Маргарита Олари - Хорошая жизнь
У нас время от времени служил пожилой иеромонах отец Тихон. Когда-то он был женат, но его жена умерла, и он принял постриг. Отец Тихон разговаривал с нами очень сухо, иногда жестко, выговаривал сестрам за то, что к исповеди они пишут грехи на бумажке. Неужели вы не можете запомнить, в чем согрешили, и что это за грехи такие, о которых вы в состоянии забыть. Мне он нравился. К нему я пришла просить совета. Мне хочется уйти отсюда, отец Тихон, а с другой стороны страшно, вот и мучаюсь. Почему. Вдруг ошибаюсь. А что в твоем сердце, сердце к чему склоняется. Я посмотрела в свое сердце, сердце разрывалось, и все же, сердцу хотелось уйти. Уйти, отец Тихон. Уходи, сказал он, уходить нужно, как только в сердце поселилось сомнение. Да, но Игуменья говорит, в миру я плохо кончу. Он странно смотрел на меня, в его глазах жила вечность. Я поговорю с матушкой, а ты поступай как решила и ничего не бойся. Вечером того же дня Игуменья песочила меня возле сторожки. Наверное, деревенские сестры раздражали отца Тихона, мне так казалось. По-моему, службы в нашем монастыре были для него тяжелым послушанием. Он неслышно подошел к нам и стоял за спиной Игуменьи несколько минут. Когда Игуменья вновь начала выдавать откровения о моем будущем, отец Тихон перебил ее. Матушка, что ж Вы за человек такой. Отец Тихон, не вмешивайтесь, взвилась она, я говорю то, что касается моей послушницы. Не хамите мне, матушка, я говорю вам то, что касается именно вас. Неужели вам сложно понять, что происходит с вашей послушницей, когда она принимает такое решение. Так почему же вместо поддержки вы хотите ее добить. Он не стал дожидаться ответа, ушел. Игуменья тоже ушла. Я осталась у ворот, смотрела на них, думала, через несколько дней они откроются, чтобы отпустить меня.
Валюша помогала тащить две огромные сумки. Маргарита, что в сумках, у тебя же вещей нет. В сумках только книги, Валюш. Вещей действительно не было. На мне серая юбка, белая блузка, под ней бюстгальтер. Первый раз за четыре года на мне бюстгальтер, очень неудачный, похожий на муляж женской груди, в нем неудобно. На голове легкий платочек. У меня коса ниже пояса. Что делать в миру с такой косой. И демисезонные туфли на босу ногу. Жарко, июнь. Мы погрузили сумки в такси. Никто из сестер у ворот не появился кроме монахини, ходившей летом в валенках, она помахала мне. Валюша не могла долго прощаться, ей хотелось плакать. Такси везло меня по улице Труда, на которой располагался монастырь. От улицы Труда, от труда. Я ни разу не посмотрела назад, знала, Валюша быстро закрыла ворота. Закрыла ворота, пошла к себе в келью, начала плакать. Потом вышла на службу, пела или стояла в храме, потом на вечернюю трапезу. Есть не хотелось, она почти не ела. Потом ей приказали мыть посуду, и ее матери тоже. Кто-то чистит картошку на завтра. Другие сестры читают вечерние молитвы. Игуменья, должно быть, не может поверить в то, что больше с ней некому спорить. Потом все идут спать, просыпаются рано, бегут на молитвы. Получают послушания, наряды на работы, выполняют их, никто не ропщет. Репутация монастыря не страдает, пока все делают то, что положено. С подобострастием полируя задние уста вышестоящих. Ведь лет пять назад Игуменья была простой деревенской девочкой, но кто-то же ее научил делать архиерею подарки, убивать сестер на строительстве ради карьеры, носить шелковые подрясники. Кто-то же научил ее посылать Митрополиту клубнику с грядки в хрустальной пепельнице, которую она считала просто красивым блюдом. Кто-то научил ее лгать и притворяться, кто-то же научил ее улыбаться тогда, когда ей грозят выселками. Кто-то же научил ее каждый день жить как во сне. Так кто же. Кто. А потом все учились у нее грамотно лгать Митрополиту, вовремя уклоняться, приседать, исчезать, сервировать стол так, будто Митрополит президент. Подавать ему в нашей трапезной блюда, которые сестры никогда в жизни не пробовали и не попробуют. И Митрополита кто-то научил дарить сестрам коробки с конфетами, прикладывать к ним конверт с деньгами, трепать по плечу. И кто-то не научил его говорить, сестры, попробуйте то, что ем я. Так кто же. Кто научил, кто не научил. С кого спросить за нереальность происходящего. Я ни разу не посмотрела назад. Ни разу. Годы, проведенные в монастыре, это лучшие годы моей жизни. Но если в твоем сердце поселилось сомнение, лучше сразу уходить. Девушка, а куда едем-то, спросил таксист, на вокзал. Нет, не на вокзал. А куда. На улицу Платонова.
