Татьяна Булатова - Бери и помни
Двадцать восьмого декабря тысяча девятьсот восемьдесят девятого года «господин Селевероф-ф-ф», как уважительно его называли немецкие партнеры по «бизнесу», пропустив крохотную рюмочку по поводу подписания удачного контракта, перебегал дорогу в неположенном месте, чем «создал аварийную ситуацию на дороге, закончившуюся наездом грузового автомобиля «ЗИЛ» (21–00 УА) на нарушившего правила дорожного движения пешехода. От полученных травм, – говорилось в протоколе, – пешеход Селеверов О.И. скончался на месте».
– Не может быть, – отказалась поверить в случившееся Римка, ссылаясь, что Олег «сроду никогда пешком не ездил».
– Не ходил, – поправили в трубке и замолчали.
– А когда? – вдруг неожиданно задала она вопрос невидимому собеседнику.
– По данным экспертизы, – ответили ей, – часов пять тому назад.
– Нет, – снова отказалась поверить Селеверова. – Пять часов тому назад мой муж присутствовал на подписании контракта в административном здании автозавода.
– Все правильно, – согласилась трубка. – Ваше замечание совпадает с показаниями свидетеля.
– Свидетеля? – удивилась Римка. – А где?
– Что где? Свидетель?
– Где это произошло?
– Московское шоссе. Район автозавода…
– Да-а-а? – удивилась такому совпадению Селеверова и потеряла сознание.
– Рим-ма! – выскочила на странный шум Дуся и, увидев распластанную на полу Римку, орущую трубку, все поняла.
– Го-о-споди! – закричала Евдокия. – Лё-о-ока? Девочка моя! Кто? Кто? – схватила она трубку. – Девушка? Кто? Элона? Кто-о-о-о?
– С кем я разговариваю? – строго поинтересовалась трубка.
– Ба-а-абушка! Ба-а-абушка я ей.
– Ему, – поправили Ваховскую.
– Кому ему? – не сразу поняла Евдокия.
– Селеверову Олегу Ивановичу, – наконец-то услышала Дуся и задохнулась от ужаса. – Вы его бабушка? – с некоторым сомнением поинтересовалась трубка.
– Не-е-т, – искривив рот, задышала Евдокия.
– Мать?
– Соседка, – ответила Дуся и положила трубку на рычаг.
Телефон зазвонил снова – Ваховская даже не пошевелилась. «Сам, значит», – подумала Дуся и застыла.
Хоронили на четвертый день. Подъездные бабки, заполонившие прихожую, пристрастно смотрели на лицо покойного и недовольно шушукались: «Передержали. Вон уж черный весь: земля к себе требует».
У подъезда все три дня дежурила «Скорая». Бригада периодически поднималась в квартиру и, не разуваясь, привычно проходила в спальню, где на опустевшей супружеской кровати лежала Римка, похоже, так до конца и не поверившая в реальность.
– Ду-у-уся, – начинала плакать она, как только над ней склонялся врач.
– Это не Дуся, – ласково и терпеливо отвечала доктор и щупала у Селеверовой пульс. – Кордиамин, два кубика, – отдавала она приказание медсестре и саморучно колола пациентку в вену.
– Ду-у-уся, – шептала Римка и, чуть-чуть разомкнув веки, водила глазами.
– Позовите… – снова приказывала врач, и медсестра безошибочно выцепляла Ваховскую из числа усевшихся возле гроба.
– Зовет, – шептала она ей на ухо и тенью исчезала в глубине квартиры.
Евдокия тяжело поднималась, подходила к гробу, гладила плохо отмытые от крови руки Селеверова и медленно говорила, словно тот слышал:
– Отойду.
Следом за Дусей над отцом склонялась Элона, гладила покойного по невероятно большой неровной голове и молча плакала, стирая свои слезы с его безжизненного лица.
– Не надо, – брала ее за плечо беременная Анжелика и тянула назад, чтобы сестра села с ней рядом.
– Ликочка, – с недоумением смотрела Элона на сестру, словно не узнавала ее. – Видишь, па-а-апа…
– Вижу, – крепилась Анжела и, пытаясь успокоиться, поглаживала себя по животу.
Периодически Римка кричала и билась как раненая птица, нарушая торжественную тишину, воцарившуюся в квартире. И тогда дочери бежали к ней, пытаясь унять жуткий вопль, вырывавшийся из нее.
– Уйди, – визжала Римка, не называя дочерей по имени. – Уйди…
И только Дусе удавалось сгрести в охапку изломанную Селеверову и, зажав ее непослушные руки, остановить лихорадочные движения.
– Ду-у-уся, – стонала маленькая Римка в объятиях Ваховской. – За что-о-о-о?
Евдокия молчала, боясь вслед за скорченной Селеверовой разразиться тем же вопросом.
– Как Олежа? – вдруг успокаивалась Римка и пытливо заглядывала Дусе в глаза.
