Элеонора Кременская - Пьяная Россия. Том первый
Поэтому, я с большой надеждой и даже охотой смотрел на невиданную мною православную школу, надеясь, что всеобщее оболванивание сюда не добралось. Однако, меня удивило не обучение, а сами учащиеся.
Учительница указала мне место за свободной партой. Я уселся. За мною сидел какой-то ученик, но что, же это был за ученик! Весь будто на шарнирах, ни секунды покоя!
Он вертелся, подносил к губам трубочку, чтобы плюнуть бумажными пульками то в одного школьника, то в другого. Тут же запускал самолетики в классную доску. Один приземлился на учительский стол, и учительница сразу прервав обычную перекличку принятую, наверное, во всех школах страны, загремела:
– Серафим!
Серафим спрятался за раскрытым учебником и только выглядывал из-под книжки, делая невинные глаза.
Вообще в классе оказалось много мальчиков и девочек со странными непривычными для моего слуха, именами. В мире, из которого пришел я, было как-то не принято так называть детей, но для учителей школы вероятно очень удобно, они совершенно не использовали фамилии. Ну-ка пойди, отыщи еще одного ученика с именем Серафим! К чему тогда его фамилия?
На переменке мои одноклассники обступили меня со всех сторон. По очереди, очень вежливо назвались, рассказав мне, как бы, между прочим, и о своих занятиях после школы:
– Феодосия, – выступила первою одна рыженькая, вся в веснушках, девочка и присела передо мной в реверансе, – после школы я плету кружева!
– Какие кружева? – не понял я, пораженный еще и ее странным приветствием, вроде бы так приседали барышни в девятнадцатом веке?!
Феодосия вежливо пояснила мне, что кружева плетутся на коклюшках
– У них вся семья плетет! – бесцеремонно вмешался Серафим.
– Зачем? – чувствуя собственную тупость, спросил я.
– Кормятся они так! – закричал, будто глухому, неугомонный Серафим. – Лавку держат в центре города, продают кружева иностранным туристам!
И он для пущей убедительности потряс Феодосию за руки, призывая меня хорошенько рассмотреть ее ладони.
Я уважительно пожал ее пальчики, оказавшиеся хрупкими, такими маленькими и тонюсенькими, что куда там коклюшками орудовать!
Следующим в очереди был Лука, маленький малыш с большой головой, оттопыренными ушами и лаконичной прической – ежиком.
Лука застенчиво мне улыбнулся, но ничего не сказал. За него принялся рассказывать Серафим.
– Он у нас молчун! – жестикулировал энергичный оратор. – И еще реставратор! Вместе с родителями в антикварном магазине трудится, чистит и паяет старые самовары, промывает почернелые иконы. Мечтает после школы поступить в художественное училище, ведь верно, Лука?
Лука тут же поспешно закивал и, устыдившись устремленных на него взоров, скрылся за спинами своих товарищей.
Далее, я со все более нарастающим изумлением вслушивался в звучание старорусских, давным-давно вышедших из обихода, будто инопланетных имен и всматривался в простые курносые лица русских ребят. Мне подавали руки, кланялись передо мной и приседали в реверансе. И как же было жалко всех этих Иустинианий, Харитонов, Дионисиев, Фекл, Варфоломеев! Всю жизнь с такими именами! Детям своим дать такие отчества!..
Впрочем, ребята вроде как понимали необыкновенную сложность своей судьбы и потому, наверное, относились друг к другу уважительно, не обзывались, не коверкали имен.
В обыкновенной школе, скорее всего Феодосию оскорбили бы, обозвав Федькой. И не исключено, что эта Федька так бы и перешла дальше, в институт и на работу. А уж о Серафиме и говорить нечего, человеку с таким невероятным именем плохо пришлось бы посреди циничной и распущенной толпы нынешних школяров.
– Ну, а ты? – обратился я к нему, когда последний в очереди одноклассников заявил мне, что он после занятий в школе лепит фигурки из глины, затем обжигает в печи, расписывает красками и выставляет для продажи в магазине сувениров, что держит его семья.
– Я? – удивился Серафим, глядя на меня с полным непониманием, и повторил. – Я?!
В этом его «Я?!» прозвучало нарастающее как? Неужели нашелся человек, не имеющий представления о роде его занятий?!
За задохнувшегося в изумлении Серафима ответила вежливая Феодосия:
– Он сын священника, – заговорщецки подмигнула мне она, – ему труднее любого из нас.
– Почему? – сглупил я.
Лучше бы я ничего не спрашивал, вокруг тут же загудели возмущенные моею неосведомленностью, ребята.
