Елена Модель - Благодетельница (сборник)
– Ну, ладно, пеняй на себя, – произнесла Мария Петровна вслух. – Мы здесь всю жизнь живем, бог даст, и с тобой за пятнадцать минут ничего не случится.
Она сделала приглашающий жест. Ведя под руку пострадавшую женщину, иностранец смело и решительно преодолевал лестничные пролеты один за другим. Он вовсе не смотрел по сторонам и, казалось, не видел в этом полуразвалившемся доме ничего особенного. «И действительно, подъезд как подъезд, – подумала Мария Петровна. – Чего я, в самом деле! Может, у них там точно такие же, только слова на стенах другие нацарапаны, немецкие». Вот, наконец, четвертый этаж, последний. Здесь лестница упиралась в перекошенную дверь. Из огромной щели, образовавшейся сверху над притолокой, тянуло пустым кисловатым запахом коммунальной кухни. Мария Петровна, порывшись в сумке и не найдя ключа, позвонила. За дверью послышались шаги дочки.
– Ну, ты, мам, даешь! Мы здесь чуть со страху с ума не сошли, – ворчала она, открывая дверь. – А ты что же, без клю… – Дочь застыла в дверном проеме с открытым ртом. С минуту стояла молча. – Ты что, мам, в болоте тонула? Чего такая грязная? – наконец-то произнесла она, не отрывая взгляда от неожиданного гостя.
– Ну, ты вот что, хватит глаза таращить, – оборвала ее мать. – Проводи человека в комнату. У нас там хоть прибрано?
– Да так… Вроде ничего… Мальчики спят.
– Ладно, иди. А я в ванну. Обмоюсь хоть. А то, небось, страшно смотреть.
– Да уж, хороша! Прямо кикимора болотная! Что случилось-то?
– Ну что, мы с тобой в дверях объясняться будем? Иди. Потом расскажу… Дочка, – повернулась Мария Петровна к гостю и указала сначала на дочь, потом на себя. – Моя, – уточнила она. Австриец понимающе кивнул.
С кухни с огненно-красным борщом в глубокой тарелке выплыла Зинка. Голова ее была туго схвачена платком, который узорчато подтекал хной. Хна и борщ были настолько схожи по цвету, что создавалось впечатление, будто Зинка только что прополоскала волосы в тарелке. Видно, она уже приняла немалую дозу и теперь была в прекрасном расположении духа. Балансируя в такт поплескивающему в тарелке борщу, она пела, громко пришепетывая, так как из угла рта свисала полупогасшая папироса. Не дойдя до своей двери, Зинка заметила соседей и какого-то незнакомого человека.
– Таскаются тут всякие, – пробормотала она и сделала еще несколько шагов, чтобы получше разглядеть гостя. Без очков, в темном коридоре, она почти ничего не видела. Заметив приближающуюся соседку, иностранец ласково улыбнулся и сказал, вопросительно взглянув на Зинку:
– Мама?
– Чья мама? – удивилась Мария Петровна. – Моя? Да какая же она мне мама? Она меня всего на десять лет старше.
Тут Зинка подошла поближе и, быстро смекнув, что происходит, сделала глубокий реверанс.
– Здрасьте, – кокетливо проговорила она. – Ты, Марусь, где такого раздобыла? А?
– Ты иди, Зин, иди. Смотри-ка, весь борщ на пол вылила.
– Ой! – Зинка взвизгнула и понеслась за тряпкой.
Мария Петровна подтолкнула гостя и дочь в сторону комнаты, а сама отправилась в ванную, закрывшись на задвижку. Над раковиной зияла половина тусклого зеркала, сколотого наискосок и засиженного временем, как мухами. В нем отражалась тесная и глубокая, как колодец, ванная комната. Высокий потолок кудрявился облупившейся масляной краской и опадал, как дерево отжившим листом. Чуть ниже – окно, которому нельзя придумать иного применения, как только подглядывать из туалета в ванную. Стены обвешаны чужими шайками, терками для стирки белья. Мария Петровна внимательно всматривалась в мутную глубину зеркала. А все эти предметы с таким же вниманием смотрели на нее, будничные и страшные в своем глубокомысленном отчаянии.
«Боже мой, как здесь темно и жутко, – подумала Мария Петровна, впервые ощутив безысходность своего существования. – Сорок девять лет, почти пятьдесят, осталось-то совсем ничего, а я даже ни разу ничего не ждала. А чего ждать среди вот этого хлама? А я же молодая хорошенькая была, и мужчины на меня заглядывались. Куда все подевалось? И быстро-то как!» В ней лениво шевельнулось и робко попросилось наружу чувство, похожее на протест. «В западне я, в западне, – с ускорением думала Мария Петровна. – В клетке меня закрыли и думают, что не выберусь. А я вот возьму и…» Все так же глядя в зеркало, она еще раз гневно обвела комнату взглядом и вдруг наткнулась на свое отражение.
