Евгений Орел - Баклан Свекольный
«Надо же, так влипнуть! Вот идиот!» – думает о себе Фёдор, не в силах выдавить и слова. Рука по привычке тянется в карман за сигаретой.
У Лены выражение лица – воплощение сарказма вкупе с разочарованием. Она уходит, не сказав больше ни слова. Фёдор понимает, что опять облажался, да и девушка обиделась. Видать, и впрямь ревнует его к Вальке, хоть и напрасно. А может, и к Выдре. Или что-то знает об их отношениях?
– Скидэ вэрс , – ругается он по-датски.
– Что? – не понимает Лена, останавливаясь.
– Я говорю, чёртов стих! – приближаясь к ней, переводит Фёдор.
– Да нет, Федя, стих сам по себе классный, хорошо у тебя получилось. Не знала я, что ты такой талантливый. Только вот Рубцова, особенно про жёлтый цвет, лучше почитай своей подруге, – и плавными движениями рук изображает грудь и бёдра огромных размеров.
– Какой подруге? О чём ты, Лен? – деланно удивляется Фёдор.
– О ком, а не о чём. На ней сегодня жёлтый шейный платок. И не прикидывайся, будто ты не видел, – прищуривается Лена, улыбаясь одной стороной рта.
– Да я не знаю…
– Всё ты, Феденька, прекрасно знаешь, – давая понять, что разговор окончен, она делает несколько шагов прочь от Бакланова, останавливается и, не глядя в его сторону, вполголоса замечает:
– Только зачем было её с грязью смешивать? Она ведь твоя женщина.
– И ты туда же, – отрешённо произносит он.
– Низко ты поступил, мерзко! Повёл себя, как последний подонок! Эх, Федя-Федя…
В отчаянье он едва не кричит ей вдогонку:
– Лена! Не верь! Это неправда! Ничего я на Выдру не говорил!
Она останавливается, по лицу пробегает тень сомнения: «А вдруг и в самом деле это не он?» Но после такого стишка, пущенного по институту, как считает Лена, им самим, да ещё о женщине, с которой у него роман, от Бакланова можно ждать чего угодно.
– Может, и не говорил, но кляузу написал, – твёрдо и непреклонно звучит обвинение, в которое, будто сквозь поры, навязчиво втискиваются сомнения. Ведь она любит Фёдора и принимает его таким, какой он есть. Но такой ли Бакланов на самом деле? «А как же быть с этим?» – Лена вспоминает об его похабных стишатах.
Федя догоняет её.
– Лена, – надрывно, едва не переходя на крик, продолжает он, – подожди! Я ничего не говорил и не писал. И ни на каком профкоме я не был. Мне никто не верит. Поверь хоть ты!
– Как же не был, если тебя там видели?
– Да, – смущается Фёдор, – заходил, сказал Ковалёвой…
– Ну вот! – она слово торжествует. – А говоришь – не был!
– Но потом я ушёл! Честное слово! Ты что же, им, значит, веришь, а мне – нет?
– Да я уж не знаю, как тебе верить… после этого, – она указывает на черновик в его руках. Фёдор машинально переводит взгляд на злосчастные рифмы, понимая, что ничего доказать не сможет.
Лена снова оборачивается:
– И знаешь, Федя, что-то мне не хочется с тобой никуда ехать, ни на какую стажировку. Да и вообще…
– Как это – не хочется? Ты что, отказываешься от поездки? Ты не едешь в Данию? – Удивление Фёдора на грани шока.
– Да я-то еду, – загадочно отвечает Лена, после чего окончательно уходит, чтобы даже не обернуться.
– Так… а… это… – неуклюжая попытка Фёдора задать вопрос наталкивается на пустоту: Лена исчезла из вида, свернув за угол коридора.
Ничего не понимающий, стоит он, как прошитый колом от головы до пят. Проходящие мимо сотрудники с удивлением оглядываются на Бакланова. Его свирепый взор в никуда отбивает всякую охоту даже поинтересоваться – «Что с тобой?» Так все бесстрастно и проходят мимо, не проявляя к нему ни малейшего участия.
На память Фёдору приходит случай, когда он возвращался со школы с двумя «двойками». Математичка вызвала его доказывать теорему Виета. Да вот задание он перепутал, и на доске из-под его мела возникла ещё не изученная теорема Фалеса. Раз в жизни добротно что-то выучил – и не то. Получая законную «пару», Бакланов про себя произнёс: «Виёт, да не тот». Сказал, будто чертыхнулся. В классе засмеялись, а учительнице послышалось, будто он ругнулся матом. Не вдаваясь в уточнения, она снова потребовала дневник и влепила ещё одну «пару», теперь уже за поведение. Тогда Феде казалось, что «стратил» он по-крупному, а нынче пришедший на память эпизод школьных будней выглядит невинной мелочью по сравнению с провалами текущего дня.
Но к чёрту воспоминания! В какой-то книге Фёдор вычитал: «Вспоминать о прошлом – удел стариков». А ему до старости ещё – ого-го-о!
