Юлия Лешко - Ангел в темноте
Гена посмотрел на друга: сам того не зная, Леха попал в точку. Выкуп. Только не у людей, с людьми бы как-нибудь, общими усилиями…
У Леши у самого двое, близнецы Петр и Павел, ему ли не понять.
– Маринка заболела моя. Острый лейкоз. Нужна операция за границей.
Алексей смотрел исподлобья, думал. А что думать? У него налички нет, все в деле. Генкину долю выкупить – опять же не за что. Кредит в банке? Связей таких нет, что их грузоперевозки – мелочь…
Впрочем, если задуматься, и сумма невелика. Но вот чтобы сейчас взять и достать из сейфа – нету.
– Гена, думать будем, – сказал Алексей. Больше пока он ничего сказать не мог. Гена и сам это знал.
* * *Гена засунул через щель в двери руку, хлопнул ею страшно, как Кинг-Конг. Потом зашел сам. Маринка с улыбкой отложила книгу:
– Папа!
Геннадий вошел, сел на краешек кровати, обнял дочь. Долго они сидели молча, чувствуя родное тепло друг друга. Отец спросил:
– Ну, как ты, котенок?
Маринка пожала плечами:
– Знаешь, я почти полдня как будто здорова, а вечером опять температура поднимается.
Маринка вздохнула – ей отца было жаль чуть ли не больше себя: вон как рубашка вспотела, круги синие под глазами.
Гена взял руку дочери в свою, погладил ее, сказал подчеркнуто убедительно и твердо:
– Все будет хорошо.
Марина посмотрела на отца так прямо и так внимательно, что он невольно смутился, но тут же взял себя в руки и продолжил все тем же уверенным тоном:
– Мне нужно уладить кое-какие дела на фирме и очень скоро я тебя увезу в Германию. Немецкие врачи творят чудеса…
Марина неожиданно резко оборвала отца:
– Не всегда.
Геннадий отрицательно покачал головой и с прежней твердостью повторил:
– А я говорю – все будет хорошо, вот увидишь. Я все сделаю.
Марина, все так же прямо глядя на папу, сказала:
– Что ты все сделаешь, я верю. Я даже знаю, что ты сделаешь. Фирму продашь, да? Эти все «алки» и фуры, да? Дачу нашу продашь, вообще все продашь, да?
Геннадий молчал какое-то время, потом почти усталым голосом произнес:
– Да, Маринка, я все продам и увезу тебя в Германию.
Некоторое время оба сидели тихо. Потом Маринка, как бы сдавшись, спросила:
– А Ольга Николаевна с нами поедет?
Геннадий удивленно посмотрел на дочь:
– Маринка, ты же у меня не маленькая. В каком качестве с тобой поедет Ольга Николаевна? И зачем, вообще? И почему она должна с тобой ехать? Если в качестве лечащего врача – так там свои специалисты. Если ты с ней подружилась и это твой каприз – я даже не знаю, что сказать. У нее работа, своя жизнь, масса обязанностей, я просто удивляюсь тебе.
Маринка упрямо молчала, глядя в одну ей видимую точку на стене, а потом заявила спокойно и твердо:
– Значит, я никуда не поеду.
Нервы у Геннадия, наконец, сдали, и он почти закричал на дочь:
– Нет уж, это я буду решать, мы с мамой, – поедешь ты или нет! Это тебя Ольга Николаевна уговаривает не ехать?!
Маринка положила успокаивающе руку отцу на плечо:
– Да не сердись ты, папа. Ничего она не уговаривала, не думай, просто мне кажется…
Маринка замолкла, теребя кончик пижамки:
– Папа, я ей верю. Она говорит, что я поправлюсь. Я ей верю, папа. Она вылечит меня.
Геннадий смотрел на дочь и чувствовал, как жалость пересиливает раздражение. Сил на продолжение этого разговора уже не было. Оба молчали.
Маринка, внезапно почувствовав прилив слабости, откинулась на подушку.
– Пап, ты иди, я посплю.
Геннадий, не отводя взгляда от лежащей с закрытыми глазами Маринки, послушно пошел к двери. Показал ей, не открывающей глаз, на пакет с фруктами, который он повесил на спинку стула:
– Мама тебе прислала, что ты любишь…
Уже в дверях он столкнулся с Ольгой. Они встретились глазами, и Ольга почти растерянно ответила на прямой и строгий взгляд Геннадия. Не поздоровавшись и не попрощавшись, он вышел. Ольга какое-то время смотрела ему вслед: от вчерашнего доверительного взаимопонимания, казалось, не осталось и следа.
* * *Несколько дней спустя Геннадий встретил Андрюху Каранчука. Поздоровались, и Гена сразу понял: Андрей все знает.
