Вячеслав Ворон - Ёсь, или История о том, как не было, но могло бы быть
– Ничё, пойдут и обноски, потом в столице докупим тебе платьев. С нас не убудет, – пообещал Джежинский.
– А коли так, заходи, – пригласила его Дуня, – и жди меня, доколь не соберусь.
– Вот и славненько, а то не май, на улице и задубеть можно, – входя внутрь квартирки, произнес Джежинский. – Давненько я у тебя не был, а ты все хорошеешь да хорошеешь. Люба ты мне, Дуня. Дуня, ты мне люба, – внезапно сорвалось с уст Фила.
– Ахах, стихами запел, молодец ясный. Ладно, жди, – и она удалилась в уборную.
Фил обвел взглядом комнату и увидел на столе вазу с цукерками и свежий букет роз.
«В магазине таких не купишь, – подумал Фил, – стало быть, захаживал офицерик-то наш». Странное чувство охватило долговязого. В одночасье он почувствовал острую ревность к неизвестному офицеру. Он был готов разорвать букет и выбросить конфеты в мусор. Но самообладание вовремя его остановило. Рядом лежало письмо, аккуратно сложенное треугольничком. На краю красовалась надпись: «Моей даме сердца с пылким приветом от Царя». Фил перевел дух и взял конверт в дрожащие руки. Надпись была выведена каллиграфическим почерком, что подтверждало статус писавшего. Ибо только царь мог пользоваться услугами писаря. Он покрутил конверт в руках перед глазами и осторожно приоткрыл уголок треугольника, потом второй, третий, пока весь треугольник не превратился в квадрат. Текст, находящийся внутри письма, был уже не столь каллиграфичен, но также отличался четко выраженным прямолинейным характером. Внизу была подпись, которую Фил узнал бы среди тысяч других. Несомненно, это было письмо самого царя. И было оно адресовано Дуне. Он свернул конверт обратно и сунул в карман пиджака. Секунду спустя в комнате появилась Дуня. Фил перевел дух.
– Ты что, милый, нервничаешь, что случилось? Ты бледен, – осведомилась девушка.
– Это я от неуверенности в себе. Ты так прекрасна в этом платье, – сменил тему Фил.
На Дуне было надето мышиного цвета платье, с воротником под горло, и разрезом до бедра. Сзади красовался пышный бант, придающий ягодицам девушки еще более привлекательную округлую форму. Ажурные чулки с вытянутым узором кленовых листьев придавали от природы стройной ножке законченную линию женственного костюма. А туфли-лодочки на каблучке три четверти выгодно удлиняли их. Лицо было припудрено, и пухлые губки сверкали ярко-красной помадой, локоны ниспадали до грудей Дуни, упруго стянутых внутренним лифом, проступающим из-под платья. На голове была водружена небольшая шляпка с вуалью до половины лица.
Джежинский еще раз повнимательней осмотрел свою возлюбленную и поймал себя на мысли, что вся ее одежда по стоимости потянет не на одну квартиру в столице. В довесок его убеждению на запястьях красовался браслет с россыпью бриллиантов и розового жемчуга работы Скварцовски.
– Не иначе как Скварцовски? – поинтересовался Джежинский.
– Нет, Фил, это бижутерия, по случаю приобретенная на блошином рынке, а платье с шляпкой досталось от бабушки, – лукаво ответила Дуня.
Но Фил знал, как выглядят камни от Скварцовски, и он учтиво перевел разговор в иное русло.
– Ну что, моя королева столицы, идем? – он подставил свою крючковатую руку наподобие английского джентльмена и вопросительно взглянул на Дуню.
Она взяла его под руку, и они вместе направились к выходу.
* * *Ресторан кипел, бурлил и взрывался беспричинным смехом. Ресторанный люд не жалел рублей и сил, пребывая в празднествах и чревоугодиях. Посетители были все больше жулики и воры всех мастей, пьяницы, аристократы, ловеласы и просто разгульные дамы. Но необъяснимым образом вся эта разношерстная публика уживалась в ресторане и вела почти мирное существование, временами нарушаемое пьяными дебошами отдельных граждан. «У Николя» были свои завсегдатаи и любители острых ощущений, посещавшие его почти ежедневно. Поэтому, когда в ресторан захаживали новые лица, это всегда становилось предметом особого внимания. Так и в этот вечер, когда на пороге появился Джежинский с Дуней, кипяще-шумящая публика вмиг умолкла и уставила свои пристальные взгляды на вновь пришедших. Естественно, все мужчины уставились на Дуню, а все женщины – на долговязого Фила, и, не увидев в них себе подобных, публика вернулась к своим привычным делам. Дамы продолжили свое щебетание о городских модницах, сплетничая и предавая по секрету друг другу секреты других, а мужчины курить сигары, запивая приличной дозой коньяка, рассуждать об устройстве государства и о сложившейся ситуации в стране. Пара Джежинский – Дуня потеряла для них интерес. Пройдя через весь зал к столу, Джежинский выдвинул стул и усадил свою спутницу. После сел сам. Столик рядом был пуст. Тут же подскочил половой и стал наизусть повторять блюда из меню ресторана. Джежинский заказал себе коньяку, нарезку из лимона, шоколад и оливки.
