Александр Филиппов - Аномальная зона
Полковник сообразил, что такой специалист ему самому вполне сгодиться. И не стал направлять шустрячка в лабораторию. Ведь оттуда, вплоть до особого распоряжения Берии, выхода никому не было!
Приспособив юного химика гнать спирт в промзоне для нужд начальника лагеря, Марципанов тем самым, не подозревая, спас будущего академика, гуманиста и совесть нации от бесследного исчезновения как участника секретного проекта.
Через год способный зек заболел, попал в центральную больницу ГУЛАГа, откуда в Особлаг уже не вернулся. Умение гнать спирт из дерьма и опилок, как подозревал полковник, оказалось востребованным и тамошними докторами…
Так неспешно, по заведённому должностными инструкторами порядку, шли дела в Особлаге до марта 1953 года. Даже амнистия, изрядно обезлюдившая ГУЛАГ, хозяйства Марципанова, где содержались в основном политические, не слишком коснулась. И вот теперь этот внезапный вызов в Москву. Лично к товарищу Берия.
5
Как было оговорено при первой встрече, полковник, выбрав наугад уличный телефон-автомат, позвонил по заученному ещё тогда номеру, назвал себя и произнёс условленную фразу:
– Здравствуйте. Я привёз посылку – баночку красной икры для вашего папы…
В трубке что-то щёлкнуло, и невыразительный голос предупредил:
– Минуту… – а потом сообщил буднично: – Арбат, дом восемнадцать, вход со двора, квартира двадцать один. Семь часов вечера.
И сигнал отбоя, как многоточие: бип-бип-бип…
Марципанов посмотрел на часы. Времени до встречи оставалось достаточно. Он решил прогуляться по центру Москвы.
Толчея на тротуарах вначале сковывала, а обилие вольных, идущих свободно, без всякого конвоя, людей, даже пугало. Непривычным было то, что встречные не замирали почтительно, не тянулись во фрунт перед полковником в грозной синей фуражке, не замечали будто бы человека, в другом месте и при других обстоятельствах способного одним движением брови стереть любого из них в порошок, превратить в лагерную пыль, в ничто.
Лишь изредка козыряли ему военные, да и те, особенно фронтовики, легко узнаваемые по иконостасу орденов и медалей на кителях и гимнастёрках, отдавали честь походя, небрежным взмахом руки к козырьку, что тоже раздражало изрядно.
«Ну, ладно, герои, погарцуйте, посияйте орденами пока, – скривил губы в усмешке полковник. – Ишь, расчувствовались, победители хреновы… Рано Иосифа Виссарионовича схоронили… Погодите, мы с Лаврентием Палычем ещё научим вас Родину любить. Всех построим по ранжиру и заставим по струнке ходить! Перед нами, бывалоча, генералы да маршалы на брюхе ползали!»
Что-то, и Марципанов остро чувствовал это, изменилось в людях после смерти вождя. Например, отчётливых флюидов ужаса при виде его гэбэшной формы от них он уже не улавливал. Более того, раза два его грубо задели плечом, не посторонившись, в толпе, наступили на сияющий носок хромового сапога, что тоже было немыслимым в прежние времена.
Шестиэтажный дом с облупившейся штукатуркой, с фанерными листами вместо стёкол в некоторых окнах, где была назначена встреча, оказался обыкновенным жилым. В сумрачном, без единого деревца дворе-колодце, тесно зажатым с четырёх сторон мрачными корпусами дореволюционной постройки, гомонила расплодившаяся после возвращения оголодавших в окопах по женской ласке отцов послевоенная голопузая малышня. Вполне мирный, заурядный московский двор. Однако по тому, как мгновенно напрягся при его появлении угрюмый дворник-татарин, до того безразлично шаркавший метлой по растрескавшемуся асфальту, по профессионально оценивающему взгляду, брошенному из-под кустистых бровей на подошедшего к подъезду полковника точильщиком, покрикивающим заунывно: «Точу ножи, ножницы, бритвы пра-а-авлю…», Марципанову стало ясно, что подступы к месту явки надёжно блокированы.
Поднявшись по истёртым тысячами ног ступеням, миновав довольно натурально милующуюся на подоконнике парочку, Эдуард Сергеевич оказался на лестничной площадке второго этажа, заставленной детскими колясками, велосипедами, старыми сундуками и прочей рухлядью. Отыскав нужный номер квартиры, он позвонил в дверь с бронзовой табличкой «Доктор Шлоссберг».
Ему открыли практически сразу – наверное, наблюдали в окно за тем, как он вошёл во двор.
– Полковник Марципанов, – отрекомендовался с порога Эдуард Сергеевич.
Человек в штатском, кавказской внешности, с тонкими усиками на верхней губе, внимательно осмотрел визитёра, кивнул и, шагнув в сторону, предложил коротко:
– Входите.
