Вячеслав Ворон - Ёсь, или История о том, как не было, но могло бы быть
– Смотри, Фил, я тебя за язык не тянула. Отгуляешь и поедешь.
Стален громко рассмеялся. Смех эхом раскатился по подземному ходу.
– Тише ты, наверху услышат! – прикрикнула Пупская на Сталена. – Значит, гала-ужин с шампанским, говоришь, ну веди, – обратилась она к Джежинскому.
– Символично, но мы снова втроем, как и много лет назад. А значит, мы сила триединая, – добавила Пупская. И вся троица зашагала к выходу, навстречу новому неизвестному.
* * *После всенародного гулянья, которое продлилось вместо положенной недели около двух месяцев, страна начала скатываться в хаос. Те, кто был не согласен с собственным положением в новой Стране Советов, а таких было немало, за деньги подкупали извращенцев, а извращенцы, в свою очередь, с помощью террора расшатывали зыбкое завоевание революции. Так, шаг за шагом, они втянули молодое государство в братоубийственные междоусобицы, и уже через полгода вся страна была охвачена локальными военными конфликтами. Революция терпела поражение, и Надежда, дабы создать видимость работы правящей элиты, издает декрет о Мире во всем Мире. Он предписывает незамедлительно сложить оружие и завершить братоубийственную войну. А до полного прекращения огня страна живет по закону венного времени, позволяющего беспощадно расправляться с неугодными элементами революции их же террористическими методами. Во исполнение декрета Надя выделила три ключевые фигуры Сталена, Джежинского и Троцкина, которого следовало вернуть из вынужденной эмиграции. Стален отправился за Троцкиным в Мексику, где успешно провалил операцию, а Джежинский, позже, в Ё-бург – к царю.
Джежинский в Ё-бурге
После отъезда Сталена в Мексику Джежинский остался с Инесс и пятью детьми один на один. Бремя дяди няни легло на его долговязые плечи. Утром он был на службе у Нади, а вечером – у Инесс и детей. Но и ночь, и утро, и день для Фили, спавшего урывками в промежутках между сном детей и стиркой пеленок, работой и дорогой к ней, не значили ровным счетом ничего. Для него по явилось понятие только свободного времени и занятости. И все. А Страну продолжало лихорадить. Надежда собрала вокруг себя всех генералов и командиров бывшей царской армии, переметнувшихся на сторону революционеров, и ежедневно созывала их на чрезвычайные совещания по мирному урегулированию конфликта. Джежинский все чаще оставался допоздна на заседаниях, дабы лично вникнуть во все перипетии и премудрости военной науки с целью возглавить в будущем армию и Секретную Службу Достижений Рабочих и Пролетариев, сокращенно ССДРП. И все меньше уделял времени детям и жене. В конце концов он переехал жить в главный корпус Дворцового комплекса, объяснив Инесс, что это необходимо для дела революции. Инесс понимала всю серьезность ситуации и не препятствовала мужу в его выборе. Он нанял ей помощницу из секретарей-машинисток партии и был таков. Инесс же не особо горевала, тем более что предыдущая ее жизнь вдали от родины, в Голландии, научила ее обходиться без мужчин. И помощница была хороша собой, и послушна, и податлива. С легкостью делила с Инесс тяготы и лишения семейной жизни и даже постель. А Фил сосредоточился на создании собственного отдела ССДРП. Перво-наперво он создал литературный клуб «Лубянка-Андеграунд». Название было выбрано неслучайно. «Лубянка», на славянском означало короб, ну, а «андеграунд» – дословно с английского «под землей». Вот и выходило, короб под землей, секрет, стало быть. Но известно это было только его создателю. Заманивая в клуб молодых литераторов, Джежинский умело перевербовывал их в агентов своей Секретной Службы. Во-вторых, среди начинающих литераторов и без того было много завуалированных агентов, которые ловко скрывались под различными литературными псевдонимами, что соответствовало всей доктрине ССДРП и позволяло им беспрепятственно наращивать собственную мощь внутри службы. И в-третьих, завербовать новых не представляло труда, так как тонкие вибрации душ литераторов позволяли внедриться Джежинскому в самые глубины их сознания, а служба нуждалась в ее расширении. И когда клуб стал насчитывать сотни агентов, Джежинский решил выйти из тени и объявил Надежде о существовании ССДРП. Выслушав все аргументы «за» и «против» оной организации, Надя не раздумывая поручила Джежинскому набрать из числа литераторов самых преданных писак и ехать в Ё-бург. Там, используя талант каждого из них, провести перевербовку всей царской семьи, дабы урезонить недовольных, подчиняющихся только царским указам, и вернуть страну в мирное русло революции. Фил собрал соратников и выдвинулся в Ё-бург. По прибытии в город Джежинский прямиком направился к другу его друга по «Лубянке-Андеграунд», ботаника Никиты Хвощова, архитектору Растрелли. Вилла Растрелли находилась на окраине города, на берегу озера Здохня [21] и представляла собой лучший образчик стиля барокко. Весь природный ландшафт и архитектура самой виллы были созданы самим Растрелли. Вилла являлась классическим воплощением архитектурной мысли мастера. Двор утопал в садах и фонтанах, перед центральной аллеей, ведущей к главному входу, стояла скульптурная композиция из бронзы Царя Федота Стрельца с арапчонком. Центральная входная группа состояла из мраморной лестницы с позолоченными перилами, массивной двери, и двумя огромными колоннами по бокам, венчающими себя позолоченными капителями в виде крупных листьев, ниспадающих по обе стороны ствола. Ритмическое разнообразие ордерной системы фасада, большие выступы колоннад с раскреповками антаблемента над ними, глубокие впадины окон, создающие богатую игру светотени, обилие лепнины и декоративной скульптуры, полихромия фасадов придавали зданию эмоционально насыщенный, праздничный и торжественный облик. Пышная отделка фасадов и расположенных анфиладами помещений подчёркивала парадное назначение здания. Царский дворец в столице был тоже спроектирован и построен мастером и отличался от виллы разве что только размерами и количеством колоннад. Войдя во двор, революционеры едва не потеряли дар речи. Глаза пролетариата разбежались и застыли в немолвном исступлении. Навстречу изумленным народным избранникам вышел сам хозяин.