– Лежит…
– Лежит? – переспрашивала несчастная, как будто могла услышать что-то другое.
– Лежит, – подтверждала Евдокия и гладила Римку по взъерошенным волосам.
– Отведи меня к нему, – просила Селеверова и добавляла: – Очччень тебя прошу. Пожалуйста.
Больше десяти минут около мужа Римка продержаться не могла. Она начинала задыхаться, заваливаться набок, пугая и так до смерти перепуганных дочерей, и ее снова уводили, пообещав, что как только она отдохнет, так сразу же вернется к «своему Олеже».
Нашпигованная лекарствами вдова в день выноса не проронила ни слова, повиснув на мощной Дусиной руке.
Когда прощались, распорядитель похоронной процессии сердито произнес:
– Жену с матерью пропустите.
К гробу семенящими шагами подошли две женщины и, синхронно наклонившись, прошептали безмолвному Селеверову слова, которые, возможно, собирались сказать ему всю жизнь.
– Сыночек, – прошептала Дуся и поцеловала покойного в совсем застывший на тридцатиградусном морозе лоб.
Римка же просто легла на чужую теперь, хотя и широкую грудь Селеверова и тихо завыла, перебирая руками лацканы пиджака.
– Теперь дети, – приказал распорядитель, и все вокруг расступились.
Оберегая руками живот, нагнулась над отцом Анжелика, с другой стороны – Элона. Страшно было уже не смотреть на мертвого отца, а страшно было смотреть друг на друга.
– Теперь остальные, – разрешил не на шутку распереживавшийся мужик и первым подошел к «уважаемому Олегу Ивановичу».
Ни Римма, ни Анжелика не видели момента, когда гроб опускали в могилу, около них хлопотала ставшая почти родной бригада «Скорой помощи». И только Дуся, неподвластная никакому морозу, прижав к себе превратившуюся в сосульку Элону, стояла до последнего, пока кладбищенские старатели не прикрикнули на них озабоченно:
– Мамаша! Не мешайте делать дело. Езжайте поминать сына и внучку с собой забирайте. Рановато ей пока. Живите еще.
– А? – не поняла Евдокия и хотела было сделать шаг в их сторону, но подбежал юркий распорядитель и затараторил:
– Я все понимаю… Сын… Но люди замерзли… Пройдите в автобус… Ждут…
– Пойдем, девочка, – прошептала Дуся замороженной кладбищенским холодом Элоне и бережно повела свое сокровище к большому автобусу, на который вполне можно было бы привинтить табличку «Остальная жизнь».
* * *«Сколько ее еще осталось?» – размышляла Евдокия, постукивая пальцами по столу в ожидании ответа, адресованного Тому, кому не было никакого дела до бед и радостей осиротевшего селеверовского семейства, а потом, кряхтя, бродила по закоулкам опустевшей четырехкомнатной квартиры, пугая парализованную смертью Олега Римку.
– Ма-а-а-а, – мычала встревоженная Селеверова, тыча скрюченным пальцем в темные углы.
– Что, милая? Что, моя хорошая? – склонялась над ней Дуся и вытирала с подбородка непроизвольно пущенную слюну. – Попить?
Римка замирала от звука Дусиного голоса и, мелко потряхивая коротко остриженной головой, тянула к ней руки.
– Устала сидеть-то? – с лету расшифровывала Ваховская Римкино мычание и поднимала больную с дивана: – Походим? Давай походим… Ножками… Ножками, – подбадривала она Селеверову, как поддерживала бы, наверное, годовалого ребенка, от усталости просящегося на руки. – Доктор сказал ходить, – объясняла она безответной Римке и направляла нетвердый шаг.
– Мм-ммы-ы-ы, – пыталась что-то произнести Селеверова и останавливалась.
– Устала уже? – догадывалась Евдокия и послушно вставала, внимательно вглядываясь в перекошенное Римкино лицо.
– Ничего, – успокаивала Дуся больше саму себя и для этого вспоминала слова участкового невропатолога: – Ты у меня еще побежишь! Еще внуков нянчить будешь… Подумаешь, инсульт, люди вон с контузиями живут и ничего… Ходить надо! – заглядывала она в непроницаемое лицо Селеверовой и переспрашивала, четко выговаривая слоги: – Слы-шишь ме-ня?
Римка смотрела сквозь Дусю и мелко вибрировала.
– Не слышишь, – махала рукой Ваховская и подталкивала спутницу к возобновлению движения. – Ходить! Ходить! Движение – это жизнь, – подытоживала она, не сомневаясь в правоте лозунга.
Покормив Римку, Евдокия давала ей отдохнуть, а потом клала на свои колени ее крошечные ножки, снимала шерстяные носки и часами массировала той стопы. Селеверова безучастно смотрела на шевеление Дусиных пальцев и улыбалась искривленным ртом.
– Как мама? – звонила дотошная Анжелика и расспрашивала об успехах восстанавливавшейся после удара Римки. – Речь вернулась?