– Господи, страх-то какой, – ужаснулась она. Волосы слиплись, заплаканные припухшие веки стянуты застывшей грязью, а на кофту и вовсе смотреть противно. Мария Петровна с отвращением провела рукой по зеркалу. Широкие влажные следы пальцев на глазах испарялись, превращаясь в узенькие полоски. – Вот так…
Комната в зеркале, вместе с отражением Марии Петровны, была перечеркнута. И чувство протеста задохнулось сразу и без боли. «На кого злюсь? – с безразличием подумала она. – Я же от этого всего ничем, ну ничем не отличаюсь. От ведра вот от этого или от швабры. Вон она стоит, такая же грязная и ободранная. И будет стоять в этом углу всегда, потому что там ее место. И интерес у нее к жизни примерно такой же, как у меня, только она умнее, потому что смирилась». – Размышляя таким образом, она включила душ. В высокой железной трубе грозно заурчала поднимающаяся кверху вода. Мария Петровна свалила в кучу перепачканную одежду и, с трудом перекинув через высокий край ванны поврежденную ногу, встала под горячий душ. Вода обрушилась шипящим потоком и стала медленно размывать чувство страха и безысходности. Мария Петровна с наслаждением подставляла под воду лицо, руки, живот.
– Ой, как хорошо! – постанывала она. – Ой! – И крутилась под душем то вправо, то влево. Потянулась к своей полке, достала кусочек зеленого мыла. Хрупкая пена взбухала на теле дрожащими бугорками. Мария Петровна смывала ее ладонями и чувствовала, как под пальцами расправляется упругая и гладкая кожа. «А для пятидесяти я еще вполне ничего», – подумала она, глядя на стройные ноги и высокую грудь с розовым, похожим на кнопочку соском. Она с наслаждением гладила себя по скользкому от мыла и воды телу, как будто впервые за много лет заметила, что тело это ее. И что это не просто живот, бедро или грудь, а что все это мягкое, трепетное, полное жизни. И опять какое-то новое, незнакомое чувство слегка шевельнулось и застыло где-то внизу живота.
В дверь постучали.
«Да что же это мне какая-то чушь в голову лезет», – с раздражением подумала Мария Петровна и сорвала с крючка вафельное полотенце.
– Мам, это я, Наташа, открой!
Дочка проскользнула в приоткрытую дверь.
– На, мам, оденься. – Она положила на табурет аккуратно сложенную одежду.
– Ну, что он там? – поинтересовалась мать.
– А он такой дядька простой оказался, – отозвалась Наташа. – Сидит с Колькой, старые фотографии смотрит и все время смеется.
– Его бы угостить надо. Он меня прямо от беды спас.
– А ты принесла что-нибудь?
– Да в том-то и дело, что нет. Я на Красной площади шлепнулась. Он меня подобрал. А все продукты так и остались в луже. Нехорошо мне было, знаешь. Ну ладно, что делать. Чайник хоть поставь, а я сейчас приду.
4
– А мы уже познакомились, – радостно воскликнул зять, когда Мария Петровна вошла в комнату. Она несла в руках огромный заварочный чайник с красными петухами на золотом фоне. – Его Куртом зовут.
– Курт, Курт, – воскликнул гость и весело закивал головой.
Мария Петровна стала разливать чай в расставленные дочкой чашки.
– Ты – Маша, – вдруг произнес Курт и ласково похлопал Марию Петровну по руке. Она удивленно взглянула на зятя.
– Это я его научил, – самодовольно произнес Николай. – Он пытался сказать Мария Петровна, так чуть язык не сломал, ну, я над ним сжалился и разрешил тебя Машей называть. Ничего?
– Ничего, – согласилась Мария Петровна. – Давайте чай пить. Вот только к чаю ничего нет, кроме печенья. – Она придвинула хрустальную вазочку с темно-коричневым печеньем поближе к гостю.
– Соседи, можно? – послышалось из-за двери.
– О Господи! Зинку нелегкая принесла! – простонала Наташа. – Она к этому времени, небось, совсем лыка не вяжет!
Но Зинка оказалась в прекрасной форме. Не пьяная, а лишь слегка навеселе. Она навела порядок в своем туалете и теперь выглядела торжественно и строго.
– Я смотрю, гости у вас, – пролепетала она, стоя в дверях и пряча за спиной руку, – так я вам здесь кое-что закусить принесла.
Она решительно шагнула вперед и поставила на стол раскрытую, но еще не початую двухкилограммовую банку черной икры. Икра лоснилась драгоценным блеском, свежая и аппетитная, распространяя аромат сытости и богатства. Курт уставился на банку с таким неподдельным изумлением, что Зинка самодовольно заулыбалась, а Мария Петровна смущенно сказала:
– Ну зачем ты, Зин! У нас и хлеба-то нет.
– А вот так, – гордо ответила Зинка. – Пусть знают, как советские люди живут. А хлеб я сейчас принесу и масло тоже.
