– Да, да, из «Щелкунчика». И ещё эта… ну всегда пианисты исполняют на конкурсе Чайковского, концерт его, такая мощная мелодия.
– Финал первого концерта для фортепьяно с оркестром… – Вновь подсказал профессор. – Ну что ж хорошо, думаю, если бы вам побольше времени, вы бы ещё несколько известных мелодий вспомнили, Неаполитанский танец, Вальс цветов. А что вы помните у Шостаковича?
– Ну эту, знаменитую его, ленинградскую, – продолжал с трудом припоминать Пашков.
– Седьмую симфонию. А ещё?
– Больше ничего.
– Из Мусоргского?
– Ничего, – развёл руками Пашков.
– Из Бородина?
– Не помню.
– Ну, наверное, половецкие пляски из оперы «Князь Игорь», вы всё-таки знаете?
– Ах да, конечно, помню, просто забыл.
– Ну и из Свиридова вы, конечно, только одну мелодию помните, его знаменитый романс «Метель». Это стандартные знания классической музыки человека от музыкальной культуры достаточно далёкого, но даже они свидетельствуют о значимости того, или иного композитора. А у нас до сих пор главенствует большевистская теория. Они для Пушкина сделали исключение, а остальные, чтобы не выделялись особо. А тут вообще особый случай, разве можно гомосексуалиста называть величайшим музыкальным гением нации? Пьяница Мусоргский им менее одиозной фигурой казался… Ну ладно, хватит об этом. Спровоцировали вы меня Сергей, я и завёлся. А у нас ведь важнейшая тема сегодня и желательно от неё не отвлекаться. Итак, культура 20-го века. Это свежий, сырой и очень объёмный материал. А начинать нам придётся с конца 19-го века. Начнём с живописцев, с постимпрессионистов. Мы ограничимся тремя наиболее значимыми из них, Полем Сезанном, Винсентом Ван-Гогом и Полем Гогеном, именно им 20-й век обязан обретением своего собственного художественного языка…
7
Передислокация фирмы на новое место требовал немалых расходов: приходилось платить и за грузовики, и без поэтапного погашения задолженности за аренду, причём погашения по новым ценам, переезд был невозможен. Шебаршин ходил чернее тучи. Обычно при плохом настроении он «разряжался» на подчинённых. Сейчас, однако, была не та ситуация.
Свою собственную зарплату Шебаршин «сверху» не ограничивал, а вот «снизу» сам себе установил предел – не менее восьми тысяч долларов. Об этой «таксе» знали и молча с ней соглашались высокие покровители директора. Но после дефолта Калина стал приносить ему доллары с Рождественки… Таким образом, в сентябре он принёс ему в общей сложности более десяти тысяч. У директора возник соблазн, все их «начислить» себе, в качестве компенсации за треволнения и моральный ущерб. Увы, необходимость больших расходов не давали возможности этого сделать, а ограниченность банковской поддержки, возобновившейся в октябре, не позволила ему выйти даже на минимальный уровень зарплаты. Это крайне угнетало Шебаршина, подталкивало к изысканию дополнительных поступлений… Он вызвал Калину…
– Пётр Иванович, я хочу с вами посовещаться, – по тону и заискивающему виду директора Калина догадывался, что он опять понадобился в качестве «добытчика». – У нас есть возможность ещё что-нибудь продать неофициально?
Калина пожал плечами:
– Производство стоит, переезжаем ведь, выхода готовой продукции нет. Золотую лигатуру, мы уже всю продали. На складе есть ещё платиновые конденсаторы, но они все проведены по нак-ладным и их просто так не…
– А много конденсаторов? – перебил Шебаршин.
– Точно не помню, надо у кладовщика уточнить, но кажется, где-то килограммов десять.
– Десять? В какую цену они идут, – глаза директора алчно загорелись.
– Там, куда я носил золото, по двести пятьдесят долларов за килограмм.
– По двести пятьдесят… это будет за десять кило… две с половиной тысячи. Хорошо Пётр Иванович, сделаем так, я попробую через своих знакомых поискать, где их можно продать по более высокой цене, а вы… Вы помозгуйте с кладовщиком, чтобы эти конденсаторы исчезли из документации. Пашков должен суметь это сделать, я не сомневаюсь, – Шебаршин презрительно усмехнулся.
На складе Калина застал Пашкова с рабочими, собирающими в мешки и огромные ящики малоценное сырьё, для перевозки во вторую очередь.
– Сергей, оторвись, дело есть… Пойдём, посмотрим сколько у тебя числится конденсаторов КМ-5 и КМ-6?
– Двенадцать килограммов, триста пятнадцать граммов, – отчеканил Пашков.
