Линор Горалик - …Вот, скажем (Сборник)
…Вот, скажем, молодой литератор К. объясняет друзьям, что он – порядочный человек и поэтому держит в голове конкретный список тех немногих людей, с которыми имеет право вести себя, как говно.
* * *…Вот, скажем, юная интеллектуалка Р. оказывается за одним столиком кафе со своим кумиром, великим поэтом В. Поэт В. утомлен, лыс и простужен, он вызывает у юной интеллектуалки Р. восхищение и нежность, а также желание впитывать и осмыслять. Кругом поэта В. сидят его друзья и знакомые, которые, как водится, поэта В. очень любят и ценят – то есть гнобят, чморят и мучают. Говорят, что вчера он выступал не первым, а просто на разогреве у остальных; что они напишут у себя в фейсбуках: «Поэт В. проникновенно посмотрел сельди в глаза; сельдь взорвалась аплодисментами». Ну шутят, короче, всякие смешные шутки. Кто-то замечает, что поэт В. ест, кстати, одновременно из двух тарелок: из одной еще подъедает ту самую сельдь, а другую уже поставил поудобнее перед собой. «Зачем тебе, В., вторая тарелка?» – вопрошают друзья. «В ней лежат оттенки вкуса», – вдруг со смешком подсказывает юная интеллектуалка Р. Внезапно друзья поэта В. чувствуют себя довольно-таки плохими людьми.
* * *…Вот, скажем, рассказывают, что некое крупное креативное агентство брошено на разработку корпоративного стиля и прочих прибамбасов для придуманной властями федеральной сельскохозяйственной газеты. Тиражи ожидаются миллионные. Ну понятно – «эх, огурчики-помидорчики» и все прочее в коридорчике, как это водится у нас при укреплении властной вертикали. Так вот, рассказывают, что от копирайтеров агентства для начала потребовали придумать газете название. Сильный, значит, федеральный бренд создать. Причем требование такое: свежий, яркий, современный. Копирайтеры пришли к начальству с решением: а назовем газету «Вершки и корешки». Оформляют письмо, отправляют заказчику. Через три дня приходит ответ: «Вы что, издеваетесь?» Рассказывают эту историю обычно с серьезным выражением лица, заканчивают фразой: «Тоже не дураки сидят».
* * *…Вот, скажем, за столиком народного кафе большая семья отмечает день рождения. Именинница, крупная молчаливая женщина в янтарных бусах и кофте из алого леопарда, умиротворенно ест крем-брюле, время от времени прикладываясь носом к твердым оранжевым тюльпанам. Небольшая беленькая девочка борется с огромным стаканом подсиненного лимонада; видно, что лимонада выпито немало, и девочка уже елозит одной ногой по полу, постепенно сползая со стула, но идти в туалет ей лень, и она пребывает в некотором смятении. Слева от нее коричневая старушка мирно покачивается на стуле; в руках у нее напечатанная на серой бумаге журнальная головоломка, и она бойко зачерняет один квадратик за другим. Всюду следы хорошего обеда: на полу промасленные салфетки, на столе капли мороженого, на пустом стуле детская бумажная корона. Желтоватый мужчина в ломком черном пиджаке уже сыт; он выглядит человеком, убедившимся, что все правильно сделал; красное вино только усиливает в нем это ощущение. «Катя, – говорит он прочувствованно, – с днем рождения». «Папа, женись, наконец на маме!» – вдруг громко говорит девочка. Именинница становится пунцовой, коричневая бабушка бледнеет, желтоватый мужчина открывает и закрывает рот.
* * *…Вот, скажем, израильтянка В. рассказывает, что в московском ресторане случайно подслушала разговор молодой пары, беседовавшей на иврите. Израильтянке В., по ее словам, было очень неловко: полагая, что их никто не понимает, эти ребята делают друг другу комплименты по поводу вчерашнего секса. Трудно понять, почему израильтянке В. было неловко. Другое дело – если бы они делали друг другу замечания по поводу вчерашнего секса. Почему на летучке все спят, кто сорвал дедлайн, как вышло, что юзабилити г*вно, такие вещи.
* * *…Вот, скажем, литератор К. внезапно проникся этакой декадентской духовностью. Ее вообще вдруг стало прибывать в среде московской интеллигенции – очевидно, назло народному православию. Литератор К. тоже почувствовал, что скромная келья известного сновидца может сейчас открыть ему больше таинств, чем наполненный посконными клерками храм. Ну, по большому блату пригласили литератора К. на очередные «сомнии» – это, значит, когда ночью все собираются и спят со сновидцем под одной крышей и так воспринимают его нереальной силы видения. Обстановка кельи оказалась очень пристойной: пятикомнатная квартира на Остоженке, переделанная в трешку, все белое, дизайн немецкий, мебель минималистская, никакой пошлости. Центральная зала – это, значит, «сомния», место сна. Сновидец (сомнус), приятный поджарый человек в белом спортивном костюме и очках, очень такой наш. Его ложе посередине, остальные узкие кроватки расставлены кругом, самое престижное место – это перпендикулярно великому человеку, слева, но туда сразу направился кто-то молодой и слизкий. Впрочем, литератор К. не без неловкости, но с удовольствием обнаружил среди других сомниев двух знакомых редакторов и пиарщика одной галереи (в жемчужной пижаме и тапочках-собачках). Все шепотом говорят про пурпурную REM-фазу, сегодня от этой фазы вроде много ждут. Легли, стали читать заклинания, вполне хорошо написанные, по интонации – как 22-й псалом: «Если я пойду и долиною черной дельты, не убоюсь хладного пота…» Ну, такое. Вдруг какой-то грохот. Все вскочили – и сидят в кроватках столбиками, как суслики. Тут сомнус горестно говорит: «Марцева!» Оказывается, была такая значительная дама в этом кругу, у нее и дельта была пурпурной, и бета отливала чем-то соответственным. А потом муж увез ее в Сидней. И она тоскует, посылает свой дух на сомнии, но получается ужасно, не духовное присутствие, а чисто грохот. И пока она не уйдет, ничего не будет. У литератора К. уже, во-первых, совсем глаза слипаются, а во-вторых, все это начинает попахивать дешевой комедией, и ему стыдновато. «Слушайте, – говорит он, – вы тут все такие крутые, да прогоните этого духа». И выясняется, что нельзя, что значит – прогоните? Все же интеллигентные люди, гостей не прогоняют. «А что же вы с ней делаете?» – «Ну, – говорят, – можно нормально, воспитанно намекать. Начать, скажем, мыть посуду, собирать со стола». И вот эти достойные люди плетутся на кухню, вынимают что-то из холодильника, пачкают кефиром чашки, потом начинают убирать со стола, посуду мыть. Громко друг другу говорят: «Завтра Машеньку с утра в консерваторию везти», «Завтра у Кати утренник».
