Александр Проханов - Время золотое
– Как я могу вам помочь?
– Приближаются выборы! Вам на них не победить. Готовится безумная фальсификация! Печатаются фальшивые бюллетени, сбрасываются директивы губернаторам, все спецслужбы, вся пресса, все банкиры и бизнесмены нацелены на победу Чегоданова! Система «ГАЗ-Выборы», этот электронный наперсточник, обеспечит победу Чегоданова и ваш проигрыш. Вы должны восстать! Объявить результаты чудовищной подделкой! Вывести на улицы миллион граждан! Повести их на Кремль, с требованием отменить результаты голосования. А я, волею президента, отменю итоги выборов. Назначу новые выборы. По закону в этих новых выборах не сможете участвовать ни Чегоданов, ни вы. Я снова выдвигаюсь в президенты. Вы поддержите меня. Став президентом, делаю вас премьер-министром! Это огромное для вас достижение. На этом посту вы пройдете политическую школу, возмужаете, вас узнает мировое сообщество. И на следующих выборах у вас не будет конкурентов! Вы президент!
Все это Стоцкий выпалил страстно, захлебываясь, выталкивая из себя пузыри ярости, мольбы, страха. Его щеки дрожали, из глаз выплескивался фиолетовый огонь, какой бывает у глубоководных существ, внезапно всплывших на поверхность. Градобоев пугался этой откровенности, которая была для него смертельно опасна. Пугался заговора, куда вовлекали его, как в воронку. Но сквозь фиолетовое свечение, в темной глубине водоворота мерещилась драгоценная бриллиантовая звезда.
– Но если толпа пойдет на Кремль, Чегоданов кинет войска. Я не хочу пролития крови, – произнес Градобоев, стараясь владеть собой.
– Есть вещи более важные, чем кровь! – жестоко сказал Стоцкий. – За власть всегда приходится расплачиваться кровью! К тому же Чегоданов не пойдет на пролитие крови. Он трус. Увидев Красную площадь, заполненную миллионной толпой, он сбежит из Кремля. Улетит на голубом вертолете. Американцы запретили ему стрелять в народ. Об этом сказал госсекретарь, прилетев неделю назад в Москву. Американцы требуют честных выборов. И они их получат, когда мы проведем с вами голосование без Чегоданова!
Градобоева страшило открывшееся пространство, где господствовали грозные силы, к которым он не прикасался доселе. Это был не Интернет с моментальным возгоранием тысяч воспаленных умов, которые гасли столь же быстро, как и зажигались. Это были не митинги с эффектными речами и воздушными шарами над ликующей толпой. Не пресс-конференции и интервью. Не тайные получения денег от анонимных жертвователей. Не мелкие происки спецслужб, взламывающих его сайты и устраивающих слежку. Это были тектонические силы, сотрясающие век от века континент России, перемещавшие глыбы русской истории, под которыми хлюпала кровь и трещали кости. И ему, Градобоеву, предстояло шагнуть на эти плиты, ощутить стопами их страшное трясение, омыться кровью, оглохнуть от хруста костей. Такова была природа русской власти, воля, которая приближала его к этой власти.
– Ваше предложение застало меня врасплох. Я должен подумать.
– Вам нечего думать! Вы станете премьером, и мы проведем реформу, делающую премьера главным человеком в стране, а президента отодвинем на задний план! Мне не нужна абсолютная власть! Мне нужно устранить Чегоданова! Спасти от него Россию! Решайтесь, я вам помогу. Вы получите огромные деньги, поддержку зарубежных СМИ, поддержку Америки. В ближайшие дни может состояться ваша встреча с американским послом. Я буду вашим советчиком. Мы станем действовать сообща, вы по одну сторону Кремлевской стены, а я по другую. Решайте!
Градобоев испытал подобие сладкого обморока. В душе взорвалась ослепительная вспышка счастья, и вся его воля, разум, представления о зле и добре расплавились в этой упоительной вспышке.
– Я должен подумать, – произнес он слабо, как если бы возвращался в явь после наркотического сна.
Официант принес вазу с фруктами. Круглились румяные яблоки. Свисали зелено-золотые и синие гроздья винограда. Краснела спелая клубника. Торчали перья над чешуйчатым ананасом.
Пили вино, вкушали фрукты. Стоцкий был бледен. Казался опустошенным. Он не получил от Градобоева желанный ответ, и эта неопределенность снедала его. Он медленно потянулся к яблоку, перенося его из вазы на тарелку. Взял нож, намереваясь очистить плод. Внезапно ударил ножом в яблоко. Раз, другой. Яростно воскликнул:
– Ненавижу! Одни унижения! Его мало убить, убить, убить! – наносил по яблоку удары, прокалывал, рассекал. По его полным дрожащим щекам бежали прозрачные слезы.
