Ирина Алефова - Яд для Моцарта
Внезапно его взгляд случайно натыкается на фигуру молодого человека, скромно стоящего в дверях залы. Чем-то этот человек отличается от других. Ах, да – он не аплодирует исполнителю, как все, и тем самым выбивается из общей волны рукоплесканий. Прищурившись, маэстро пытается рассмотреть физиономию нахального типа.
«Моцарт! Ну конечно же, кто еще может позволить себе такой откровенный жест неуважения!» – горделивый поворот головы, маэстро снова усаживается за инструмент, вскидывая полы камзола и отодвигая стул в полуметре от рояля.
«Сальери! А я-то думал – кто это так грубо издевается над инструментом, колотя по нему от плеча, наотмашь! И танец был нелепый. Впрочем, такую музыку только и играть на подобного рода пиршествах…»
Молодой человек незаметно пробрался поближе к инструменту, ехидным улыбчивым чертиком выглянул из-за него и прошептал солидному маэстро, чьи руки уже были занесены над клавиатурой в готовности извлечь из нее очередной танец:
– Приветствую вас, господин Сальери! Как это у вас здорово получается – княжеское сборище в полном восторге! Сбацайте-ка нам что-нибудь повеселее! – и юркнул в толпу. Сальери краем глаза увидел, как его злостный враг, всем сердцем ненавистнейший Моцарт совершенно нахальным образом приглашает на танец одну из самых очаровательных дам и бесцеремонно тащит ее в центр залы.
– Вот нахал! «Сбацайте нам»!.. Да как он смеет! Сопливый мальчишка – мне, великому композитору! – процедил маэстро сквозь стиснутые зубы и ударил по клавишам с такой яростью, что декоративный подсвечник, стоящий возле пюпитра, не удержался и свалился на пол.
А Моцарт тем временем откровенно наслаждался танцем и своей партнершей, которая была не только мила, но и превосходно танцевала. Выполнив несколько па, дама соизволила полюбопытствовать:
– Что же мы вот уже две минуты молчим? Есть ли имя у этакого симпатяги и милашки?
– Вольфганг, – состроив смущенную рожицу, ответствовал партнер. – Вольфганг Амадей Моцарт. Но вы можете называть меня просто Вольфи.
– Вольфи! Чудесно! – заливисто рассмеялась дама. – Позвольте, по-моему, я слышала ваше имя… Не вы ли тот самый мальчик-вундеркинд, которым меня в детстве попрекали учителя музыки?
– Ну конечно, я, – улыбаясь до ушей, отвечал Моцарт. – Я уже не первый месяц в Вене. Жаль, что нам не довелось повстречаться раньше.
– Ну, это упущение мы с лихвой сможем наверстать, – дама недвусмысленно улыбнулась. – У князя на втором этаже ужас как много свободных комнат!
– Отлично! Тогда не будем более терять ни минуты! Пойдемте же и заполним их все, по очереди! – подхватил мысль партнерши молодой человек и, прервав танец на полужесте, увлек ее за собой сквозь толпу.
Сальери, усердствующий за инструментом на благо развлекающимся гостям князя, не мог не заметить нарушения стройных рядов танцующих пар, но ему пришлось сдержаться – музыка не должна была стать жертвой вспыхнувшего пламени эмоций.– А теперь вернемся в залу, я представлю тебя князю, Вольфи, – ласково и многообещающе щебетала дамочка, натягивая чулки и оправляя пышную юбку.
Спустя пятьдесят две ступеньки, мелькающие под ногами, сотню разгоряченных лиц и блестящих взглядов, шесть фраз и одно приглашение Моцарт сидел на стульчике с резными витиеватыми ножками и восхищал собою и своей музыкой собравшихся. О танцах как-то сразу забыли. Молодой виртуоз своей персоной воплощал само совершенство, и это развлечение было куда занимательнее для избалованных гостей. Сальери, возвышающийся рядом с хозяином бала, кивал головой, выдавливал из себя почтительные улыбки и комплименты и беззвучно хлопал в ладони.
solo bruscamente
Сопливый мальчишка, наглец! Вот так, одним лишь прикосновением к клавиатуре, словно по волшебству, он завоевал внимание света. Достопочтенная фигура великого композитора и общепризнанного учителя музыки Антонио Сальери в одно мгновение затерялась среди его поклонников. Все труды, старания, долгие годы, потраченные на завоевание авторитета и безупречной репутации в высших кругах общества – все это пошло прахом!
Он явился невесть откуда и заставил говорить о себе всю Вену, да что там Вену – целый мир!
