Екатерина Марголис - Следы на воде
Во многом благодаря девочкам с чулками на головах об истинном и ложном снова заговорили вслух. Заговорили с российским размахом и площадной беспощадностью. Двадцатого века словно след простыл. И дело, конечно, не в том, что подлинник храма Христа Спасителя, взорванный большевиками, – это не то же самое, что его новодельная копия, причем не только исторически и художественно. И не в том новость, что ханжество – часть политики, а тиран подминает закон. Выяснилось, что вещи, которые называются одним словом, действительно противоположны: словами «Церковь», «вера» и даже «милосердие» люди ИСКРЕННЕ называют вещи разительно противоположные.
Говоря о том, что мир неисправим и что его можно лишь искупить, Октавио Пас прав. Но итальянские годы научили иному взгляду на вещи. Мир неисправим, но преображаем. Прежде всего чудом, светом дня, который неминуемо меняет цвет всего, что в нем. Только пусть светлым будет не вымышленное за нас фальшивое будущее, а настоящее настоящее.
Глава четвертая
Новый папа
Белый дым над римским конклавом рассеялся в нежную молочную венецианскую дымку. Утро обычное. Туда-сюда.
В булочной:
– Как ты? Тебе сегодня франчезини, как всегда, или чабатту? Твои девочки вчера до полуночи сидели. Я в окно на них смотрю – даже свою позвала – гляди, говорю, как учатся. Ты тоже так должна.
– Да, это одна к контрольной по греческому готовилась, а другая с географией затянула до вечера…
– Bravissime, bellissime, – хозяйка по-итальянски щедра на комлименты. – Правильно, надо учиться. Вот, говорят, Папа наш новый Франческо тоже все над книгами сидел. Немного в футбол и снова за книги. В «Републике» написали. И что на папамобиле не поехал, а со всеми – на микроавтобусе.
Написали, со слов французских кардиналов, как Папа, едва будучи выбранным, на вопрос, согласен ли он принять на себя это избрание, ответил: «Sì», – а потом добавил: «Ma sono un peccatore…»52, как приветствовал каждого кардинала, как не сел на трон, а стоял, пока все стояли, как подошел к самому старенькому кардиналу, которому самому трудно было ходить, а после того, как вернулся с балкона, зашел в лифт, чтобы спуститься вниз, и, увидев, что кардиналы в нерешительности остались стоять снаружи, смутился, позвал всех в лифт, и так и ехали всем конклавом – как сельди в бочке…
На углу бывший владелец фруктовой лодки, яростно жестикулируя, что-то втолковывает владельцу табачной лавки:
– Да нет, ты не понял! Папа – итальянец! Он итальянец!
В лавке включен маленький телевизор: какая-то старушка дает интервью по-испански: «Нам было по тринадцать лет, и он сказал, что если я не пообещаю выйти за него замуж, то он станет священником». Это она тоже о Папе.
На площади Сант’Анджело в этот час только старушки и собаки. Самое время погреться на солнышке перед обедом. Молдавские сиделки тоже обмениваются последними новостями: говорят явно не о Папе. Навстречу летит подруга Марина с коротышкой-пинчером Лаки:
– Кать, ты слышала про Папу? Наконец-то! К тому же из Латинской Америки. Есть надежда! Может быть, я снова начну ходить на мессу и мне не будет стыдно за Ватикан?
Марина бежит дальше, подхватив Лаки под мышку. Она всегда опаздывает.
Мне тоже надо торопиться. Заплатить страховку и бежать домой. Страховая компания переехала в новое помещение как раз на Сант’Анджело, в двух шагах от дома, а я зачем-то отправилась к Риальто. Впрочем, директор Паоло сказал, что, конечно, дождется меня. Он рад повидаться, хоть повод не очень поэтичный – страховка, а parlare dei soldi non è molto elegante…53
Паоло не обманул. Высокий, красивый, он радушно выходит из кабинета навстречу, едва я успеваю войти в приемную.