Потерпи еще
Удаленная глава
Калашников
Аня пришла третий раз. На самом деле, она предложила встретиться выпить кофе, а я предложила прийти ко мне в гости. Почему именно к тебе, спросила Аня осторожно. Разве я смогу обнять тебя на людях, Ань. Она пришла истощенная долгим, бессмысленным романом, окончание которого получилось предсказуемо бездарным. Пришла выцветшей, похудевшей, почти прозрачной, с призрачной надеждой на рассвет. Ты останешься у меня ночевать. Рит, посмотри на себя, разве ты еще что-то можешь. Я ничего не могла и ничего не хотела. Мне не нужна няня, медсестра или домработница, мне нужен единомышленник. В ту минуту, когда меня оставляет призрачная надежда увидеть рассвет, мне нужно знать, что в этих сумерках вместе со мной бродит друг. Рядом со мной, плечом к плечу или на расстоянии вытянутой руки. Дотронусь ли до него, докричусь ли, достучусь ли, это не так уж и важно. На моей футболке надпись открылась, я выкрасила волосы в красный цвет. Добро пожаловать. Аня, ты изменилась. Ты тоже изменилась. Нет, ты сильно изменилась. Никто за последние пять лет не смотрел на меня с такой болью во взгляде. Ее неподдельно мученическое выражение лица напоминало византийскую иконопись. В русской иконописной школе лики Святых строгие, иссушенные болью, без единого намека на заурядность, человеческую общность в слабости. Византийская школа иконописи представляет в изображениях страдание и покорность. Покорность сглаживает превосходство страдания. От этого в русской иконописи читается, мы отдали жизнь за веру. Мы стяжали смирение и отдали жизнь за веру, читается в византийской иконописи. Лицо Ани передавало покорное страдание, пусть даже ее жизнь и остается далекой от жизней Святых, запечатленных обеими иконописными школами. За покорным страданием проявлялась воля, которую я не замечала в ней раньше. Не центростремительная сила, вменяющая рассудку необходимость устоять, но сила, образующая личность.
