Евгений Орел - Баклан Свекольный
«Не понял…» – перечитывает список ещё раз и ещё раз… Бакланова нет. Зато появились какие-то «левые», кого он не только в глаза не видел, но и фамилии встречает впервые.
«Нет, зрение меня не обманывает, я не включён. Может, они забыли и ещё не поздно исправить?» – наивно думает Фёдор, продолжая тупо разглядывать список.
«Или нарочно вычеркнули?» – эту догадку он считает более логичной.
«Зав, наверное, на месте. Жаль, прозевал я, – мысленно упрекает он себя, – надо было при всех его к стенке прижать. Ну да ладно, сейчас разберёмся».
Он решительно встаёт и направляется в кабинет зава. Фёдору даже невдомёк, с каким идиотизмом он столкнётся несколько минут спустя.
С окаменелым от злости лицом Бакланов заходит к Шаповалу без стука и школярского «можно войти?» Знает, что так не положено, потому именно так и заходит. У зава как раз сидит Маслаченко, редактор концепции, что весьма кстати.
Без церемоний Федя вклинивается в разговор:
– Скажет мне кто-нибудь, что здесь происходит? Почему меня не включили в соавторы? – и показывает концепцию.
К его манерам все давно привыкли, знают, что расшаркиваться, особенно перед начальством, не его конёк. Но чтобы так беспардонно? Посреди разговора? Нет, его таки надо поставить на место!
– Ты не видишь, мы разговариваем? – еле сдерживаясь, Маслаченко опережает Шаповала. – И почему ты заходишь без стука? Тебя вообще учили какой-то культуре? Где ты воспитывался?
– Вижу, что разговариваете, да только не о том. Лучше вот сюда посмотрите, – и показывает список авторов на внутренней странице обложки.
– Федя, ты пока выйди, подожди, – на удивление спокойно говорит Шаповал, хоть и до сих пор не может простить ему случай с «квантильонами».
– Не буду я ждать! Я требую ответа на поставленный вопрос! И немедленно!
– Да ты что себе позволяешь?! – кипятится Маслаченко.
Шаповал жестом ему показывает, мол, не надо, я сам разберусь.
– Давай об этом позже, – пока ещё вежливо Шаповал норовит выставить непрошеного посетителя.
– Нет, не позже, а сейчас и только сейчас! – настаивает Фёдор.
– Слушай, ты невозможный, – ворчит Шаповал, – ладно, что там у тебя?
Зав хочет побыстрее отделаться от назойливого подчинённого. Оба – Шаповал и Маслаченко – сразу уловили, по какому поводу явился Фёдор, и поняли, что настало время отвечать на неудобные вопросы.
– Вот, полюбуйтесь! – тычет он заву эту злосчастную брошюру. – Мои страницы 123–125. Это результаты моих исследований. Почти такой же материал я подал и в рекомендации. Так там я указан среди авторов, а почему меня здесь нет?
Шаповал для виду слишком внимательно просматривает список. Вопросительно смотрит на Маслаченко – ответственного за выпуск. Последний, видя, что ему предстоит отвечать за проделки руководства и, в частности, того же Шаповала, несёт откровенный вздор:
– Понимаешь, Федя, нам нужно было включить нескольких высоких чинов из министерства. Ну и поэтому…
– Что – поэтому? – нетерпеливо перебивает Бакланов.
– Ну… надо было сократить список, – неловко оправдывается Маслаченко, не глядя на Фёдора.
Шаповал делает глаза невинного младенца и, удовлетворённо разведя руками, кивает в сторону Бакланова, мол, ну вот, всё и выяснилось.
При отправке концепции в печать Маслаченко и Шаповал понимали, что от этого разговора им не уйти. Но сейчас, когда и в самом деле пришло время отвечать, на их лицах читается: «Я украл в магазине булку, и меня поймали».
– То есть надо было кого-то взять и вычеркнуть? – Фёдор беспощадно дожимает тему. – Пожертвовать кем-то? Но почему именно мной?
– Ну, тут…понимаешь… – неуклюже начинает Маслаченко. Уверенности в его голосе не больше, чем у школьника, вызванного к доске с невыученным уроком.
– Понимаю, можете не продолжать, – Бакланов поворачивается к выходу.
– Федя! – едва не в один голос выкрикивают Маслаченко и Шаповал.
– Да шо Федя?! «Федя», – останавливаясь, он передразнивает начальство, – какой я вам Федя? Пацана, понимаешь, нашли!
– Ты успокойся, Фёдор Михайлович почти Достоевский! Ты пойми… – Маслаченко хочет перевести разговор в шутку, но Бакланов перебивает:
– Хватит ёрничать! Я Бакланов, а не Достоевский! И если обращаетесь по имени-отчеству, то, будьте добры, на «вы». А то прям как колхозники: «Иван Иваныч, иды волам хвосты крутыть!»