– Ну хоть так повидались. Представляешь, как обидно, – сетует Паоло, – когда вы с Эленой пошли позавчера в «Ля Фениче», мне тоже оставили билет в конверте на имя Паоло. Но когда я пришел, кто-то взял его за меня. Вот жулики! Я не попал на генеральную репетицию «Макропулоса», а так хотел! В Италии держи ухо востро!
Паоло смеется и почему-то совершенно не возмущен. С его женой, красавицей Эленой, театральным режисером, мы действительно были позавчера на премьере «Старика Макропулоса» – оперы по пьесе Чапека. А к вечеру того дня пошел белый дым. Почему-то в такие дни все кажется связанным какими-то невидимыми и неведомыми струнами. Но слышно – звонят.
Паоло проводит меня по комнатам новой конторы. Окна прямо на площадь. Белая дымка и звон колоколов. Воздушный капучино. В просторном кабинете с окном-бифорой стоит большой старый письменный стол, обитый зеленым сукном. «Это еще отца Марчеллы. Видишь тут табличку?» – «Вижу».
Вот, оказывается, ради нее я и пришла сегодня.
На маленькой бронзовой табличке XIX века, прикрученной к столешнице, аккуратно выгравировано маленькое ежедневное напоминание самому себе: «Non fare del bene se non ti senti la forza di sopportare l’ingratitudine»54.
Глава пятая
Santo meccanico
– Калеро, Калеро! Ну, слезай со стены! Dai, vieni giù! Dove sono le chiavi?55 – двухлетняя Диана уже потеряла всякое терпение.
Наказание с этим Калеро – то на стену заберется, то в кровать, как раз когда Диана уютно устроится под одеялом, то вдруг за столом плюхнется с размаху ей на колени – а он, между прочим, тяжелый. И вот теперь куда-то задевал ключи от машины тети Бетти. А тете Бетти ехать на вокзал Ареццо вместе с тетей Катей – встречать большую девочку Ксюшу-Роксану, которая не захотела сразу отправиться со всеми на каникулы на оливковый хутор в Тоскану, а по дороге из Венеции предпочла провести день во Флоренции со своим другом Гуидо. Диана это понимает. У Дианы тоже есть друг. Собственно, это и есть Калеро.
Он говорит басом и немножно вредничает («è un po’ cattivo»56, – признается Диана, чуть смущаясь, и улыбается, словно говоря – мол, вот такой у меня друг, терпите, дорогие). И все же Калеро с Дианой – они не разлей вода. Единственный серьезный недостаток Калеро – он невидимый. Взрослые то и дело наступают на него, а то и вовсе напрочь игнорируют его существование. Вот и теперь: кто-то затерял ключи от машины, и все спрашивают у Дианы: вспомни, детка, куда положила. Но Диана твердо стоит на своем: «Это Калеро». Машина наглухо заперта. А Ксюшин поезд тем временем неумолимо приближается к станции Ареццо.
– Калеро, Калеро!
Тетя Марина ползает под шкафом. Тетя Катя за диваном. Тетя Бетти в десятый раз перебирает сумку. А у мамы Джованны уже, как обычно, давно лопнуло терпение. «Che croce!»57 – говорит она, воздевая руки к небесам. Это она о Диане. Будь она одна, она бы уже давно надавала Диане в лучших деревенских традициях, но сейчас она справедливо опасается гнева тети Марины и тети Бетти, которые в племяннице души не чают. Джованна и так в семье белая ворона. Она все время брякает что-то не к месту, с папой Джованни они на грани развода, но Марина и Бетти стараются как могут. Вот и сейчас позвали с собой на каникулы. Поиски продолжаются. Диана все же чувствует себя слегка виноватой и предлагает нам вместо потерянных ключей и сумки тетушки то палочку, то цветные мелки, то куколку-принцессу: «Ma guarda che bella principessa! La vuoi?»58 – Диана заглядывает мне в глаза. Кудряшки неотразимы. Нутром она понимает, что мама большой девочки Ксюши волнуется, что будет делать ее крошка одна на полустанке в сумерках в проливной дождь. А Калеро хоть бы хны. Сидит себе на стене и не признается, куда задевал ключи. В этот момент тетя Бетти обнаруживает-таки злополучный ключ в розовом тапочке Дианы. «Ну, Калеро, какой безобразник – в мой тапочек спрятал!» – всплескивает Диана руками…
Хватаем ключи и мчимся с Бетти к машине.