Она оставалась у меня, мы проводили ночь вместе и засыпали под утро. Любили друг друга порционно, будто обедаем в столовой. Теряющий свежесть салат, остывшая котлета, две ложки жидкого картофельного пюре, компот из сухофруктов. Аня не могла отпустить себя. Не могла, не хотела, не отпускала. Навсегда меня любила, навсегда мне не верила. Нас тянуло друг к другу, но называть вещи своими именами Аня тоже не могла. А вдруг я. А вдруг. Упрекает, ты, Рита, нестабильный человек. Думая, что я человек нестабильный, она никак не трудилась над отношениями. Из-за того, что над отношениями она не трудилась, они лишались ее участия. Лишенные всякой связи с ней, отношения теряли смысл и исчезали. Третье пространство, могущее принять нас обеих, не выстраивалось. Обнаруживая его отсутствие, Аня переставала чувствовать стабильность, говорила, Рита, ты нестабильный человек. Да, я такой человек. Я просто наблюдала за ее внутренней борьбой. Мы просыпались поздно, завтракали в два часа дня, и еще два часа разговаривали на кухне. Потом Аня начинала торопиться, спешно собиралась, уходила, пока. Пока, и всё. Не обнимала, не говорила, буду скучать, не вглядывалась в меня, пока. Привет, Анечка. Приходила она так же невыразительно, как уходила, словно в ее визитах нет ничего особенного. У нее не было сил тратить себя, у меня не было сил убеждать ее в том, что мы с кошкой ей очень рады. Рита, я не нужна тебе. Да, я такой человек. Теперь я такой человек, каким ты хочешь меня видеть. Читаю постановление за постановлением, иногда не выдерживаю, срываюсь, спорю. Среди многочисленных ее предположений «а вдруг», мне хочется дождаться приятного. А вдруг я не подведу. Вдруг ты нужна мне, вдруг я тебе не нужна. А вдруг нужна. Вдруг ты совершенно ничего не понимаешь. Аня решала, когда прийти, когда остаться, когда уйти. Она решала, что нужно нам, исходя из того, что было нужно ей. Она точно знала, я ее не люблю. Ты меня не любишь. Анечка, нет, люблю. Не любишь, это не любовь, нет того самого порыва. Аня, помнишь, чем заканчивались для меня те самые порывы. А наши с тобой такие странные отношения, чем заканчивались. Когда как, Ань, когда как, ведь сейчас всё не так как раньше. Рита, да ничего не меняется. Это не так. Так это, ничего не меняется, ты вновь начала меня придумывать, у тебя сложный период, тебе просто нужен кто-то рядом, это что, любовь, что ли. А что это по-твоему, Ань, я не нуждаюсь в сиделке, не прошу тебя приходить каждый день, потому что мне скучно, не обязываю тебя исполнять супружеский долг, объясни, зачем мне тебя придумывать. Не знаю. И я не знала, зачем Аня пыталась убедить меня в том, что я не люблю ее. Аня, ты можешь сказать, какими видишь наши отношения. Мы друзья, Рита. Друзья не спят. Ну чего ты хочешь от меня, не понимаю. Аня, я хочу, чтобы мы уже выяснили, что между нами происходит, что и зачем. Природа наших чувств друг к другу не предполагает дружбу, мы можем разбежаться вообще, а можем продолжать оставаться любовницами. Рита, я пока не хочу вступать в интимные отношения. Вступив в интимные отношения со мной, она не хотела в них вступать. Я не спросила ее, зачем она вообще легла в мою постель. Не спросила, думает ли она сейчас обо мне. Меня нисколько не волновало наличие или отсутствие между нами интимной близости. Слушала рассуждения о дружбе и нелюбви, размышляла, что с ней вообще происходит. Думала о воле, проступившей в чертах ее лица, о покорном страдании, о том, что она саму себя съедает, и я к этому жестокому аттракциону не имею совершенно никакого отношения. Аня судила меня за то, что сама не нуждалась во мне, не любила меня, не понимала меня и меня придумывала. Ответь, Рита, если рядом с тобой человек чувствует себя тупым, это чья проблема. Ань, это его проблема. Ну конечно, Рит, как может быть иначе. Может быть иначе, если я унижаю его, сознательно подавляю. Но рядом с умными людьми человек должен чувствовать себя хорошо. Теоретически, да. А если с тобой он чувствует себя отсталым, то что. То это его проблема. Вот так ты и относишься к людям, Рита, почему тебе кажется, будто ты всегда лучше тех, кто рядом с тобой. Мне не кажется. А что тогда. Я и есть лучше. И в этом ты вся, торжественно резюмировала Аня, уличив меня в высокомерии. Ань. Что. Все о чем мы говорим, полная ерунда. Естественно, раз ты так думаешь, значит, ерунда. Да, Ань, это ерунда, а я устала, ты судишь меня и судишь, конца процесса не видно. Я люблю тебя, пока ты теоретизируешь, как я тебя не люблю. У меня нет сил ссориться, оправдываться, объясняться. В моей жизни этого быть не должно и в моей жизни этого не будет. Рита, ты и сейчас говоришь о своей жизни, для тебя главное, происходящее с тобой. Да, именно так, поэтому всей этой ерунды в моей жизни быть не должно и не будет. Не будет, Аня, не будет.