– Ладно, ты давай не кривляйся тут, – Шаповал пытается приструнить дерзкого подчинённого, но того безудержно несёт:
– Вот что я вам скажу. Вы все доктора и кандидаты, а у меня защита на носу. И лишняя публикация абсолютно… не лишняя, – от волнения он не может подобрать другое слово, – у меня и так печатных работ – с гулькин хрен, еле впритык! А вы у меня украли публикацию!
– Да ты полегче, Фёдор! – повышает тон заведующий, начиная краснеть в лице.
Такие выходки допускать нельзя, иначе этот пижон скоро будет их по матушке посылать.
– Ты давай полегче! – вторит ему зам. – И вообще, веди себя, как полагается!
– Что ты себе… как ты себя… что ты себе позволяешь?! – окончательно теряется Шаповал, привыкший к подобострастию и ни от кого из подчинённых не ждущий такой прыти. Даже от Бакланова, который никому в зубы не смотрит.
– Вы – воры! Неужели вам это не понятно? Вам сидеть в тюрьме, а не отделом руководить! – Бакланов разворачивается к выходу, оставляя после себя немую сцену. Дверью, конечно же, хлопает. Посыпались куски штукатурки, жалобно квакнули ни в чём не повинные дверные петли.
Сидя за рабочим столом, титаническим усилием воли Фёдор держит себя в руках, не давая взорваться праведному гневу. Ну не выливать же досаду на остальных. Они вроде тут ни при чём.
Может, маловато силы воли, а может, злости накопилось по самое некуда, но у Фёдора происходит надлом. Пальцы невольно сжимаются, и брошюра, теряя первозданный вид, превращается в бумажный комок.
– Тьфу ты, чёрт! – хрипло исторгает Фёдор, и комок летит в ближайшую корзину для мусора. Все, будто по команде, резко поворачиваются в его сторону. Свирепый вид Бакланова лишает смелости не только язвительную Зиновчук, но даже быдловатого Романченко.
Никто не понимает причины этой внезапной вспышки ярости. Да и могут ли понять? Не станет же Фёдор объяснять им, как руководство «кинуло» его с концепцией. Все они в списке авторов, и им совершенно до лампочки, есть ли там Бакланов.
* * *...Пятница, 7 октября 1993 г.
Время – 15:50.
По коридору плавно дефилирует Лена Овчаренко. В руках синяя папка с жёлтыми тесёмками. Её счастливая улыбка гальванически преображает хмурое лицо Фёдора, и он напрочь забывает о скандале в кабинете шефа.
«Вот она, единственная, кто меня понимает», – думает Бакланов.
– Хэй, Элэна! – приветствует её на датский манер. – Ну что, вместе в страну сказок?
Голос – воплощение неподдельного восторга. Возможно, впервые в жизни Федя Бакланов искренне чему-то радуется.
– А то! – не меньше торжествует Лена.
– Давай я буду Каем, а ты Гердой, хорошо?
– Ну да, щас, а потом ищи тебя у Снежной Королевы! – Лена с видимым удовольствием поддерживает шутливый тон. – И знаешь, я такая ревнивая, что все сосульки у неё на голове пообламываю. Нет уж, давай я лучше буду Танцовщицей, а ты Оловянным Солдатиком.
– Одноногим, что ли? Он же такой беспомощн… – Федя не может закончить фразу. Тень пробегает по его лицу от воспоминания о беспомощном Жердинском, хотя со дня возмездия минуло почти полгода. Внезапный перепад настроения не ускользает от внимания Лены.
– Ты чего, Федь? – тревожится она.
– Н-нет, нет, ничего, – берёт он себя в руки, продолжая тему сказок, – а тебе роль балерины подошла бы (осматривает её с ног до головы). Да и прикид у тебя классный.
Ему надо перейти именно на «прикид», а главное – на жёлтый пуловер.
– Как это у классика: Не знаю, как там белый и зелёный… – Фёдор не успевает закончить…
– Но жёлтый цвет как раза тебе к лицу, – подхватывает Лена. – Федька, ты повторяешься. Ты мне это уже говорил. Вчера.
Бакланов краснеет, вновь, как и в разговоре с Валей Зиновчук, желая перекрутить плёнку времени обратно и стереть этот эпизод из памяти.
– Да и не только мне. У нас же не одна любительница носить жёлтое. Особенно эта, – тычет ему в нос какую-то бумажку, прибавляя с укоризной: – Эх, ты!
Не понимая, о чём речь, Федя машинально берёт листик, а там…
Его передёргивает. Да это же тот самый черновик стихо про Выдру! «Так вот он где! Как же он к Ленке-то попал? Уже, наверное, весь институт в курсе». Фёдор только теперь понимает, почему многие сотрудницы при встрече так иронично ему улыбаются.
Вспомнил он и то, как Валька ехидно лыбилась позавчера, когда он вошёл в кабинет после встречи… «О-о-о, чё-ё-ёрт… я же ходил к этим кадрам, – как он мысленно назвал датчан, – чтоб они сгорели, а бумажка-то на столе осталась!» – Он же собирался переписать его на чистовик и подсунуть Выдре, а потом и вовсе о нём забыл.
