Элеонора Кременская - Пьяная Россия. Том первый
– А жрать любят, страсть как! Один такой, свинья свиньей, пять литров супа зараз выхлебает да еще мало ему, борову. Пойдет дальше жрать, пельменей наварит и полную миску умнет. А нажравшись, пойдет пузо отращивать, завалиться в кровать храпеть! Во сне же будет лыбиться, потому, как и сны у таких, исключительно блудливые, с голыми девками. Да вон, включи у такого компьютер, одну порнуху и найдешь, более ничего.
И ведь что странно, чем такой старше становится, тем развратнее. А уж глупеет прямо на глазах, мат на мате, матом погоняет, вот и весь его разговор. Ну и маразм со слабоумием тут как тут, поджидают, дождаться не могут. Потому как давно замечено, умница не станет размениваться, ему это не интересно, а интересно жить мыслями и делами своей семьи, строить дом, растить детей и внуков, любить жену. И это правильно, и это хорошо, потому как без хаоса и грязи, а целомудренно и целеустремленно. Такой не станет заводить любовниц или таскаться по порносайтам и не закончит свою жизнь одиноким, брошенным, покинутым родственниками и подругами, презирающими его.
– Жениться, что ли надумал, сыночек? – догадалась мать.
Он остановился, замер на полуслове:
– Да что ты, мать! Философствую я!
– Философ ты мой ненаглядный! – и посмотрела на него с надеждой в глазах. – Тебе бы ожениться, деточек народить!
Он кивнул неуверенно, и поскорее покончив с едой, убрался в свою комнату.
Улегшись в кровать, уставился в темный потолок:
– Безвинно страдаю, – всхлипнул и захрапел, погрузившись, как в воду, в сон без сновидений.
А его мать бесшумной тенью еще долго сновала по дому и, перебирая в уме всех потенциальных невест в округе, шептала:
– Вот уже оженишься, так и философствовать бросишь. Куда там, лишь бы до кровати добраться, так станешь уставать. Семья – это тебе не фунт изюма, натерпишься страху от деточек-то!
И уверенно принялась считать, сколько чего надо на свадьбу…
Вдали, на дороге, «скорые» отвозили раненых в аварии, людей, пропажу кошельков и денег никто так и не заметил, не до того было…
Рассказ ученика
Обычно дети приезжают к своим бабушкам лишь на лето, но мне пришлось переехать насовсем. Бабушка сильно заболела. На семейном совете долго не совещались, а решили, надо так надо. Мама принялась делать бабушке уколы, она обладала так называемой «легкой» рукой и работала медсестрой, а отца взяли хирургом в местную районную больницу. Все соседи тут же принялись у нас лечиться. Отец долго не мог дойти с работы до дома, его все время останавливали болящие старушки с вопросами о проблемах своих старых тел.
Таким образом, родители мои оказались востребованными и на новом месте жительства, в принципе, небольшом провинциальном городишке, слава про них, как про хороших лекарей, росла и росла. Дело оставалось за мной.
Две школы, современные, большие, но единственные средние учебные заведения на весь городок были переполнены. Дети учились в две смены, если бы можно было учиться в третью смену, то есть ночью, директрисы обеих учебных заведений так бы и сделали. Они искренне пожалели меня, но отказали.
В единственной гимназии на меня посмотрели как на сумасшедшего. Дети в этом учебном заведении ходили на цыпочках, старое здание двухсотлетней постройки осыпалось и грозило рухнуть совсем, похоронив под собой и усердных, и мало усердных учеников, не говоря уже об учителях.
Директор гимназии, встрепанный, пожилой учитель с диковатым блеском в глазах провел меня по классам и коридорам, рассказывая трагическим шепотом обо всех несчастьях вверенного ему здания. Закончилась наша экскурсия возле стены, где сверху, донизу прошла новая трещина, младшеклассники, не осознающие всю опасность своего положения, хихикали и совали в трещину кулаки. Директор взвыл, бросил меня и через несколько мину, закатав рукава, уже наводил в ведре воды цементный раствор, намереваясь со старшеклассниками и свободными от уроков учителями замазывать новую напасть многострадального здания старой гимназии.
В целом получилось, что во всем городе мне более некуда было податься, кроме как православной школы при большом женском монастыре.