Градобоев проделал обратный путь от коттеджа в сосновом бору до туманной вечерней Москвы, чавкающей, жующей мглистые огни, бетонные фасады, лакированные машины. У ампирного особняка он пересел в свою машину, которая понесла его в штаб.
– Спасибо за верную службу, Семен Семенович, – улыбнулся Градобоев Хуторянину, выходя из машины. Тот преданно, благодарно кивнул.
Градобоев вернулся к компьютеру, который забыл выключить. Стал снова процеживать прокремлевские сайты, где его обвиняли в коррупции, в сожительстве с актрисами Художественного театра.
Тем временем в укромном переулке у Песчаных улиц съехались две машины. В одной сидел телохранитель Чегоданова Божок. Из другой в первую пересел телохранитель Градобоева Хуторянин. Передал Божку крохотный диктофон.
– Здесь все, о чем они говорили. Четкая запись, – сказал Хуторянин.
– Спасибо. – Божок спрятал диктофон на груди.
– А помнишь, Петя, как под Первомайской ты меня по снегу тащил?
– Такое, Сема, забыть невозможно.
– Ну, бывай.
Две машины разлетелись, исчезая среди снега, рокота, туманных огней.
ГЛАВА 19
Градобоев держал в руках свежий номер «Нью-Йорк тайме», наслаждаясь особым шелестом просторных страниц, неповторимым запахом, который исходил от серебряно-черных полос. Так пахла заморская цивилизация Америки с ее небоскребами, подводными лодками, прическами рыжих плясуний, танцующих в мюзикле на Бродвее.
В газете была помещена статья московского корреспондента Джефри Стикса, где тот рассказывал о ходе президентской гонки и о возможном победителе на выборах Градобоеве. Преподносился образ сильного прогрессивного человека, русского патриота, приверженца европейских ценностей, умеренного критика американской политики, который тем не менее признает главенство Америки в однополярном мире. Статья включала в себя несколько психоаналитических характеристик, таких как тайное влечение к католическим символам и глубинное соотнесение себя с символами Древнего Вавилона. Эти пикантные домыслы Джефри Стикс почерпнул из желтых газет, которым Градобоев давал интервью, дурачась и фантазируя.
Статья была стратегически важной для Градобоева, делала его фигурой международного уровня, придавала мировую известность. Это была аттестация, пропускавшая его на следующий этаж политической карьеры, говорившая о поддержке его персоны со стороны влиятельных американских кругов.
Градобоев еще и еще раз перечитывал статью, торжествовал, подносил к лицу шелестящие страницы. Вдыхал горьковатый запах миндаля, легированной стали и женских волос, запах заморской цивилизации, приславшей ему свою весть.
На столе лежал белоснежный конверт с золотым американским орлом. В конверте находилось сообщение, гласившее, что посол Соединенных Штатов в Москве Марк Кромли имеет честь пригласить господина Градобоева отобедать в резиденции посла в Спас-Хаус.
Особняк посла, желто-белый, с голубоватыми тенями, среди ослепительного солнца и снега, казался барской усадьбой, во дворе которой вот-вот загремят бубенцы и покажется тройка, запряженная в санный возок. Золотая солома, аляповатые цветы на возке, пар из лошадиных ноздрей, и на крыльце появляется барин в тяжелой собольей шубе. Так мимолетно подумал Градобоев, проходя мимо морского пехотинца с фиолетовым толстогубым лицом. Тот оглядел его отчужденно и холодно, блеснув из-под берета огромными белками.
В прихожей его встретил сухощавый господин с рыжеватой бородкой и зелеными рысьими глазами.
– Майкл Грэм, второй секретарь посольства, – представился он, остро вонзая в Градобоева свой пронзительный взгляд, словно просвечивал его рыжими окулярами приборов. Градобоев с неприязнью подумал, что где-то в соседней комнате на экране отобразился его скелет. – Прошу вас, господин посол сейчас выйдет. – И провел Градобоева в комнату, где был накрыт стол и сквозь шторы лился чудесный свет серебряного зимнего солнца.
Посол Марк Кромли появился внезапно, словно вкатился в комнату, маленький, круглый, лысенький, с пухлыми щечками, с остатками белесых волос, сквозь которые просвечивал розовый веснушчатый череп. Радостно улыбался Градобоеву, сунул маленькую руку с полной ладошкой, которую позволял мять, не отвечая на рукопожатие.
– Мороз и солнце, день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный! Пора, красавица, проснись! – Он взмахнул рукой, приглашая любоваться солнечным сиянием за окнами. Перенес этот восторженный взмах в направлении стола с белой скатертью, сверкающим стеклом и фарфором. – Прошу, господин Градобоев. Спасибо, что откликнулись на мое приглашение.
