Виктория Лебедева - В ролях (сборник)
Эти мечты были ярки и фрагментарны, точно старые диафильмы. Они приходили отдельными кадрами. Вот Илюша без утайки рассказывает ей о своих музыкальных успехах, и она обнимает его со слезами на глазах – ее переполняет материнская гордость; вот она преподносит Илюше новый галстук, и мальчик радуется этому взрослому подарку; вот они жуют, как в детстве, пирожные в кафе прямо на Красной площади; вот Илюша, смущаясь и краснея, советуется насчет любимой девушки. Любочка прямо видела эту девушку. Ей рисовалась хрупкая тихая скрипачка – белая прозрачная кожа, тонкие музыкальные пальцы, русая коса, длинное строгое платье и скромный взгляд. И она бы тогда сказала:
«Конечно, сынок, женись! Я желаю вам счастья!», – а он бы ничего не ответил, только посмотрел бы с благодарностью и обнял крепко-крепко. А потом бы родилась внучка. Любочка катала бы в скверике нарядную прогулочную коляску, и никто в мире не верил бы, что она не мама, а бабушка.
Про себя Любочка решила, что будет во всем помогать молодым, никаких сил не пожалеет. И приготовит, и приберет, и малышке нашьет нарядных платьев. Растроганная невестка с первых дней станет звать ее мамой. Собственная предполагаемая жертва казалась сладка. Даже слаще, чем будущая сыновья благодарность.После памятной поездки к Галине Алексеевне Любочка хотела в Москву сильнее, чем три сестры вместе взятые, и, выйдя из поезда на Ярославском вокзале, почувствовала, что этот город готов ответить ей взаимностью: стояло тихое безветренное бабье лето, небо было синим и высоким, сквозным, листья – золотыми, солнце – теплым не по сезону, а главное, здесь ее встречал взрослый сын.
Они не сразу узнали друг друга. Любочка, желая замаскировать несколько седых волосков, которые негаданно обнаружились на висках, высветлилась до скандинавской белизны. Эту операцию пришлось проделать в три приема, отчего пережженные волосы совершенно распрямились и истончали. Теперь они свисали помертвелыми неряшливыми прядями, и уложить их можно было только половиной баллончика лака сильной фиксации. Пришлось постричься еще короче, так что были едва прикрыты уши. А Илюшенька за прошедшие шесть лет вымахал на голову, и на уровне Любочкиного взгляда теперь помещался ворот рубахи, из которого выглядывали темные густые завитки.
С вокзала Илья на такси повез Любочку на Большую Никитскую, к московскому однокурснику, с которым заранее договорился насчет комнатки. Едва переодевшись и помывшись, Любочка, точно и не было четырех дней пути, запросилась смотреть Красную площадь. Они пошли туда пешком, узкими старинными улочками, и по дороге Любочка решила, что выберет новый дом обязательно в таком же тихом уютном квартале.
Все удивляло Любочку: и пряничный собор Василия Блаженного, оказавшийся даже красивее, чем по телевизору, и стайки настоящих иностранцев, которые шумно бродили вслед за экскурсоводами, держа наготове крошечные серебристые коробочки фотоаппаратов, и гулкий голос курантов, и стеклянная крыша ГУМа, где Илюшенька угощал ее знаменитым мороженым в хрустящих стаканчиках, и Вечный огонь. Желая показать себя перед сыном женщиной культурной, сразу после Красной площади Любочка выбрала Пушкинский музей и была немало удивлена, обнаружив в холле вместо уютных предметов быта великого классика пятиметровую статую обнаженного Давида. Потом они отправились на Тверскую и долго стояли в очереди в знаменитый американский ресторан «Макдоналдс», где подавали на горячее многоярусные бутерброды с котлетой, и оттуда пешком, усталые, но довольные, еле добрели обратно до Никитской. Илья уехал к себе в общежитие, а счастливая Любочка уснула, едва легла.
На следующий день, к двум, Любочку повели в Малый зал Консерватории. Педагог Ильи, в преддверии очередного международного конкурса, решил потренировать своих студентов на сцене и устроил концерт класса. Илья, лучший ученик, полностью играл второе отделение.
Увидев в холле афишу, на которой большими буквами написано было: «Илья ОБУХОВ, фортепиано», Любочка умилилась и прослезилась. То, что она намечтала когда-то, начинало сбываться. В первом отделении она вертелась и ерзала как девчонка; ей не терпелось увидеть своего мальчика на этой знаменитой сцене. А когда, после небольшого антракта, он появился перед публикой – в черном костюме, в бабочке, гладко причесанный на пробор и очень серьезный, – немало смутила соседей, громко зашептав направо и налево: «Смотрите! Смотрите! Это мой сын!»
