Михаил Веллер - Живы будем – не помрем
То есть: намерзся за день, прогулка не улыбается.
– Зачем же ты выбрал эту профессию? – (Сам захотел, так чего расхныкался?)
– А – интересно. И – со смыслом. Это тебе не конвейер, не штаны в конторе просиживать. Крыша над головой каждому нужна. Но как подумаешь в мороз о горячем борще – аж слюнки капают.
А ведь голоден бедный мальчик, живет один, ест по столовкам, никто не позаботится…
– Поехали – накормлю, – неожиданно велела она. – Борща нет, но если фасолевый суп тебя устроит…
– Поздно уже…
Они прошли мимо «Маяковской», как бы не видя ее, дальше к «Площади Восстания»; время для принятия решения выигрывалось.
– В двенадцать уйдешь, успеешь на метро к себе. Еще не ночь.
Ларик вздохнул:
– Доброта тебя погубит.
Грамотный комплимент: шутливый, с тончайшим оттенком осуждения – поскольку отнюдь не часто была она добра к нему, признающий ее доброту в данном случае, выражающий благодарность – и сомнение.
– И чеснок есть? – предвкушающе сдался он.
– И лук тоже.
За Лиговкой у вокзала переминалась коротенькая очередь на стоянке: такси подъезжали.
– Сэкономим время? На тачке до подъезда. Бедная студентка не против?
В тепле и уюте машины, на мягком сиденье подлокотник не разделял их, как было в кино, касались друг друга краем одежды, на поворотах качало вбок, сдвигало плечами.
Ларик чувствовал: сейчас не выдержит, обнимет ее, прижмется лицом к холодной, гладкой, пахнущей морозом и духами щеке, зароется носом в родные волосы – и все будет кончено, кончено, кончено! Напрягся, вдохнул, сосчитал в уме до десяти. «Надо срочно говорить, говорить что угодно, когда говоришь – легче…»
Валя дремотно смежила ресницы. Ждала.
– На заочном можно сдать два курса за год, – услышал Ларик свой спертый голос. – Но стать настоящим специалистом заочно – это вряд ли. Архитектура требует человека целиком.
«Что за фальшь я несу?! – ужаснулся он. – Она же все понимает, чувствует, разгадает мою игру – и я ляпнул, кроме презрения мне ничего не достанется…»
Но у нее слова его вызывали мысли иные. И первая: еще один самолюбивый эгоист. Вторая: а кто ж за него позаботится о нем, на кого, кроме себя, он может рассчитывать. Третья: неужели он совсем не думает обо мне… сейчас вечер, мы вдвоем, едем ко мне… Четвертая: а все-таки он серьезный человек.
– А что ты хотел бы построить? – заинтересованно-деловитый тон без грусти.
– Нужен проект дома с крытым двором и собственным микроклиматом, а на кровли и перекрытия – солнечные батареи, – сказал Ларик. – Клад для Средней Азии, этой идеи я пока нигде не встретил.
Подъехали к дому.
– Всего доброго, – сказал Ларик, стоя у открытой дверцы. – Спасибо за вечер.
– Не поняла, – она подняла брови. – Ты что?
– Извини, – вздохнул он. – Уже поздно. И общагу закроют.
– Ты хотел есть, – пожала плечиками.
– Да не настолько сильно. – Улыбнулся и вежливо пожал пальцы в мохнатой варежке. – Спокойной ночи. – И сел в машину.
Угревшись на сиденье, расслабился и отплыл в грезы: она была здесь, с ним, в его объятиях, любила его, и он был счастлив.
А Валя открыла холодильник, убедилась, что суп, разумеется, был доеден за обедом, что с того, еды масса, можно было пожарить яичницу с колбасой… Из принципа раскрыла учебник; наука не лезла в голову.37. Если к вам пришли гости – радуйтесь, что не госбезопасность
Ларик не звонил. Не показывался. Заготовки уничижительных фраз пропадали втуне.
Вечером третьего дня бимбомкнули в дверь. Он! Валя спокойно выждала, поправила перед зеркалом волосы, придала лицу правильное выражение – занятое, слегка удивленное.
Удивление пригодилось, перейдя в искреннее. В дверях стояла незнакомая девушка.
Девушка была роскошно одета: кожаная куртка на меху, серые стеганые брюки, заправленные в низкие сапожки на шнуровке, и пуховая шапочка с длинными ушами. Челка золотистая, глаза зеленоватые; красивая, спокойная, опасная .
– Здравствуйте. Вы Валя? – уверенно шагнула она.
– Вы ко мне?.. Здравствуйте…
– Позволите пройти? – Она держалась как-то свысока.
– Пожалуйста… – Валя указала на вешалку.
– Я только на минутку. – Села в ее комнате, огляделась.
У Вали упало сердце. Фраза отдалась знакомой интонацией. Каким-то образом она сразу все поняла. Что это имеет отношение к Ларику. Что разговор будет о нем. Что ничего хорошего она не услышит. Грянувшая непоправимость парализовала ее.