* * *…Вот, скажем, модератор одного небольшого закрытого комьюнити про финансы вводит железный запрет на шутки про климат. Про оттепель шутить нельзя, про скользкие дорожки нельзя, про завалы нельзя, про чистку нельзя. Про то, как война в Украине скажется на портфелях российских фондов, можно, но слова «оттепель», «завалы», «чистка» и «скользкая дорожка» употреблять нельзя.
* * *…Вот, скажем, американский художник К. по какой-то невротической причине адски боится паспортного контроля в российских аэропортах. Судимостей за ним нет, долгов нет, подозрений в терроризме нет – чистое помешательство. И поэтому американский художник К., хоть у него русский язык и родной, на подходе к будочке паспортного контроля складывает лицо в сияющую американскую улыбку, а когда протягивает паспорт – звонко произносит: «Hi!» – и готовится специально говорить с американским акцентом. Но его все равно трясет, и он зачем-то пытается с этим самым американским акцентом говорить погранцам что-нибудь светское. Ну, там, kak u vas stalo krasivo v etot zal или u vas tyazhelaya rabota. Но его коронный номер – внимательно вглядеться в девушку-пограничницу, обнюхивающую его паспорт, и нежно спросить: A vi ofitser? Девушки-пограничницы от этого обычно тают и – ну, что и? – делают все то же самое, что сделали бы и без этой фальшивой болтовни: шлепают штамп, отдают трясущемуся художнику К. паспорт и отправляют его прочь. Прокол вышел только в последний раз: над душой у девушки стояла суровая дама, обучающая ее паспортной премудрости. И когда прозвучал коронный вопрос, она строго спросила девушку: «Настя, это что?» – «Подозрительный интерес», – бодро ответила Настя. «С хрена бы он подозрительный?» – взвизгнул художник К. уже безо всякого акцента. «А чего это вы спорите?» – поинтересовалась суровая дама. «И акцент пропал», – добавила проницательная Настя. «Да я специально сделал себе акцент, чтобы вы мой паспорт не рассматривали!» – выпалил художник К. Суровая дама клацнула зубами. Словом, художник К. провел в общении с пограничной службой аэропорта Шереметьево четырнадцать часов. Особенно представители кровавого режима поразили его фразой: «Видите? Вы нас боитесь, а мы вам стульчик предложили». Он ее часто потом повторял в разных контекстах.
* * *…Вот, скажем, дочь предпринимателя П. требует ко дню рождения хомячка. Пока дочь на каникулах у бабушки, родители покупают хомячка, и тот бодро жрет в ожидании ребенка. И у предпринимателя П. с этим хомячком случается любовь. В самом возвышенном и чистом смысле слова: они вместе едят пельмени и смотрят футбол, а когда предприниматель П. уходит на работу, он звонит домой и просит жену дать хомяку трубку, и хомяк ему делает фырфырфыр. Предприниматель П. очень мучается, что сейчас приедет законный напарник хомяка, то есть ребенок, – и все уже будет не так. И, как хороший отец, пытается даже приучить себя к этой мысли, но получается плохо. Предприниматель П. даже спрашивает жену, нельзя ли выменять у ребенка хомяка на что-нибудь другое, но получает легко предсказуемый ответ. Одно слово – душераздирающий сюжет, Тристан и братан. Ну, приезжает ребенок, восторг и визг, предприниматель П. берет себя в руки и решает, что мужская дружба не должна распадаться из-за какой-то там девчонки. Но все равно ему очень трудно. И тут ему как раз приходит срок ехать в командировку на две недели, и жена говорит, что это даже хорошо, с глаз долой – из сердца вон, может, его попустит. И предприниматель П. две недели даже не спрашивает о хомяке, держится. И только в день перед возвращением интересуется у жены, как там хомяк. Жена отвечает, что хорошо. Предприниматель П. спрашивает: «Вырос небось?» Жена отвечает, что вырос. Предприниматель П. спрашивает: «Уже небось яйца здоровенные, на всю клетку?» Жена интересуется, какие такие яйца. Так вот, эта история про то, что предприниматель П. справился со своей травмой и по-прежнему любит хомяка. И что любовь сильнее гендерных установок.