Школа в два этажа с квадратными чистыми окнами, занавешенными воздушными прозрачными кружевами очень мне понравилась. В просторном вестибюле при входе сидела строгая монашка в очках. Она следила за сменой обуви и тишиной в гардеробной. Пальто, плащи, куртки ученики вешали на плечики, как это делают дома с костюмами и платьями, и после только плечики цепляли за крючки, протянувшиеся длинными рядами во всю гардеробную с указанием номера класса. Мой класс – восьмой, был на четвертом месте от одиннадцатого, последнего, где висели пальто строгого покроя, без подростковых фантазий и наворотов.
В школе было очень чисто, покойно и уютно. Мальчики одетые в костюма-тройки, с жилетами и белыми рубашками, увенчанными классическими галстуками чинно беседовали, объединившись в кружки. Девочки, все как одна, с длинными волосами, перевязанными шелковыми лентами, ходили по коридорам парами или небольшими группками. Их платья удивили меня. Я все старался принять равнодушный вид, но так и тянуло взглянуть еще разок. Темного, насыщенно-синего цвета платья девочек были длинны и скрывали даже щиколотки ног. И только младшеклассницам, видимо было дано послабление. Одетые в светлые нарядные платьица они выглядели так, будто собрались на новогоднюю елку.
Директриса гимназии, она же настоятельница женского монастыря, в первый же день моей учебы, провела меня по всей школе. С большим достоинством она, обращаясь ко мне на «вы», продемонстрировала мне детские рисунки, висевшие по всей стене коридора первого этажа и точно также, будто великие реликвии показала дипломы и грамоты учеников бравших призы на разных творческих конкурсах православных школ, где главное предпочтение отдавалось, конечно же, песнопению. Эти цветные бумаги с печатями были заключены в рамочки и виднелись на протяжении всей длины стены второго этажа. Директриса смотрела на меня с надеждой, явно ожидая от меня новых побед для своей школы. Я постарался ободрить ее самой оптимистичной улыбкой, на какую только был способен, в душе сильно сомневаясь в своих певческих способностях.
Я был средним учеником, твердым троечником. Получить пятерку долгое время старался изо всех сил, учил, зубрил, старательно выписывал предложения и математические примеры. Но к классу пятому понял, что – не судьба, а троечники – тоже люди. Зато в школе я занимался спокойно, без сдвигов, скачков, истерик и рыданий, и глядел только с удивлением на убивающихся по поводу четверки отличников, и искренне жалел двоечников, которые не хотели учиться, а учились в школе разве что ненависти к людям. Школа несла и отличникам, и двоечникам одно мучение. Для отличников надо было бы вообще отменить систему отметок, выявлять их склонности к наукам и обучать усиленно одних математике, а других не менее, усиленно, скажем, биологии. Вместо этого отличники рыдали и страшась получить низкую для себя оценку тратили время на бесполезную зубрежку в каком-нибудь предмете, где они были не очень сильны.
Двоечников, как правило, вовсе не ленивых людей, следовало бы разделить. Тупых и ограниченных в мышлении обучать грамотно писать, читать, считать. Большую информацию они не воспринимают, а начинают хулиганить, прогуливать школу, курить, пить и оказываются в исправительных колониях. Зачем? Они – работники простых профессий. Их дело – слесарить или тупо сверлить одну и ту же деталь на заводском станке. Стало быть, и обучать их по общепринятой системе образования ни к чему, они – необучаемы!
Другое дело – творческие двоечники. Это люди сложные, с непростыми характерами и судьбами. Они – взрывоопасны, в руках и за пазухой у них шипят шаровые молнии. С этими учениками трудно сладить, их надо обучать не так как всех. Они мыслят образно, их сознание – яркий мир переполненный фантазиями. Обучение таких детей – дело нешуточное, со временем из них вырастают творческие личности, способные создавать мировые шедевры музыки, живописи, скульптуры, литературы. Практически, все великие мастера прошлого созидающие нашу цивилизацию плохо учились в школе.
Однако, как говорят русские, воз и ныне там! Глупость и ограниченное мышление присущее российскому министерству образования делают свое «черное» дело. Школы отупляют, оболванивают, приводят многих к такому результату, что вчерашний выпускник забрасывает надолго книги, отравленный едва ли не навсегда ядом всевозможных изложений и сочинений. Выпускники едва умеют писать. Безграмотные, глупые идут они в мир и становятся тупыми продавцами всевозможных гипермаркетов заполонивших города России, понастроенных, где попало и как попало…