Но обсуждать с ним свои проблемы ему не хотелось. Из головы не шел пустенький разговор на улице: «Две штуки… Две тонны…» Так все запросто…
«Странный все же парень, этот Андрюха, – подумал Гена. – Из простой семьи, Киска его, в смысле, Ксения – тоже девчонка без затей. А ведь какие аристократические замашки! Давно ли бегал как саврас без узды, заказы перехватывал, хвастался: „Мороженое „Герда“ ел? Оберточку видел? То-то!“»
Андрей играл, и очень немногие, его жена Ксения да пара друзей, знали, что это у Чингачгука уже не забава, а болезнь. Другие проигрывали легкие, шальные деньги – Андрей проигрывал то, что зарабатывал. При этом что было, пожалуй, самым опасным, он был везучим.
Деликатности при всем том у Андрюхи было не занимать. Он понял: ни расспрашивать Геннадия не надо ни о чем, ни советов давать. Да и что он мог посоветовать? Поделиться – да, а советы… Кому они нужны?
– Гена, давай посидим где-нибудь завтра или послезавтра, как у тебя со временем?
И незамысловатое это предложение вдруг вызвало у Гены неожиданный отклик в душе. Да, хотелось расслабиться. Нет, если честно, хотелось напиться.
– Давай, Андрюша. К себе приглашаешь?
Андрей головой покачал:
– Не, у меня мы по-черному нажремся. Не надо это. В приличное место пойдем, в «Мида$».
– Это куда ты деньги относишь всю дорогу? – не удержался Гена.
Добродушный Андрюха и в мирное-то время в драку не лез, а уж теперь и вовсе не хотел огрызаться:
– И приношу оттуда же… Там кухня хорошая, кабинеты есть, тебе понравится.
* * *Если бы Ольга Николаевна умела читать мысли, она давно начала бы со Светланой Бохан нужный им обеим разговор.
Она пришла бы к ней домой, не уточняя адреса, как на свет маяка. Свете и в самом деле казалось, что она излучает тревогу и боль, что эту ее ритмично, с каждым ударом сердца отдающуюся в висках, пульсирующую боль можно увидеть. Светлана даже точно знала, какого цвета ее боль. Конечно, красная. Багровая…
Ольга Николаевна не услышала «позывных» Светланы. И тогда Света сама нашла ее, это оказалось совсем не трудно.
…Они сидели в комнате Ольги Николаевны с шести часов вечера. Время близилось к полуночи. Давно пришла и тихонько позвякивала чем-то то на кухне, то в ванной Наташка, несколько раз звонил телефон, зачем-то приходила и ушла ни с чем пожилая соседка со второго этажа. Женщины разговаривали, и им нельзя было мешать: Наташа, заглянувшая в комнату матери и увидев грустную Маринкину маму, поняла это сразу и, как смогла, постаралась обеспечить конфиденциальность.
Светлане нужно было выговориться, нужно было покаяться.
Столько накопилось в ней за недолгое время болезни дочери… И главное – то, что прежде стало бы праздником в доме, теперь виделось карой Божьей, испытанием, которое послано свыше и которое она не сможет вынести достойно.
Света боялась сообщить мужу о своей беременности. Она просто не могла представить, как он прореагирует. Радости не ждала. Скорее, Геннадий увидит в этом дурной знак. Столько лет они мечтали о втором ребенке, а дождались именно теперь, когда жизнь дочери на волоске!
Света терзалась: чем она реально могла помочь своей дочери? Изменило ли бы что-нибудь в ее судьбе избавление от…
– Что делать? – спрашивала и спрашивала Света у Ольги.
Но вопрос, даже повторенный многократно, оставался риторическим.
Кто посмел бы давать советы матери, когда решалась судьба ее ребенка? Никто. А когда решалась судьба обоих ее детей – Маринки и того, у кого еще не было ни земного возраста, ни имени?
И Ольга тоже долго думала, прежде чем рассказала Светлане о том, о чем обычно не рассказывала никому: о страшном дне, когда новорожденная Наташка могла осиротеть, если бы…
Если бы не чужая кровь, которая стала ей родной.
* * *Светлана сделала ошибку и понимала это. Исправить ее было уже невозможно.
Марина в тот раз встретила ее почти весело, но Света знала за ней эту особенность: дочь привыкла ее жалеть. Наигранная бодрость Маринки под лозунгом «маму нельзя волновать» не могла обмануть материнское сердце. Бледненькая, с постоянно появляющейся на лбу испариной, синевой вокруг больших карих глаз… Ей хотелось плакать, глядя на дочь, а вместо этого она делала вид, что все в порядке.
Сейчас ее просто угнетали ее собственные, кажущиеся пустяковыми болячки. Да наплевать и растереть всю эту вегето-сосудистую дистонию! Эти вечные, изматывающие мигрени! Света, совсем недавно всерьез страдавшая от тяжких головных болей, перестала болеть совсем. Она обнаружила отсутствие головных болей почти случайно: когда не болит, об этом ведь и не вспоминаешь. «Да я просто симулянтка…» – изводила она себя упреками. А потом вспомнила: где-то читала, что на войне люди не болели «мирными» болезнями. «Я сейчас тоже на войне, болеть – не время».