Любочка так была восхищена самим фактом Илюшенькиного выступления, что не услышала ни единой ноты. Прошли мимо, ее совершенно не зацепив, и Фантазия до-мажор Шумана, и 13-я рапсодия Листа, и 4-я соната Прокофьева. Оглушенная Любочка только смотрела – и наглядеться не могла на эту величавую посадку, на сильные руки, стремительно летящие поверх клавиш, на аристократический профиль. «Вот ведь какого сына вырастила!» – с гордостью думала она.
Пора было серьезно поговорить. Вечером того же дня, во время прогулки по мерцающему Александровскому саду, Любочка собралась с духом и рассказала сыну о своих грандиозных планах. Илья, признаться, был озадачен и не сразу нашелся что ответить. Это же был чистейший абсурд!
Рано повзрослевший, как умеют взрослеть только профессиональные спортсмены и музыканты, он давно уже не нуждался в родительской опеке. Абстрактная идея матери больше не занимала его, как это было в детстве, когда он ездил от одной бабушки к другой и мечтал, что все как-нибудь устроится и его семья воссоединится. Он давно уже научился жить, рассчитывая только на себя, и теперь все его мысли поглощены были будущей карьерой, которая, если он приложит достаточные усилия, обещала быть блестящей. В дальнейшем он не видел себя ни в этом городе, ни в этой стране. Ну что ему здесь светило? Лабать по кабакам, развлекая «серьезных пацанов»? Преподавать в школе за три несчастных копейки? А ей? Что понадобилось в этом городе ей? Сейчас, когда сорокалетие на носу?
– Господи, мам, зачем тебе это? – спросил он вместо ответа. – Даже если все получится и тебе хватит денег переехать, в чем я сильно сомневаюсь, ты работу здесь никогда в жизни не найдешь. Посмотри, что творится по театрам! Нового репертуара – шаром покати. Разбегаются все. Ну кто тебе роль даст? И какую?
Любочка сначала даже не поняла, о чем он, и уж только потом спохватилась – ведь он не знает, он ничего не знает о ней и до сих пор думает, что она актриса! Это было неожиданно и лестно.
– Не дадут, да и не надо, – согласилась она покорно. – Бог с ним, с театром. Устроюсь куда-нибудь. Мне бы только с тобой. Чтобы вместе, семьей. Внуков нянчить…
– О чем ты? Какие внуки?! – начал злиться он. – У нас тут танки стреляли! Понимаешь? ТАНКИ!!! Недели не прошло!
– Танки? Как это некстати, – отозвалась Любочка рассеянно.
Во время расстрела Белого дома она как раз находилась в поезде и ничего не слышала об этом маленьком происшествии.
Ей сделалось тревожно, но вовсе не из-за глупых танков. Ее планы рушились по непонятной какой-то причине, и она не могла подобрать слов, чтобы доказать сыну свою правоту. Ах, как жаль, что не было рядом премудрой Галины Алексеевны! Уж она-то умела убеждать, как никто другой. А Илья все внимательнее присматривался к этой загадочной женщине, к своей матери, и тоже не понимал. Не понимал ни восторженных речей, удручающих своей исключительной инфантильностью, ни синтетических блузок в рюшах, ни яркой косметики, ни пережженных волос. Раньше, в детстве, она казалась ему совсем другой. Она была близкой и теплой, от нее всегда исходило ощущение каникул, праздника. А теперь, чем пристальнее он смотрел, тем острее понимал, что перед ним совершенно чужой человек.
Они провели вместе еще несколько дней, но ощущение инородности не уходило. Наоборот, оно даже усилилось. Любочка всё талдычила и талдычила об одном и том же, никуда не сворачивая с намеченного курса. Илья пытался объяснить ей – кто он, зачем он, почему ее идея невозможна, но она, кажется, не слышала. И слышать не хотела. Он старался увести разговор в сторону, но не удавалось и это. Выяснилось, что мама ни о чем не имеет понятия – ни о музыке, ни о живописи, ни о книгах, ни даже о театре. Бросались в глаза новые мелкие детальки, за радостью встречи невидимые; от каждого слова, от каждого жеста веяло всё большей пошлостью и глупостью, Илья все лучше понимал, что говорить с матерью ему совершенно не о чем, и когда она уехала, испытал не горечь, как это бывало в детстве, а огромное облегчение.Глава 33
От тоски ли по утраченной сыновьей любви или по иным причинам, по возвращении домой Любочка стала привечать около себя молодых мальчиков. В основном это были студенты училища искусств, которым она позировала дважды в неделю, но попадались и люди со стороны – начинающие музыканты и актеры, зеленые безусые поэтики. Их молодость и неистребимая энергия помогали Любочке заглушить боль, причиненную Ильей.