И при этом он даже и не пытается сделать свое поведение более благопристойным, он не выбирает выражения для разговора с высокопоставленными особами и даже в императорском дворце позволяет себе дурачиться и отпускать дерзкие шуточки. Идиот…
Как я могу позволить этому хохочущему недоумку вот так, одним махом испортить мне карьеру, перечеркнуть всю мою жизнь! Он с легкостью берет то, что мне дается в результате каторжного труда. Это, по меньшей мере, несправедливо. Если так пойдет и дальше, то в скором времени обо мне забудут, мое великое имя канет в Лету… Нет и нет! Я не могу этого допустить.
С тех пор, как на моем пути появилась эта сияющая и легкомысленная физиономия, я потерял покой. Я забыл, что такое благополучие и умиротворение. Постепенно я становился все более и более несчастным.
Я и Моцарт… Мы находились как бы на разных чашах весов. И чем более счастлив и удачлив был он (а в этом Моцарту не откажешь – дуракам, как известно, везет), тем ниже опускалась моя чаша под тяжестью невидимого груза, притаившегося у меня на сердце. Я понял, что единственным спасением от дна пропасти, куда клонилась моя чаша, было устранение злостного врага.
Когда император Иосиф предпочел его оперу моей, я поклялся убить Моцарта…
NBСтоп, минуту внимания!
Автор просит у читателя извинения за внезапное вторжение в ход повествования, но, согласитесь, продолжать в том же духе было бы совершенно излишне.
Легенда о Моцарте и Сальери настолько хорошо известна читателю, что все происходившее между ними в дальнейшем вовсе не нуждается в дополнительном описании. Автор надеется на богатое воображение и память читателя и предоставляет ему полное право самому дорисовать знакомую картину жестоких замыслов Злодея, покушения на Гения и отравления его же как достойный результат предприятия.
Выбор красок и оттенков звучания в обрисовке данной легенды автор безоговорочно поверяет во власть читателя. В зависимости от границ воображения, степени осведомленности, от того, в каком из ящиков памяти хранится ваша легенда о Моцарте и Сальери, от пристрастию к мельчайшим деталям и подробностям и, конечно же, от личных способностей читателя к рисованию картина может получиться совершенно различных размеров.
У одних читателей ее дорисовка в воображении займет расстояние в несколько секунд – крупными штрихами и расплывчатым фоном. Других же предлагаемое занятие увлечет на несколько часов, которые они проведут за ювелирным прорисовыванием каждой линии и черточки, за деликатнейшей работой над нюансами колористики…
Впрочем, даже история, нарисованная в воображении, все же должна иметь не только временное, но и территориальное место в нашей книге. А посему оставим для нее некоторую часть пространства – незаполненного, на первый взгляд. Меж ненаписанных строчек чистых страниц без труда можно прочесть историю всех времен и народов в ее оригинальной интерпретации…ad libitum Тем, кто благополучно добрался до конца печальной легенды и не заблудился (а также не соскучился) в бескрайнем пространстве белой бумаги, автор предлагает совершить еще одно маленькое путешествие – вернуться в Первую Историю. Мы оставили ее в начале книги недосказанной, и в то время, пока блуждали по векам и странам планеты, в ней появилось еще несколько строк.
И снова история первая, завершающая
moderato leise
Эксперт глубоко вздохнул и посмотрел на сидящего напротив:
– А теперь, Оскар Михайлович, я попрошу вас как можно более подробно и конкретно ответить на мои вопросы. Это займет у нас не более десяти минут – чистая формальность, – поспешил он предотвратить возражения посетителя. – Судмедэкспертиза подтвердила, что это был чистый, прямо-таки классический образец самоубийства, но, поскольку вы были случайным свидетелем, нужно кое-что уточнить. Для формы.
Каннский – а это был он – тоже вздохнул и кивнул головой.
– Светочка, мы готовы, – бросил эксперт одетой в строгую милицейскую форму молоденькой девушке, чья макушка едва виднелась из-за монитора компьютера.
– Итак, начнем. Вчера, четырнадцатого октября, вы, вернувшись с работы, зашли в комнату брата, Андрея Михайловича Артемьева. В каком состоянии вы его застали?
Каннский прикрыл глаза, скорбно сложил руки на коленях и тихим, подрагивающим от переживаний в сочетании с волнением голосом ответил:
– Он стоял возле открытого нараспашку окна спиной к двери. Слушал музыку.
– Что именно?
– Я не запомнил… не обратил внимания.
«Как же, не обратил. Ясное дело, он слушал Реквием Моцарта. Диск с записью я подарил ему накануне, в день рождения. Долго думал, что же ему подарить. Двадцать девять – это даже не юбилей, к чему роскошества. Вот через год отправил бы его на Канары на недельку-другую. Пусть бы поехал, может, и возвращаться бы передумал, и мне бы полегче стало. А в этот раз будто бы не было веского повода делать такие громкие подарки.