– А вы мне нравитесь, – напрямик сказала гостья, бесцеремонно оглядев ее. – Но – к делу. Мы с Ларькой подали заявление, и надо поставить все точки над i.
Ясно постигла: заявление – в ЗАГС, а точки – что они не должны больше видеться.
– Пожалуйста, – выговорила она, плохо владея голосом.
– Я не могу запретить вам видеться, но могу попросить вас.
– Я не искала никаких встреч.
– Не перебивайте, пожалуйста. У нас это совершенно серьезно. Мы нужны друг другу. Он цельный, талантливый человек. У него нет никаких связей, никакой поддержки. Я обязана помочь ему встать на ноги. Он нравится моим родителям, у них есть возможность поддержать стоящего человека. Мужчине нужна женщина, в которой он может быть уверен. Которая свою жизнь посвятит ему. Вы согласны?
– Смотря какой мужчина… и какая женщина… – пробормотала Валя.
– Вот видите. У нас как раз такой случай. Вы ведь не желаете ему зла?
– Я? Пусть он будет счастлив, как может.
– Сможет, – пообещала гостья. – Я знала, что мы договоримся, – непринужденно, аристократически-высокомерно потрепала ее по щеке.
– Вы его любите? – не смогла удержать вопрос Валя. – Он вас любит? – Посмотрела ей в глаза прямо, твердо.
Та помедлила миг… или лишь показалось?
– Мы взрослые женщины, – ответила она. – У меня нет оснований сомневаться в наших чувствах… вы меня понимаете? А что было – то прошло, не надо стараться вернуть.
– Я и не стараюсь, – детски запальчиво отбилась Валя, летя внутри себя в ледяную пропасть.
Она следила в окно, как красавица села за руль знакомых «Жигулей» цвета коррида – и видение исчезло.
Закрыла дверь к себе, села на диван, легла, укрылась пледом и плавно рухнула в мертвый сон.
Ей снилось, что она спрашивает себя: «Неужели я его..?», и во сне знала, что это ей снится, и она проснется – юная, здоровая, веселая, благополучная, и не будет ничего плохого, ни тоски, ни щемления, а потом стало сниться, что это не сон. Через час она поднялась разбитая.
– Кто это приходил? – мать звала обедать.
– Одна знакомая.
– Что-то случилось?
– С чего ты взяла. – Валя насильственно улыбнулась.
Мать разлила суп. На дочери не было лица. Она делала сознательные усилия, чтобы глотать.
«Почему теперь, когда мы встретились… почему не два месяца назад, когда я о нем не думала, и пусть был бы счастлив…» Ей уже казалось, что они встретились , что что-то возникло между ними, появилась надежда, будущее…
Боль будит чувства. Избавление от боли может дать только доставивший ее. Валя не могла сделать так, чтоб потребность ее души исполнилась: независимо от ее желаний Ларик был потерян для нее навсегда.
А «невеста», на первой передаче отъехав за угол, вылезла из-за руля, уступив место передвинувшемуся Звягину.
– Бис! – сказал он. – Жанровая сценка в исполнении будущей великой актрисы. Искусство призвано служить счастью и любви – это прекрасно. Возвышенно! Я надеюсь, Катя, ты сыграла хорошо?
– Как на экзамене по актерскому искусству, – Катя открыла косметичку и ревниво проверила макияж, вертя лицо и кося глазом в зеркальце. – А она в порядке. Я бы на его месте тоже втюрилась.
– В нее? Хм… А в тебя?
– Мне некогда. Служенье муз не терпит суеты. Больше я вам не понадоблюсь в этом амплуа?
– Только на сцене императорских театров!
Звягин придавил газ, проскочил на желтый и свернул на Будапештскую.
– А по-честному – не знаю, как вы меня уговорили.
– Куда б ты делась.
– Любой женщине обидно играть подобную роль… неизвестно для кого… даже оскорбительно!
– Катя, – спросил Звягин, – а когда я тебе накладывал шину и накачивал транквилизаторами, а ты плакала на носилках и клялась, что готова на все, платить всю жизнь, только бы не остаться хромой – тебя не оскорбляло, что я смотрю на тебя как на больную, а не как на женщину? а ведь ты у нас красивая девочка.
– Беспрекословным выполнением вашей детской авантюры подтверждаю свои слова. Только потому и согласилась, говорила уже.
– Катенька, нет в жизни ничего замечательнее, чем когда взрослые люди на деле осуществляют детские авантюры. Актеры-то должны бы это знать.
– Я для вас по-прежнему только больная? – засмеялась Катя.
– Ах, – сказал Звягин, – где мои двадцать лет.
– Не кокетничайте. Вы еще годитесь на роль героя-любовника.
– Сколь безобразно циничны эти лицедеи, – вздохнул Звягин. – У меня другая роль, и менять амплуа уже поздно.
