Коллектив авторов - Альманах «Истоки». Выпуск 9
«Мы встретимся с тобой»
Мы
Встретимся
С Тобой
Когда наступит
Вечность
Когда сойдут
Снега
Когда уйдут
Века
Тот Путь
Издалека
Душа
Твоя
И Млечность
И белая
Пурга
И звёздная
Строка
«Ты вошел в мою жизнь…»
Ты
Вошёл В мою Жизнь
Словно парус
И берег
Надежды
Твой
Рассвет
Как прибой
Он
Волною
Бежит
Над Строкой
Ты
Вошёл
В мою
Жизнь
Тихим
Ангелом
В светлых
Одеждах
Небесами
Маня
Что раскрылись
Тобой
Для
Меня
«Надломленная воском…»
Надломленная
Воском
Гаснет
Свечка
Звезда
Колеблется
В холодной
Речке
Берёзы
Расплетают
Свои
Косы
И поезд
Что проходит
Над откосом
Вечерним
Светом
Гаснет
Эта
Песня
Которую я
Помнить
Буду
Вечность
Твои
Ладони
Словно
Ветры
Босы
И поезд
Что проходит
Над откосом
«Звезда сверкает в поднебесье…»
Звезда
Сверкает
В Поднебесье
Рассветная
Земля
Поющих
Родников
На солнечной
Земле
Моя
Не спета
Песня
Не пройден
Путь
Молитвою
Стихов
Татьяна Хачумова
Южный Крест
Долго странник одинокий
По пустынной брел земле.
Южный Крест в стране далекой
Вдруг огонь зажёг во мгле.
Вновь заставил биться сердце
У подножья диких скал.
Для любви открыта дверца,
Нужен страннику привал
Там, где волны обнимают
Исцеляющий песок,
Птицы ветру подпевают.
Здесь не будешь одинок!
Время тает понемногу,
На рассвете в дальний путь.
Впереди опять дорога.
Искру жизни не забудь!
Гостья
Гостья ко мне прилетела,
Нотной тетради строка.
Иволга снова запела,
Сердце кольнуло слегка.
Ветром надежд ненароком
Вдруг распахнуло окно.
Белый рояль одиноко
Ждет на веранде давно.
К клавишам тянутся руки,
Ноты – как звезды во мгле.
Вальса забытые звуки
В каплях дождя на стекле.
В облаке бабьего лета
Осень – мое отраженье,
Осень – «двойняшка-сестра»,
Нитей ковровых сплетенье,
Грусти дождливой пора.
Манит красою и кружит
В паре с багряной листвой,
Скоро метели завьюжат
Скроется солнце за мглой.
Дождик уже мокрым снегом
Вором крадется с утра.
Не оставляй меня с ветром
Осень – «двойняшка сестра»!
В отблесках лунного света,
В дымке листвы золотой,
В облаке бабьего лета
Скроюсь с «двойняшкой-сестрой».
Картина
Рисовал художник яблоню в саду,
День стоял весенний, было все в цвету.
Буйство красок тонко автор уловил,
На мольберте тотчас пылкость отразил.
День ушел нежданно, время – как вода,
Пламя загасили трудные года.
Листики пожухли, высохла кора,
Пролетела быстро вешняя пора.
Лишь с картины веет трепетным теплом,
Словно снова пышет яблоня огнем.
Проза
Леонид Володарский
Муза и лодочник
И нарекла ее восхищенная Эллада Десятой Музой своею. И цари говорили ее стихами на пирах своих, и рыбаки за убогим ужином своим тоже шептали строки ее. И даже рабы, которым и близко-то к поэзии подходить было нельзя, в темных норах своих зажигали вдруг светильники в ожесточенных сердцах, произнося слова гимнов ее.
А она стояла на скале. Одна. Отверженная людьми, боготворившими творения ее. Отверженная девами своими, молившимися на нее. Отверженная юностью своею, украшавшей ее больше, чем все венцы всех празднеств эллинских.
Сафо! Сапфа! Аристократка! А многие города возжелали иметь у себя не царя на троне, а толпу правящую. Продавцы рыбы стали предпочтительнее утонченных мужей, любивших покрасоваться на людях в дорогих нарядах. Оставить после себя шлейф дорогих ароматов. Бросить на ходу непонятное слово, а то и целую фразу.
Вот и она по праву своего рождения в семнадцать лет узнала горечь изгнания.
А ведь она учила на своем любимом острове Лесбос девственниц. Учила танцам, поэзии, музыке. Она боготворила своих учениц. Любила возвышенно. Любила плотски, так, что, как она сама говорила, «все члены охватывала дрожь». И «Дом муз», где воспитывались девственницы, целиком и полностью поглощал ее всю.