На каникулы из Венеции в Тоскану к нашим старым друзьям Андре и Мадлен мы отправились странным составом: восемь дам в возрасте от двух до пятидесяти пяти лет. Сестры Марина и Бетти, Маринина дочка Дельфина – подруга детства Ксюши и Саши, считай, сестра, Джованна с Дианой и ваша покорная с дочерьми, одна из которых, собственно, и должна прибыть на вышеозначенную станцию в город Пьеро-делла-Франческа.
– Объясни мне, кто – кто, – спросил меня Андре в первый же день, когда мы остались одни.
– Марина – музыкант, Бетти – архитектор, Джованна – ну… она преподает рисование, она жена их брата. Дельфина – дочка Марины. Диана – Джованны… Ну а моих вы знаете…
– Скажи, а куда вы подевали всех пап?
На этот вопрос ответить трудно. Ревностному католику и отцу семерых детей, Андре трудно понять, как существуют семьи, состоящие исключительно из особ женского пола.
Андре и Мадлен – друзья нашей бабушки. Им обоим за восемьдесят, родом они из Бельгии. Семеро детей. Двадцать два внука. Живут Андре с Мадлен в этом райском поместье на холмах между Ареццо и Сиеной уже тридцать пять лет. Трудятся не покладая рук. С утра Андре в поле – стрижет, чистит, полет. Работы много. Пятьсот оливковых деревьев не шутка. За Андре только поспевай. Мадлен хлопочет в саду, а потом удаляется на кухню. После обеда Мадлен садится за вышивку, а Андре за рояль – и тогда окрестные холмы оглашаются звуками Шопена. Своими руками за эти годы Андре и Мадлен восстановили семь домов из руин, перестроив их из бывших сараев, сеновалов и конюшен – семья-то большая! Андре не останавливается ни на миг. Зимой они с Мадлен ездят в Индию – помогать тамошним сиротам и детям из бедных семей. В дальнем углу сада растут кипарисы. У каждого свое имя – в память об умерших родственниках. Кипарисы – символ вечности. Среди них и отчим Андре. Лет пятнадцать назад Андре выучил русский, ездил в Россию искать его могилу (он погиб во время войны под Ленинградом). Нашел братские захоронения. Идентифицировали всех, пригласили семьи, похоронили. Создал ассоциацию. Теперь дружат, переписываются, встречаются. Так и познакомился с испанским священником из Мурманска, помогает ему чем может. В Красноярске сдружился с дирижером тамошнего оркестра, который теперь приезжает к ним сюда в гости полным составом почти каждое лето, устраивает концерт под открытым небом, а потом еще ездит по окрестным городкам с маленькими гастролями, которые ему устраивает тот же Андре («Ну, им же надо заработать…»). В тот же год Андре съездил и в Томск – собственно, там через томичей и познакомился с нашей бабулей. Мы нередко приезжаем помогать им собирать оливки. По сравнению с этим почти библейским делом всякое другое кажется полнейшей чепухой. Каждое движение исполнено смысла. Деревья в осенней дымке холмов, десяток закхеев, стар и млад, с лестницами, карабкающиеся на оливы вдоль дороги и застывающие силуэтами среди серебристой листвы на голубом небе, словно в ожидании. Сети, разложенные под деревьями. Черные бока маслин. Отдельные фразы на разных языках. Каждое дерево говорит на своем: наше – по-русски, рядом – по-французски, еще в десяти шагах зычный тосканкий выговор, а за поворотом – английский. Собирают, ссыпают в сети, а потом – опытной рукой – в деревянные коробы. Сенегалец Чезаре работает у Андре с Мадлен, помогает им с их огромным хозяйством. У него тут свой собственный домик, подаренный ими же («Ну, он был нелегальным иммигрантом, прятался у нашего священника – мы предложили ему жить и работать у нас, чтоб не выслали»).