Полковник прошёл в просторную полутёмную прихожую. Провожатый, маячивший за его спиной проскользнул вперёд и, тихо постучав костяшками пальцев в одну из дверей, тронул за погон гостя:
– Прошу.
И в этой комнате было сумрачно из-за плотно зашторенных окон. Войдя, Марципанов сразу признал сидевшего за столом и, вытянув руки по швам, поприветствовал дрогнувшим от волнения голосом:
– Здравия желаю, товарищ маршал Советского Союза! Прибыл по вашему приказанию.
– Садись, полковник, – сухо предложил Берия, указав на стул напротив. И, не вставая, протянул пухлую вялую ладонь. – Здравствуй.
Марципанов, несмотря на полумрак, заметил, как изменился за те десять лет, что они не виделись, второй человек после Сталина. Постарел, обрюзг, совсем облысел. Сейчас, в штатском костюме, всесильный шеф государственной безопасности больше напоминал пожилого южанина – торговца фруктами на столичном базаре.
– Как дела в вашем хозяйствэ? – с лёгким грузинским акцентом поинтересовался маршал.
– Работаем, Лаврентий Павлович, – осторожно ответил Эдуард Сергеевич. – Плановые задания выполняем. Лаборатория функционирует нормально.
– Нэ нормально! – повысил голос маршал, но, заметив, как дёрнулся визитёр, махнул вяло рукой. – Сиди спакойна! Это к тебе не относится. Видишь, в каких условиях встречаться приходится? В подполье. А ты гаварышь – нармальна! – потом, успокоившись, достал из бокового кармана пиджака смятый клетчатый платок и утёр лоб, лысое темя. – Ладно. Оставим эмоции, – акцент в его произношении снова исчез. – Слушай приказ. – Увидев, что полковник вскочил со стула, поморщился досадливо: – Говорю – сиди. Вернее, присаживайся. Сидят в твоём лагере преступники и враги народа. А мы с тобой не враги, а друзья советского народа. Причём самые лучшие и преданные друзья! Не то что разные там ревизионисты… Так вот. Приказ тебе будет такой. Сегодня же возвращаешься домой. В пути не задерживайся – время дорого. Как вернёшься – лагерь объявишь находящимся на особом положении. Всю охрану – в ружьё, зеков – в бараки. Любые выезды за пределы гарнизона, включая служебные командировки личного состава запрещены. Мотивируешь этот приказ осложнением политической ситуации в стране, попыткой государственного переворота…
– Не может быть! – побледнел Марципанов. – Никто не посмеет…
– Это у тебя в тайге не посмеют, – усмехнулся Берия. – А здесь такие вихри враждебные задувают!
Полковник кивнул и даже позволил себе поддакнуть:
– То-то я смотрю, товарищ маршал Советского Союза, народишко хвост распушил. Фронтовики совсем обнаглели… Опять же амнистия эта… Столько швали из лагерей на волю вырвалось!
– Шваль – это хорошо, – задумчиво подтвердил Берия. – Это я специально так распорядился. Тут, в Политбюро, нашлись такие: дескать, после смерти вождя народу-победителю послабление надо дать. Либералы хреновы. Ну, нате вам послабления. Жрите. Вот он, ваш народ, – из-за колючей проволоки, тупой, злобный, с финкой за голенищем… Ничё-ё-о-о, как начнут здесь, в Москве, уголовники всех подряд резать – быстро по железной руке, по ежовым рукавицам соскучатся! А пока… пока, полковник, в Политбюро ЦК предатели оказались! Заговоры плетут. Всё, что хозяином сделано, разрушить хотят. Компромат собирают. На меня, на других верных ленинцев…
Полковник не выдержал, вскочил-таки со стула, сжал кулаки:
– Не допустим… Только прикажите… В порошок, в лагерную пыль сотрём… Как собак бешеных перестреляем!
– Не кипятись, – растянул губы в недоброй улыбке маршал. – Будет и на нашей улице праздник. В твоей личной преданности делу вождя и партии я не сомневаюсь. Таких, как ты, старых служак, много. Придёт день – на фонарях вражескую мразь вешать по всей Москве будем! На Красной площади башки рубить! Но всему свое время. А сейчас… Я распорядился. Все документы, касающиеся твоего лагеря и спецлаборатории, все личные дела на сотрудников и зеков из архивов изъяты. Нет больше такого лагеря. Тебя нет, людей нет и никогда не было. Понял?
– Не совсем… – замороченно тряхнул головой Марципанов.
– Сейчас, после реформ, в документах сам чёрт не разберётся, – терпеливо объяснил маршал. – Передаём архивы, личные дела из МВД в Минюст, из Минюста – опять в МВД… Кое-что, по моему указанию, убрали совсем, кое-что подчистили, подправили. В итоге всё, что касалось твоего Особлага, любое упоминание о нём – уничтожено. Фамилии охраны и заключённых из всех ведомостей, списков, перечней вымараны. Никто не знает, куда вы делись. Не знают даже, что вы вообще на свете существовали. Теперь понял?
