Линор Горалик - …Вот, скажем (Сборник)
…Вот, скажем, режиссер Г., узнав, что в рамках фестиваля «Нашествие» состоится патриотический парад бронетехники, немедленно подает заявку на создание фильма, отражающего парад бронетехники на открытии Олимпиады. Предлагает название «Триумф инноваций». Сидит, продумывает крупноплановые кадры, ждет отмашки.
* * *…Вот, скажем, после очень удачной, но очень бурной премьеры сценарист Ц. решает (в три часа ночи, в измененном состоянии сознания, в каком-то кабаке, среди множества незнакомых женщин с красными ногтями и профессиональным декольте) уехать на деревню к бабушке. Буквально: у него бабушка живет в пятидесяти километрах от Москвы, и так ему рисуется избушка ее уютная, все эти полотеночки, сковородочки засаленные, печка электрическая. Начинаются многочисленные возгласы: «Да, да, в деревню, в пампасы, в Саратов» и прочие стыдноватые ассоциации первого уровня. Кто-то садится за руль, кто-то с кем-то на прощание лобызается, и вот сценарист Ц. просыпается утром от, натурально, стука рябиновой ветки в деревенское окошко. Ну, не ветки, ладно: соседская старушонка, которая знала его вот такусеньким, стучит в окно, благо уже полдень, и предлагает, натурально, парного молочка. У сценариста Ц. такой сушняк, что он готов прослезиться: вот она, простая жизнь, community. «Давайте его сюда, баба Соня», – заплетающимся языком умиленно говорит сценарист Ц. «Не, – говорит баба Соня, – ты, Кирюшенька, на двор выдь, у меня тут бидон». Ну какое на двор, он не понимает, как с вот этой вот стотонной головой в туалет дойти. Дальше дед Егор стучит: «Киря, выходи, у меня тут пиво, поправишься». Community, понятное дело, не то что вот эти вот московские твари, с утра про бабло да про бабло. Но пиво почему-то тоже только во дворе, ящик там стоит. Ну потом дед-Егорова дочка Туся зовет завтракать, во двор, понятно, там накрыто уже. А в дом принести не может. Ну, community, да, это же не только блага, это жесткие законы: общая трапеза в честь вернувшегося блудного сына, все дела. Словом, умирая, но умиляясь, продюсер Ц. выползает во двор. В его открытом кабриолете, упаркованном посреди соседских грядок, лежит очень длинная, совершенно голая негритянка, скрестив ноги на руле, и курит, постукивая по сигарете длинными красными ногтями. И смотрит на соседей. А соседи смотрят на нее. Но про молочко, пиво, завтрак ― это они его тоже не обманули, конечно. Community.
* * *…Вот, скажем, сценарист И. сообщает подругам, что у ее знакомых только что озверела черепашка и ее пришлось усыпить. Ну, реально, озверела: загрызла своего мужского партнера. Причем дело, по всему судя, было в недостатке физической ласки. Подругам сценариста И., образованным женщинам среднего возраста, очень это все понятно, и они немедленно включают феминистский дискурс третьей волны. Сценарист И. спешит перебить подруг: оказывается, про смерть черепашки она узнала из разговора на политические темы, а вовсе не на темы вот этого вот всего. Оказывается, женские черепашки той породы, к которой относилась покойница, действительно в какой-то мере любят ушами. В смысле, для того чтобы что-нибудь такое с ними проделать, мужская черепашка должна в процессе коитуса поглаживать им голову передними ластами. Имеет их, то есть, лапками в ушки. И от этого они расслабляются, впадают в доверчивость и готовы высунуть из-под панциря хвостик, под который мужская черепашка исполняет свой долг. А в противном случае женская черепашка не высовывает хвостик – и увы. Но покойнице, отличавшейся, кстати, вполне смиренным характером, достался на старости лет (то есть в среднем женском возрасте) слегка травмированный партнер. Дети его сразу после покупки уронили за телевизор и долго стеснялись признаться в этом родителям, скажем прямо. Так вот, он очень хотел сделать свою подругу счастливой, но одновременно поглаживать ушки и нажаривать хвостик просто физически не мог, у него была посттравматическая дискоординация. Поэтому сначала он полз к голове подруги и там поглаживал ей ушки. Подруга вполне себе расслаблялась и охотно высовывала хвостик, на все готовая. Тогда он бросался в обратный путь, к хвостику. Но поскольку дискоординация, особенно посттравматическая, – беда вполне системного порядка, то к тому моменту, когда он доползал до хвостика, хвостик успевал спрятаться, а подруга приходила в состояние фрустрации, граничащей с ненавистью. Но ведь он правда хотел все сделать, как надо! И шел на второй круг, то есть опять ковылял к голове, ласково имел подругу лапками в ушки, утешал, убеждал, что все будет хорошо, добивался доверия и уже мог бы вдуть под хвостик. Но до хвостика еще надо было добраться. Вопреки историческим травмам и пр. И он очень старался. Но, увы, историю не перебьешь. И все кончилось вот этим вот самым. И теперь стоит у друзей сценариста И. дома пустая клетка, и только обрывки старых газет летают по ней, поднятые сквозняком. Несколько минут подруги сценариста И. молчат, а потом, естественно, начинается разговор про «надо ехать».