А Феодосия принялась загибать передо мной пальцы:
– Он в церковном хоре поет, раз! – и загнула первый палец.
– С подносом для приношений по храму ходит, два! – и загнула второй палец.
– Каждое воскресенье выносит на паперть чашу с причастием, три!
– Помогает облачаться в церковное одеяние своему отцу, четыре!
– Когда заболевает дьякон, а он запойный и потому болеет часто, Серафима снимают с уроков и ставят заместо дьякона. Службы в церкви должны проводиться каждый день, утром и вечером, потому что отец у Серафима служит в кафедральном, то есть, центральном соборе города, – пояснила она, видя мою неосведомленность. Пять!
– Когда заболевает его мать, Серафим встает за свечной прилавок и продает прихожанам свечки, иконки, принимает от них поминальные записки. Шесть!
– А, когда напивается звонарь, его, спаивает дьякон, Серафим в любую погоду вынужден лезть на колокольню звонить в колокола к заутрене, – почти сердито закончила она загибать пальцы.
– Ну, это, если знаешь, как звонить, – пробормотал я, вконец добитый всеми перечисленными невиданными для меня занятиями подростка.
– Знает! – хором прокричали ребята.
А Феодосия прибавила:
– У него абсолютный слух, он еще маленьким сам потребовал, чтобы его обучил звонарь.
Я смотрел с сочувствием на Серафима, поглядывавшего на сверстников с некоторым превосходством, но тут наступила моя очередь исповедываться.
Вздохнув, я произнес первое, что пришло мне в голову:
– А я люблю читать, вот только что прочитал «Дети капитана Гранта» и приступил к «Робинзону Крузо».
Молчание было мне ответом и взгляды, в которых я наблюдал удивление, недоумение, даже страх.
– А еще я люблю качаться на качелях, – с отчаянием заявил я.
– Качели? – задумчиво протянул кто-то.
Мне даже показалось, что вот сейчас они спросят меня, а что такое качели?
– И, если качели без ограничений, я могу сделать «солнышко»! – расхвастался я.
Они смотрели на меня во все глаза.
– А еще, – продолжал я, чувствуя прилив тщеславия, такой наверняка испытывают успешные артисты эстрады, – я с папой иногда хожу в киноаттракцион 5«D». Мы плаваем и летаем. На нас налетает самый настоящий ветер и брызжет брызгами океан. Кресла, в которых мы сидим, двигаются, наклоняются, имитируя быстрый полет. Я люблю летать на драконе, так здорово сидеть у него на спине! Думаю, будущее именно за таким кино, очень реалистичным, в котором принимают участие сами зрители!
Одноклассники мои затаили дыхание, даже Серафим не сводил с меня зачарованного взора. Мне было ясно, что ни один из них никогда не переступал порог киноаттракциона 5«D» да что там, бывали ли они хоть раз в обыкновенном кинотеатре? Сомневаюсь!
Между тем, от меня ждали продолжения речи, и я вдохновенно говорил:
– Мама предпочитает карусели в городском парке. Мы любим автодром, где крутимся и гоняемся на электромашинках друг за другом!
– А летом, в каникулы, ты что делаешь? – тихо спросила у меня Феодосия.
– Еду к тете, на Азовское море. Она живет почти на самом берегу, в небольшом поселке. Меня там всегда ждет небольшой уютный домик тетки, старый добрый пес, дорожный велосипед и надувной матрац.
– А море? – спросил кто-то. – Какое оно, море?
– Море? – задумался я на минутку. – Очень ласковое и очень мелкое, можно с километр пройти по колено в воде, а после только погрузиться по грудь и быть хотя бы этим довольным. Никто не боится утонуть в Азовском море, разве в луже по колено можно захлебнуться?
Мой рассказ произвел на ребят сильное впечатление. Печально вздохнув, они разбрелись по классу. И только один Серафим азартно блестя глазами, все расспрашивал меня, задавая настолько чудные вопросы, что я, право, терялся, недоумевая.
– А море, какое цветом? – спрашивал он.
– В плохую погоду темное, в хорошую синее!
– Медузы кусаются? – нетерпеливо теребил он меня за рукав.
– Не знаю, по-моему, они жгутся, – рассеянно отвечал я, провожая взглядом Феодосию.
Я любовался, глядя на точеный профиль девушки, ее прямой аккуратный носик, припухлые алые губы, пушистые ресницы, прикрывающие большие выразительные глаза.
– А акулы в море есть? – приставал неугомонный Серафим.
– Куда там! – отмахнулся я от него и решительным шагом направился к Феодосии.