– Добро пожаловать, гости дорогие. Наслышан, наслышан о событиях в столице. Признаюсь, мне не совсем понятна цель вашего прибытия, но я художник, и мне ни к чему вникать в распри политиканов. Я – анархист и пацифист, а посему хотелось бы спросить: чем могу служить? – поинтересовался Растрелли, укладывая речь в рифму.
– Нам необходимо разместиться у вас, мы прибыли к вам по рекомендации товарища Хвощова. Он должен был предупредить вас, – ответил Джежинский.
– Да, знакомое имя, встречался с таковым в университете, на факультете ботаники и биологии, зачет ему сдавать приходилось. Интереснейший человек. И все у вас такие в партии? – спросил Растрелли.
– О, да, у нас есть еще и поинтересней, один Ёсиф Стален чего стоит, – похвастался Филя.
– Ну, что ж, дорогие мои, коль вы пришли ко мне с миром, то и я к вам с миром. Размещайтесь, экономка моя покажет ваше место. Но прошу вас, господа, снимайте сапоги на лестнице, там, в парадной, есть тапочки, прошу их использовать, – наказал Растрелли.
– Будет все исполнено маэстро, – радостно согласился Филя.
Пройдя внутрь виллы, компания пролетариев переобулась и проследовала за экономкой Растрелли в правое крыло. Анфилада состояла из семи жилых и двух парадных помещений. Джежинский расселил бойцов и приказал отдыхать до утра. А сам, переодевшись в офицера царской армии, отправился в город.
Ё-бург встретил долговязого революционера теплым не по сезону вечером. Дул легкий горный ветерок. Обогнув набережную Городского пруда, Джежинский попал в Литературный квартал и, пройдя сквозь парк, вошел в Объединенный Музей Писателей Урала. Это была явка ССДРП. Искусно замаскированная под дочернее столичное сообщество «Лубянка-Андеграунд». Войдя в кабинет директора музея, он с важностью павлина приземлился в кресло и пристально посмотрел на сидящего за столом клерка.
– Товарищ Джежинский, какими путями к нам занесло? – удивленно спросил директор. – Вы бы нас предупредили, мы бы вас встретили, – тут же добавил он.
– Это абсолютно секретное задание, товарищ Макс, или как там вас, Андрей, или Михаил, или Смирнов. Вы так часто меняете свои клички, что мы в центре запутались, кто вы, Яков Михайлович, а конспирация, понимаете ли, не терпит промахов, – ответил Джежинский. – Доложите обстановку в вверенной вам губернии. Яков Михайлович почесал затылок и посмотрел на портрет Надежды Константиновны, висящий на стене, набрал побольше воздуха и выпалил, как на духу:
– Обстановка не ахти. Царские приспешники заблокировали все по всем фронтам. Почта их, телеграф тоже их, желдорвокзал забит сыскными ищейками. Возможно, они вас уже срисовали. Они вьются там с художниками, которые по первому приказу рисуют по памяти всех прибывающих в Ё-бург. Больницы, и те под их контролем. А вся моя организация трещит по швам, народец мелковат и трусоват, бежит, сцука. Но мы наладили голубиную почту с центром, да что я вам об этом говорю, вы же ее и наладили. Так вот, нам тут совсем худо. Революцией и не пахнет, в прямом и переносном смыслах. Думали, что из центра помощь придет, дак нет, не пришла. Вы вот приехали. Плохи дела, товарищ Джежинский, – заключил он.