* * *…Вот, скажем, представители интеллигенции яростно обсуждают у кого-то на кухне очередной акт кладбищенского вандализма: ну, там, свастики на плитах, все такое. Состоявшаяся интеллигенция не понимает одного: что движет этими людьми? Нет, не ненависть же: для ненависти мало пылу. Кто-то говорит, что это акт разрушительного творчества: ну, как если бы мы нашли могилу человека по фамилии Горбатый и написали на ней: «Катя! Я исправился!» Тут происходит небольшой акт ментального единения интеллигенции с народом, в котором никто из представителей оной не готов, конечно, сознаться.
* * *…Вот, скажем, муж поэтессы Б. убеждает ее начать ходить без лифчика: и лето на дворе, и сама ты красавица, и вообще. Поэтесса Б. долго стесняется и мучается, но, наконец, соглашается в погожий день надеть маечку на голое тело и ради эксперимента сходить в супермаркет за продуктами. На углу супермаркета стоит сумасшедшая женщина в шляпе из целлофановых пакетиков на голове и громко, с руладами выпевает: «О, я сегодня без трусов! О, я сегодня без трусов!..» Поэтесса Б. бежит в супермаркет и покупает этой женщине батон, бутылку кока-колы, полкило сыра и полкило колбасы.
* * *…Вот, скажем, редактор Т. из одного важного культурного издания возмущенно рассказывает друзьям, что редактор другого культурного издания (прожженного, ангажированного, нерукопожатного) прямо у себя в Твиттере интересуется, «где нынче берут недорогие колонки». «То есть вообще уже неважно, кто автор и что он пишет, – скорбно замечает редактор Т. – Давайте прямо от бюджета танцевать. Молодцы, чего стесняться». Эта история производит на собеседников редактора Т. сильное впечатление. Правда, в конце вечера выясняется, что редактор нерукопожатного издания устанавливал у себя дома новую стереосистему. Но этот факт ни на редактора Т., ни на его собеседников сильного впечатления не производит.
* * *…Вот, скажем, предприниматель Г. и его коллега, предприниматель Н., обсуждают на небольшой дружеской вечеринке возможный совместный проект. Происходит деликатный разговор о бюджете – намеками и полунамеками. Обе стороны пытаются понять, как бы так просадить собеседника, чтобы при этом еще и почувствовать себя благодетелем. И тут некоторая дама, считающая себя прекрасным организатором, встревает в их разговор. «Можно, я поведу себя, как хороший менеджер? – интересуется она, при этом кладя крепкую руку с темно-зелеными ногтями предпринимателю Н. на запястье. – Вот вы (палец в сторону предпринимателя Г.) составите списочек статей расхода, а вот вы (палец в сторону предпринимателя Н.) припишете к нему суммы, и у вас получится бюджет». Несколько оцепеневшие предприниматели Г. и Н. ласково говорят даме, что подумают. На самом деле, разговор про бюджет уже завершен, все всех просадили, все всё почувствовали, и начинается нежное, деликатное обсуждение сроков. Предприниматель Г. знает, что его собеседник только что познакомился с одной юной девушкой и, скорее всего, ближайшие три месяца проведет в слегка эротизированном предразводном аду. Предприниматель Н. знает, что у его собеседника простатит – и он может сколько угодно клясться, что готов совершить двенадцатичасовый перелет в Сан-Франциско, но в последний момент скипнет и этот перелет не совершит. Оба ласково, стараясь не обидеть друг друга, подводят разговор к тому, что начинать проект раньше сентября нереально. Тут дама, считающая себя прекрасным организатором, встревает опять. «Можно, я поведу себя, как хороший менеджер? – интересуется она (прижимая свое бедро к бедру предпринимателя Г.). – Вот вы (палец в сторону предпринимателя Г.) пришлете ему список своих встреч на следующую неделю, а вот вы (палец в сторону предпринимателя Н.) сравните его со списком своих встреч на следующую неделю – и поймете, когда у вас обоих свободное время». Предприниматели Г. и Н. нежно говорят даме, что сами бы никогда до этого не догадались, и тихонько ставят в своих телефонах напоминалку на первый понедельник сентября. Разговор продолжается так еще минут пятнадцать, дама ведет себя, как свойственно ей, предприниматели – как свойственно им. Наконец, дама убирается восвояси. Предприниматели Г. и Н. некоторое время многозначительно переглядываются, и предприниматель Г., наконец, осторожно говорит: «Можно, я поведу себя как хороший менеджер? Вот ты, – на этих словах он тычет пальцем в сторону предпринимателя Н., – сейчас пойдешь, сменеджеришь с ней граммов двести и оправдаешь ее ожидания, а вот я, – тут предприниматель Г. тычет себя в грудь, – поеду спокойненько спать». «Говно ты, а не менеджер, – строго говорит предприниматель Н. – Вот ты (палец в сторону предпринимателя Г.) сейчас посадишь ее в машину и сменеджеришь ей прекрасное времяпрепровождение, а вот я (палец в грудь) поеду спать». Некоторое время предприниматели Г. и Н. спорят, таким образом, кто из них лучший менеджер, не зная, что лучший менеджер – муж этой дамы, спокойно дрыхнущий дома.
