Дмитрий Иванов - Как прое*** всё
Вот так это виделось все как-то. Но вместо Бати на плацу училища появился толстый офицер. У него на месте были и руки, и ноги. На лице у него не было шрамов от гусениц танка, как у Бати. Да и лица у него не было – вместо лица было еблище. Брюки были не глаженные. Мармон у него был такой, как будто внутри прятался еще один офицер, и я даже подумал, что этот жирный гад проглотил нашего Батю. Нос у монстра, сожравшего Батю, был курносый такой. Я сразу дал людоеду кличку Вепрь.
Вепрь сказал:
– Значит, хто, – он так говорил: не «кто», а «хто», – хто здесь мечтает о романтике военной службы?
Несколько романтиков, и я в том числе, гордо подняли руки. Вепрь велел нам выйти из строя и развернуться к строю лицом. Потом сказал:
– Значит, слушай мою команду. Засунуть себе романтику в жопу! Исполнять!
Весь строй начал над нами смеяться. Потом Вепрь приказал нам вернуться в строй. И скомандовал:
– Хто еще мечтает о романтике, поднять руку.
Поднял руку я один. Вепрь велел мне выйти из строя и сказал:
– Засунь себе романтику в свою маленькую жопу! Исполнять!
– Разрешите обратиться! – сказал я.
– Разрешаю, – ухмыльнулся Вепрь.
– Вы указали на маленький размер моей жопы, товарищ майор, – сказал я чеканно, – а романтика большая. Разрешите засунуть романтику в жопу подходящего размера!
Строй разразился хохотом. У меня был дар популиста. Вепрь принял защитную пятнистую окраску. Было видно, что он сейчас же убил бы меня. Просто сел бы на меня и раздавил, как КамАЗ – переходящего трассу ежонка. Но Вепрь не мог сесть на меня прямо тут, на плацу, плац бы запачкался моим содержимым, к тому же я пока еще был гражданским лицом. И Вепрь сказал:
– Я тебя запомню. Если поступишь – вешайся.
Я был юн и, как следует из этого рассказа, был долбоебом. То есть героем. Герой часто ведет себя как долбоеб. Но за это его помнят люди.
В тот же день Вепрь проводил занятие по строевой подготовке. Мы ходили строем и пели песню:
– У солдата выходной Пуговицы в ряд!
Потом Вепрь приказал мне одному встать перед строем и сказал:
– Пой!
Я встал перед строем. И вспомнил, как дома я пел. Иногда я ставил пластинку какого-нибудь певца, который мне нравился, и пел вместе с ним. Получалось хорошо. И я решил использовать этот опыт. Я стал думать, кто лучше подходит для исполнения песни про пуговицы в ряд, и не мог не вспомнить про Джима Моррисона. И я спел в манере Джима:
– У солдата… выходной…
Пуговицы в ряд, е, е…
Моррисон Вепрю сразу не понравился, он крикнул:
– Отставить! Это не строевая песня у тебя! Это молитва какая-то! Американская!
Я настороженно посмотрел на Вепря – не мог поверить, что он настолько продвинутый. А Вепрь сказал всему строю назидательно:
– Не скулить надо, а петь! Зычно и молодцевато!
Мне очень понравилось это. Я подумал, что и жить, и умирать герой должен стремиться именно так – зычно и молодцевато.
А Вепрь сам спел, подав всем пример зычного исполнения песни. У Вепря был бас, громовой, дурной, общевойсковой. Вепрь использовал свой огромный мармон для резонации, как это делают самцы лягушек во время брачных игр. Когда он пел, он выгибал грудь колесом, руки сжимал в кулаки, а рот открывал так широко, что в него могла бы залететь ласточка. Особенно мощно Вепрь выпевал фразу:
– Пуговицы в ряд!
Золотом горят!
У меня было развитое воображение. Я вдруг представил, что у меня на груди пуговицы в ряд и они золотом горят. Мне стало страшно.
Пел Вепрь так зычно, что многие парни в строю стали непроизвольно открывать рты – они еще не пели, но уже шевелили губами, как окуни. В какой-то момент я почувствовал, что тоже начинаю шевелить губами, и еще немного, тоже запою, подпрыгивая на каблуках, как делал Вепрь, выгибая позвоночник колесом:
– Пуговицы в ряд!
Золотом горят!
И я решил, что ухожу. Точнее – бегу отсюда. Я уже все понял про армию, я прошел уже самое страшное из всех тягот и лишений, которые мне могла предложить армия, – я видел, как на моей груди пуговицы в ряд золотом горят. Я написал заявление командованию, в котором говорилось, что я по ошибке приехал сюда и прошу отпустить меня домой, назад, к моим любимым пластинкам, книгам и друзьям.
Меня привели к начальнику училища имени Андропова.