Нет, она не была равнодушна к мужчинам. И не зря другой великий певец Эллады, Алкей, называл ее «страстной»!
И в своем изгнании, которое длилось пятнадцать лет, выслушала она много признаний из уст родовитых и понимавших толк в красоте и поэзии людей. И дочь была у Десятой Музы. Девочка, которую она так любила, что посвятила ей цикл удивительных стихов, которые слушали даже боги. Слушали и считали ее почти равной себе.
И вот она стояла на скале. Ей было за сорок лет. И, как часто бывает это у людей богоподобных, ее сердце тронул ничтожный смертный, не отличавшийся никакими достоинствами. Он был на ее любимом острове перевозчиком. Лодочник по имени Фаон! Единственное, что он имел, это красивую внешность.
Суеверные поговаривали, что однажды Фаон переправил на азиатский берег Афродиту. И был он тогда не юным красавцем, а дряхлой старухой. Но в благодарность за услугу богиня красоты подарила ему неувядающую молодость и поразительную внешность, перед которой невозможно было устоять. А чтобы тот не потерял этой внешности ни при каких обстоятельствах, дала ему с собой волшебную мазь.
Люди много чего говорят… Сколько грязи вылили они на ее голову, на голову своей Музы, только за то, что любила она не одних мужчин! И сколько еще выльют за много веков! И будут при этом читать ее стихи.
Фаон! Почти что Харон. Зловещий перевозчик в царство мертвых. Скоро-скоро Фаон и впрямь сменится Хароном. Так скоро, что никто и предполагать не может. И уж тем более сам Фаон.
Она стояла на скале любимого острова. И решение ее было твердо. Та, чья жизнь была уподоблена морю, теперь сама хочет стать морем. И для этого всего лишь надо покинуть скалу. Сделать шаг вперед. Только один шаг. А там волна сначала утянет на самое дно, а потом вознесет до небес, поставит прямо на пороге светлого зала, где пируют небожители. И ее кубок уже наполнен вином бессмертных. Так что же медлить?
– О чем это задумалась Десятая Муза? – раздался знакомый голос Фаона. – Обо мне, надеюсь? Или презренный смертный не имеет больше права лицезреть красоту, угодную только богам? Только вот он, хоть и смертный, да что-то и впрямь не может разобрать, где же здесь красота? Где золотые волосы, что были у Сафо? Где стать, что поражала девственниц Лесбоса? Или все это перешло к жалкому лодочнику? Так прости же невольного вора, о великая!
Десятая Муза Эллады молча оглянулась. В ее глазах не было прежней любви. Быть может, впервые она по-настоящему оценила всю низость этого издевающегося над ней красавца. Разглядела под его внешностью ту самую старуху, которой он был когда-то по преданию. Ну и мерзка же она!
Неожиданно Сафо начала декламировать вслух стихи:
Твой приезд – мне отрада. К тебе в тоске
Я стремилась. Ты жадное сердце вновь, –
Благо, благо тебе! – мне любовью жжешь.
Долго были в разлуке друг с другом мы.
Долгий счет прими пожеланий, друг.
Благо, благо тебе! – и на радость нам.
– Это ты мне? – полунасмешливо-полусерьзно спросил Фаон. – Вот уж и я, похоже, приобщился к бессмертью!
– Это я векам! – жестко сказала Сафо, глядя лодочнику прямо в тусклые глаза своими огромными всегда горящими глазами. И тут же продолжила, обращаясь не столько к перевозчику, сколько к небу:
– Через тысячу лет один римский император обратится с этими строками к одному великому философу. А узнают об этом, потому что через три тысячи лет мое стихотворение найдут в песках Египта недалеко от одного славного города, которого пока еще нет. Оно будет лежать, написанное на папирусе, в саркофаге, сопровождающем в царство мертвых некого славного мертвеца. И мудреца.
– И все-то мы, поэты, знаем! – обозлился Фаон, – говорим, будто пифии, прорицательницы из Дельф! А такую чушь говорим! Какой-то римский император! Что-то я не слыхивал о таком царстве! Какой-то город в Египте! Какие-то гробокопатели через три тысячи лет! Поди проверь! Ты лучше слезай со скалы, сегодня я готов принять тебя в свои объятия. Да поторопись! В твоем возрасте каждый новый день может принести твоему личику неприятные переделки.
Сафо молчала. А Фаон снисходительно поглядывал на живую легенду Эллады и испытывал ту радость, которую испытывают грубые и неотесанные мужланы, когда ощущают к себе внимание со стороны утонченных натур. Он наслаждался моральной зависимостью Сафо и был уверен, что она простит ему все.
А униженная Десятая Муза Эллады вдруг снова подняла глаза к небу и обратилась к жене громовержца Зевса богине Гере:
