Виктор Дьяков - Дела житейские (сборник)
– Ноо, пошла!!..
В крике хозяина «Лимонка» уже не могла не почувствовать тревоги, его состояние передалось ей и она мгновенно перешла с шага на свою обычную рысь… Бандиты почему-то на такую реакцию никак не рассчитывали. Они даже толком не перегородили своими санями просеку, оставив промежуток меж ними и лесом, где вполне могли проехать еще одни сани. И Фомич воспользовался этим, буквально пролетев мимо них. Но те не растерялись и тут же пустились в погоню. Теперь уже «Лимонка» неслась не по санному следу, а прямо по свежему снегу на несколько сантиметров покрывшем твердый наст. Здесь опасность заключалась в том, что под снегом истинного состояния этой дороги фактически не видно. Но делать нечего, «Лимонка» бежала рысью, время от времени проваливаясь и сбиваясь с ритма. Зато бандиты теперь ехали по проложенной колее. Сначала у Фомича возникла мысль сбросить бидоны на дорогу – может бандюги позарятся на молоко и остановятся, да и «Лимонке» легче бежать. Но вскоре стало ясно, что это делать вовсе не обязательно. «Лимонка» и по такой дороге и с грузом шла быстрее, чем лошади преследователей, к тому же они тянули сани в которых сидело по нескольку человек. Одни из саней преследователей отстали сразу, а вторые с возницей нещадно хлеставшим лошадь шедшую тяжелым галопом, держались из последних сил… И все одно расстояние хоть и медленно но увеличивалось. Лошадь преследователей была уже на пределе, расстояние между санями возросло до тридцати-сорока метров…
– Яков Фомич! Стой!.. Остановись!.. Лошадь загонишь!..
Видимо, кричавший не видел, что у Фомича в руках даже нет кнута, и он фактически не хлещет свою лошадь. «Лимонка» бежала хоть и неровно, но достаточно легко и свободно и до «загона» ей было как до луны. Но откуда бандиты знают его имя и отчество? Это оказалось и неожиданно, и непонятно. Фомич, до того почти не оборачивавшийся, сейчас обернулся и попытался вглядеться в тех, кто сидел в преследовавших его санях. Но узнать с такого расстояния никого не смог, к тому же это расстояние увеличивалось. Голос, что назвал его по имени… этот голос не показался ему знакомым. Когда расстояние достигло примерно сорока метров, тот же голос вновь крикнул:
– Остановись, старый дурень, буду стрелять!
Фомич прикинул расстояние и решил рискнуть, тем более что и его, и лошадь защищали привязанные на заду саней бидоны. В тот момент он совсем не боялся. Он просто очень хотел, чтобы при нем осталась его «Лимонка», и чтобы она не пострадала. Ради этого он и сам был готов подставиться под выстрел. Но более всего он надеялся, что «Лимонка» не угодит копытом в какую нибудь скрытую свежем снегом яму или рытвину и благополучно уйдет от погони. Вроде бы все к тому и шло – расстояние продолжало неуклонно увеличиваться.
– Яков Фомич… стой! Я хорошо стреляю… подстрелю лошадь, пеняй на себя!.. – несмотря на истошные крики, сзади почему-то не стреляли, медлили. – Смотри, я целю в битон, который справа, целю в горлышко!
Грянул выстрел, эхом отозвавшись по просеке. Фомич глянул на бидон – из его горлышка била молочная струйка.
– А сейчас стреляю в средний битон, тоже в горловину!
Голос кричавшего был совершенно спокоен, голос человека уверенного в своих возможностях. И у второго бидона было продырявлено горлышко, но так как там молока оказалось меньше, с него струя не потекла непрерывно, а как бы пульсировала в зависимости от тряски. От звуков выстрелов, непривычная к ним «Лимонка» поджала уши и, не сбиваясь с рыси, пошла еще быстрее.
– Следующий выстрел в лошадь! Я не промахнусь, Яков Фомич, попаду прямо в голову! Пожалей лошадь! Ты же всегда жалел скотину!
Сказать, что Фомич был ошарашен – ничего не сказать. Преследователь стрелял из обыкновенной трехлинейки, как из снайперской винтовки, причем делал это на ходу, стоя в санях и с расстояния которое уже составляло не менее семидесяти метров. Но, увы, ни это расстояние, ни бидоны и даже спина самого Фомича никак бы не спасли «Лимонку». Ну, и совсем обескуражило Фомича, что этот преследователь точно его знает, иначе откуда же он информирован о его «слабости», и то что будет стрелять в лошадь, наверняка не шутит. Делать было нечего, Фомич резко натянул вожжи:
– Тпрууу!
«Лимонка» остановилась не сразу и потом еще недовольно крутила головой, фыркала и хрипела, не понимая, чего это вдруг хозяину взбрело остановиться, когда она только разбежалась…
4
Первый из подбежавших преследователей был возчик с кнутом, на отмаш ударивший Якова Фомича:
– Ты что падла, не слышал, что тебе кричали, куда гнал!!.. Сейчас душу из тебя вон!.. А ну слазь… вожжи давай сюда сука!!..
У Фомича отобрали вожжи, самого посадили в зад саней спиной к бидонам. Потом все сани свернули и поехали вглубь леса. Фомич мог, конечно, присмотреться, определить куда его везут, в какой угол необъятных мещерских лесов. Но у него во-первых стал заплывать подбитый глаз, во-вторых… ему было все равно. Себя он уже давно не жалел, ему было жалко «Лимонку», ставшей сейчас для него чем-то вроде дитя. Но, увы, ничего для нее он сделать уже не мог. А по всему жизнь у бандитов ее ожидала не сладкая, если судить по внешнему виду их лошадей. И еще одно, нечто похожее на любопытство, нет-нет да и возбуждало «течение мыслей» в сознании Фомича: кто же все-таки из этих дезертиров его знает, кто называл его по имени-отчеству? Нет, он никого из них не узнавал, сколько не вглядывался.
– Чего зыришь паскуда? Сейчас и второй глаз подобью! – Замахнулся кнутовищем тот, что его ударил и теперь сидел на его месте, понукал и хлестал «Лимонку», худющий длинный мужик лет тридцати, в треухе, драном ватнике и с клочковатой бородой. Вообще все бандиты были бородаты, видимо бриться им некогда, а может и нечем.
Но кричал ему из саней во время погони явно не он, голос был совсем другим. Фомич сидел, прижавшись спиной к бидонам, дожидаясь своей участи, и болезненно морщась, когда новый возница в очередной раз «угощал» «Лимонку» кнутом, будто это его самого били. Примерно через час неровной петляющей езды сани остановились на небольшой поляне. Бандиты тут перевели дух и стали отвязывать бидоны, согнав с саней Фомича. Тем временем к «Лимонке» подошел рослый молодой бандит в полушубке, перетянутом армейским ремнем, на котором висела кобура, отягощенная пистолетом. Лицо его было видно плохо, ведь он и как все его товарищи зарос бородой. Правда его борода в отличие от других была как будто подстрижена и даже расчесана, во всяком случае, смотрелась как-то благообразно. Интуитивно Фомич догадался, что это командир дезертиров.
– Ух, ты какая! Ай, притомилась? Вона вспотела то как… Не привычна по сугробам-то бегать? Сечас придется… Яков Фомич, ты попону-то с собой возишь?… Накрой ее. Вишь как кобылу-то запалил, дуралей старый, еще простынет…
Это оказался тот самый отчетливый молодой голос, что он слышал во время погони. Фомич в каком-то полусне, чисто механически повиновался, достал попону и, расправив ее, накрыл влажную спину «Лимонки», сам не понимая почему этого не сделал до сих пор сам. Прочие бандиты зачерпывали молоко из бидонов кружками и котелками, жадно пили. Впрочем, пили не все. Двое по всему недомогали, скорее всего были простужены, горло и ухо одного из них было завязано каким-то женским платком… Именно он хрипло ругал товарищей:
– Эй вы… все не выглотайте, проглоты, вскипятим горячего попьем!
– Да не боись ты… и тебе полечиться хватит, тут его хоть залейся…
Командир не принимал участия в молочной трапезе. Он исподлобья смотрел то на Фомича, то на «Лимонку», а после того как тот укутал ее, коротко бросил:
– Отойдем, разговор есть.
Фомич пошел за ним, глядя в его широченную спину. «Стрелять, что ли, меня будет?…
Можно было и по дороге, чего по лесу с собой таскали», – равнодушно раздумывал он. – И где же мы с ним встречались-то, откель он меня знает», – тем не менее, не мог избавиться он от любопытства. Командир вдруг остановился и круто развернулся. Не ожидавший этого Фомич, чуть на него не натолкнулся и остановился совсем рядом, едва не касаясь пропахшего лесом, костром и махоркой полушубка. Теперь он разглядел его хорошо. То было хоть и бородатое, но еще совсем молодое лицо человека лет двадцати шести двадцати восьми. Ростом высок, в плечах широк, зубы молодые, крепкие. В общим, таковых раньше на Руси звали добрыми молодцами. Именно зубы Фомич увидел особенно отчетливо, так как командир дезертиров вдруг ни с того ни с сего широко улыбнулся и покачал головой:
– Неужто, так и не узнал, а, Яков Фомич? Ты ж меня еще лошадей когда-то спутывать учил, чтобы не убегали, перед тем как пасти… Ну, неужто я так сильно изменился?
И только тут до Фомича дошло кто перед ним, как и то почему он не мог его узнать, хоть когда то они были почти соседями, ибо жили через несколько домов друг от друга. Он не узнал этого парня потому, что в последний раз видел его в тридцать первом году, когда тот был четырнадцатилетним мальчишкой… Семью кулаков Мартьяновых выселили из Глуховки зимой. Всех, отца, мать, четырнадцатилетнего Николая и двух его младших сестер сослали куда-то на Север…