Капитан немо
Явошел в кабинет и удивился. Я ожидал увидеть еще одного Вепря, только еще большего размера, который будет тоже петь и стрелять в меня из ракетницы. Но вместо этого увидел худого высокого человека, который стоял ко мне спиной. Он смотрел на аквариум. Аквариум в его кабинете был громадный, в нем мог бы спокойно плавать дельфин. Но вместо дельфина висели в прострации какие-то нелепые разноцветные рыбки.
Худой человек в генеральском кителе стоял так, спиной ко мне, с полминуты, пока я не сказал:
– Прибыл по вашему приказанию. Я написал рапорт, по поводу…
– Я знаю, – прозвучал голос худого.
Голос звучал отстраненно, совсем не зычно и вообще не молодцевато. Больной генерал, подумал я.
Потом он обернулся на меня. И я обомлел. Передо мной был капитан Немо в исполнении актера Дворжецкого. Тот же печальный взгляд, те же величественно скрещенные на груди длинные руки. Только вместо костюма капитана «Наутилуса» – форма генерала советской армии.
– Вы ведь из офицерской семьи? – спросил Немо.
– Да, – сказал я.
– Из такой семьи – и рапорт… Сбежать решил… Испугался… Глупо обижаться на одного идиота. Вы думаете, в армии служат одни идиоты?
– Мне… показалось… в основном, – сказал я.
– Вы прямодушны, – сказал Немо. – Вы могли бы стать хорошим офицером. Идиотов большинство? Да. Потому что если в армии большинство составляли бы такие, как вы, такая армия не стала бы воевать. Такие, как вы, признали бы войну кретинизмом. Ведь так?
– Так, – подтвердил я. – Война – это кретинизм.
– Да, да, – улыбнулся Немо. – Но войны нужны людям.
– Зачем? – спросил я.
– Вы поймете это позже, – сказал Немо. – Обязательно поймете, обещаю вам. И вот еще что я вам скажу. Да. Большинство – идиоты. Но если на тысячу идиотов не приходится хотя бы один романтик, который считает войну кретинизмом, – такая армия не сможет победить. Потому что у нее не будет штаба, не будет знамени, не будет цели. А если идти в атаку без знамени, это не атака и не армия. Это бандитизм и балаган! Так что… Жаль, что вы так… Вы могли бы стать хорошим военным… Но силой… Никого не держу.
Я был очень удивлен. И удивился еще больше, когда Немо, подписав мой рапорт, подошел ко мне и сказал:
– Держи. На память. От меня.
Он снял со своей руки часы и протянул мне. На часах было написано:
«От министра обороны, за особые заслуги».
Много лет потом эти часы были на моей руке, они показывали мне не сколько времени прошло, а сколько времени осталось. Так и должны делать часы героя.
А тогда я смотрел на часы и на Немо и не знал, что сказать.
– Кру-гом, – тихо скомандовал Немо. – Шагом марш.
Когда я уходил из училища, вдруг начался ливень. Я обернулся и посмотрел на окно кабинета, в котором остался наедине с рыбами капитан Немо. Мне было жаль оставлять его там одного, в большом кабинете, с рыбами и идиотами, но выбор был сделан, путь избран. Теперь надо было идти. И я пошел.
На выходе из училища меня ждал Вепрь. Он бы не выпустил меня, если бы мог, но он не мог, потому что капитан Немо подписал мой рапорт. Поэтому Вепрь, скривив свой пятак, сказал только:
– Я тебя запомнил.
Но мне не было страшно. И я запел, издевательски зычно и молодцевато:
– Пуговицы в ряд!
Пуговицы в ряд!
Золотом горят!
Золотом горят!
И я смеялся, зная, что Вепрь это слышит, смеялся громко, в голос, назло монстру, который меня запомнил.
Пластун
Яехал домой в поезде. Я пил вино в вагоне-ресторане в компании хмурых сосен, бегущих за окном куда-то прочь, туда, откуда я еду. Я отменил табу на синьку и больше не боялся плохой наследственности. Я думал. Обо всем.
Со мной такое случалось. Начнешь утром думать о том, что надо бы выйти из дому, дойти до базарчика у кладбища и выпить там винца, пару стаканов. И вот уже шнурую кеды у порога и думаю. Опять узел на шнурках. Откуда берутся на шнурках узлы? Мысль вроде бы несложная. Узлы на шнурках берутся от спешки. Спешить – присуще герою. Спешить жить.
Потом, когда иду уже к базарчику, думаю шире – о пути. Почему у меня такой путь, зачем я его выбрал и куда он меня приведет. И зачем идти по пути, если все равно финал пути известен: ведет он к базарчику у кладбища, в чем определенно есть символ, и наверняка не один.
А на базарчике винище продает дед с красной бородой, и я думаю, что борода у него красная, потому что он пьет красное вино, а у некоторых людей от красного вина становится красным лицо, у французов например, взять хоть Патрисию Каас.