– А что ты будешь, моя королева? – обратился он к Дуне.
Девушка закрыла глаза, точно повторяя в мыслях все пересказанное официантом меню, и, открыв их, громко произнесла:
– Мне «Мадам Клико» бутылочку, двести грамм севрюжьей икры, и сыры на блюде и мед отдельно. Ах, да, чуть не забыла, льда еще.
– Будет исполнено мадемуазель, – отчеканил половой и удалился.
От заказанного Дуней меню дамы замолкли, и устремили взоры в ее сторону. Шампанское «Мадам Клико» стоило целого полугодового жалованья штабс-капитана, и поставлялось исключительно для особ, приближенных ко двору. Ресторан «У Николя» был одним из немногих, который имел право ввозить шампанское прямо из Франции. Он же поставлял его ко двору царя в Ё-бурге. Но Фил всего этого не знал и поэтому пребывал в хорошем расположении духа. Он давненько не бывал в ресторациях и еще больше времени не испытывал амурных чувств к противоположному полу. Все это в совокупности давало мощный внутренний эффект, сравнимый по полноте чувств с трезвым опьянением. Заказ не заставил себя долго ждать, и уже через двадцать минут стол был сервирован по лучшему разряду. Официант услужливо разлил горячительные напитки по бокалам и послушно удалился. Джежинский поднял бокал с коньяком правой рукой, а левой зажав дольку лимона, произнес величественный тост:
– Дорогая моя Дуня! После первой встречи с тобой я много думал о том, как мне сказать о своих чувствах к тебе. Но природная застенчивость не позволяла мне это сделать. Изо дня в день я разрывался между скромностью и любовью. И это чувство мне мешало работать, спать и бодрствовать. Но потом я решил, будь что будет, и нашел в себе силы прийти к тебе и признаться во всем. Да, я смело тебе говорю, я люблю тебя. И ничто на свете не сможет разлучить нас до самой смерти. Так выпьем же за то, чтобы наши сердца соединились.
Он протянул свой бокал навстречу Дуниному и слегка задел его краем. Раздался характерный звон хрусталя с бубенцовой гармонической окраской. Едва он пригубил коньяку, дверь в ресторан распахнулась, и на пороге замаячила фигура грузина. Он узнал бы ее даже с закрытыми глазами. Это был крепкосложенный невысокий мужчина в полном рассвете сил, с большой головой и едва наметившимся животиком. Лицо его отсвечивало землистым оттенком, на котором красовались пышные усы – неизменный атрибут кавказца. Несомненно, это был сам гегемон, Ёсиф Стален. Сила его личности была такова, что все дамы ресторана интуитивно обратили свои взгляды на него. Мужчины, как ни странно, этого не замечали либо делали вид, что не замечали, дабы не раскалять и без того взрывоопасную атмосферу. Стален уверенным шагом проследовал к своему столику, не отвлекая сосредоточенного взгляда от намеченной цели, резко отодвинул стул и грузно на него сел. Достал свою трубку, набил табачку, раскурил ее и выпустил дым. Моментально у его стола вырос половой и начал наизусть повторять меню. Жестом руки Стален приказал гарсону замолчать и важно произнес:
– А прЫнесЫ мЭнЭ «Боржо», для начала.
Дамы ресторана выдохнули с облегчением. Что означало полное одобрение выбора их предмета обожаний. Дальнейшие их разговоры сводились к бесполезным попыткам начать таковые, но упорно не давало покоя зрение, то и дело устремляющее свое направление на брутального кавказца. Понимая это, Стален раскурил свою трубку сильней, пока совсем не окутал себя дымом. Потеряв его как объект, дамы еще минуту находились в смятении и, не найдя полной визуализации своих желаний, вернулись к привычным для себя беседам. Поскольку столики Джежинского и гегемона находились рядом, то и столик Джежинского окутала завеса дыма. Они как бы оказались в одном коконе, невероятным способом отрезанном от внешнего мира. Стален развернулся на стуле на сто восемьдесят градусов и взял Дуню за руку. Она вздрогнула от неожиданности, но сопротивляться не стала.
– ПослЮшай, детка, – начал он. – Я пришел сюда, не сюси-муси разводить. А историю делать. Меня зовут Стален. Слыхала такого?
Джежинский завертелся на стуле, ища взглядом свободные уши или агентов царской охранки.