Фёдора ждут великие дела. Надо срочно решить бумажные вопросы с отделом кадров, бухгалтерией, чтобы стаж сохранить и зарплату по месту работы, ну и прочее.
Ведь он едет в Данию!
Первый раз в жизни за границу!
Глава 23. Полный облом
Пятница, 8 октября 1993 г.
Время – 16:10.
Окрылённый мыслями о путешествии в Страну Сказок, Федя врывается в приёмную Марселя-Краковяка, замдиректора по науке. Надо завизировать заявление и оформлять командировку.
Секретарша, пожилая тётка по кличке Марсельеза, прозванная так из-за фамилии шефа, даже не глядя в его бумажки, огорошивает Бакланова ужасной новостью:
– А ты чё суетишься, Фёдор? Тебя в Данию не берут.
– Эт почему? – улыбается Бакланов, внутренне содрогнувшись. – Вы что, меня разыгрываете?
Вопросы проигнорированы, и Фёдор настойчиво повторяет:
– Почему, я спрашиваю?
– А по качану! – Марсельеза с ним особо не церемонится. – Не едешь ты! Вместо Бакланова, сказали, пошлют Ерышева.
– Подождите, подождите, вы не… вы не… вы ничего не путаете? – от волнения он даже начал заикаться.
– Я? – изумляется Марсельеза, вылупив глаза и растянувшись в улыбке до ушей. – А чего мне путать-то? Я сама печатала приказ!
– Как это – вы? А почему не Выдра? – возмущается Баклан, хотя ему-то какая разница?
– Потому что за стажировку отвечает зам директора по науке и приказ подписывает он же, Виталий Титович Марсель-Краковяк. А Саврук Пётр Тимофеевич, как директор, утверждает, визу ставит сверху. Понимаешь? Вот, смотри! – показывает приказ, только другой, в качестве примера.
– Но Шаповал на отделе сказал, что едут Овчаренко и я. У него в руках была какая-то бумажка, и он читал прямо с неё. Послушайте, тут какое-то недоразумение. – Фёдора уже начинает колотить.
– Да то, наверно, список, что подавали после собеседования, – безучастно отвечает Марсельеза, – а утверждали на дирекции, вместе с датчанами, кстати. Так что никаких недоразумений нет и быть не может. Понял, Бакланов? Иди, не мешай работать.
– Да как это?! Как это – нет недоразумений? Я ж там был в списке!
– Вот я же тебе и объясняю: ты был в старом списке, неутверждённом, тебя вычеркнули и вписали Ерышева.
– Какой на фиг Ерышев?! – срывается Фёдор. – Да он же английский знает через пень колоду!
– Зато он доктор наук, – злорадствует секретарша, – и молодой притом, а ты даже кандидатскую защитить не можешь.
– Ну ладно, а что датчане? Они согласились на Ерышева?
– А им-то какая разница? У них государственная программа, деньги есть, им до лампочки, кто поедет.
– Так уж и до лампочки! – злится Бакланов.
– Ладно, Фёдор, иди, не мешай, мне звонить надо.
Сняв трубку, Марсельеза набирает номер, записанный в рабочем блокноте. В него и заглядывает время от времени, сверяя цифры.
После выпуска гневного пламени Фёдор стушёвывается. На лице тень обиды вперемежку с ненавистью ко всему свету и ни в чём не повинному Ерышеву.
– Вот сволочь! – злобно и зычно шипит Бакланов, не обращая внимания на двух сотрудников, только что вошедших в приёмную. Оба удивлённо смотрят то на него, то на Марсельезу, силясь понять, кому адресовано «сволочь». Секретарша кривится и машет рукой в сторону Бакланова, мол, не обращайте внимания. Тот и сам ни на кого не реагирует.
Из кабинета Марселя выпархивает счастливая и довольная жизнью Лена Овчаренко. В руках – заявление с визой шефа и посольская анкета. В этот момент и прозвучало Федино «вот сволочь». У Марселя ещё остался Ерышев, и Лена без труда догадывается, на кого направлен этот гнев. Она ещё днём была в курсе, что Бакланова с Данией «продинамили», но виду не подавала даже во время разговора с Фёдором. И теперь ей вторично захотелось поиграть в издевательское неведение:
– Что грустишь, Оловянный Солдатик? – злорадно улыбается, направляясь к выходу и сильнее обычного раскачивая бёдрами. Ответ её не интересует.
Федя надрывно ей вдогонку:
– Меня в Данию не берут!!!
Реакции никакой. Взявшись за дверную ручку, Лена лишь на секунду останавливается, даже поворачивает голову, будто желая что-то сказать. Но – меняет решение, и дверь за ней плавно затворяется. Из коридора доносится бодрое, но угасающее, цоканье каблучков.
Фёдор молча таращится на дверь, за которой только что исчезла не то наивная Герда, не то коварная Танцовщица. Воображение даёт сбой, и в сознании возникает искажённая картинка. На месте Лены ему представляется хохочущая Снежная Королева. А сам он – будто Чертёнок из табакерки: гонору и хамства много, а рыпнуться с места – дудки. И ничего не поделаешь, ничего не изменишь.
