Наринэ Абгарян - Две повести о Манюне
– Ух ты! – выдохнули мы. – Вот это волосыыыы!
– Девоооочкааааа, – позвала я.
Девочка не шелохнулась.
– Боится нас, что ли, – воинственно шмыгнула носом Манька.
– Наверное, – шепнула я.
– Аленушкааааа, – тоненьким голосом позвала Маня, – Алйоооооо-нуш-каааааа!
Девочка дернула плечом, но не сдвинулась с места, только привычным движением поправила платочек на голове.
– Аленушкааааа, – позвали мы, – девочка, ты Аленушка или кто?
Девочка обернулась. Посмотрела на нас с любопытством. Промолчала.
– Может, она глухая? Или немая? – Манька высунулась в окно машины так далеко, что чуть не выпала, – я еле успела вцепиться в ремень брюк и удержала ее на весу.
– Осторожнее, – зашипела я.
Манька вползла обратно в машину. От прилизанной утренней прически не осталось и следа – волос у моей подруги немилосердно кучерявился, надо лбом развевался боевой чубчик.
– Ня! – вдруг сказала девочка. – Я ня Аленушка, я Варя!
– Варя? – Мы вылезли из машины и подошли к девочке. – А как тогда тебя ласково называют? Варежка, что ли?
– Сами вы варежки, – обиделась девочка, – а меня мамка Варечкой кличет.
Мы какое-то время молча изучали друг друга.
– «Ну погоди!» любишь? – Я решила продолжить светский разговор.
– А чтой это? – удивилась девочка.
– Ну, это мультик такой, неужели ни разу не видела? По телевизору часто показывают.
– Ня, – покачала головой девочка, – нам пресвитер ня велит смотреть телевизор. Говорит – это грех.
– Какой грех? – Мы чуть не задохнулись от возмущения. – Почему не велят телевизор смотреть? И кто этот… свитер?
– Ня свитер, а пресвитер, – рассердилась девочка, – вы что, совсем ничего ня знаете?
– Совсем ничего, – радостно закивали мы, – совершенно ничегошеньки. Мы тупые!
– То-то я гляжу! – не удивилась Варя. Она смотрела на нас своими большими васильковыми глазами и думала о чем-то своем. – Ладно, я пойду, – вымолвила милостиво.
– Иди, – согласились мы, – а чего ты в косыночке ходишь?
– Так положено, – сказала девочка, – так молокане ходют. Пойду брата искать, а то я яму шумела, а он ня отклякается. До свиданьица вам!
– До свиданья, – попрощались мы с Маней и поплелись к машине. Мы были заинтригованы и даже напуганы. Нам было непонятно, как можно не смотреть телевизор и ходить с косыночкой на голове.
– Бедненькая, – решили мы.
А потом вернулись папа и дядя Миша, принесли нам обещанный лимонад, и мы поехали дальше, в сторону озера Севан, и дядя Миша смешно рассказывал, как весь автовокзал оборачивался на папину прическу, а буфетчица не хотела брать деньги за кофе, все смотрела на отца и называла его «бядовой головушкой».
Часам к двенадцати мы уже были в Ереване. Сначала завезли Дядьмишин агрегат в НИИ математических машин, а потом поехали на прием к Самвелу Петросовичу.
– Ты зайди к нему первым, пусть он привыкнет к твоему виду, а мы с девочками в приемной посидим, – сказал отцу дядя Миша.
Мы терпеливо переждали в коридоре взрыв истерического хохота, которым Самвел Петросович встретил моего отца.
– Хочешь, я тебя отправлю к своему парикмахеру? Может, он чего-нибудь придумает? – всхлипывал он на все отделение.
– Не надо, – отнекивался отец, – я дома к своему парикмахеру схожу.
– Дааааа, – подмигнул нам дядя Миша, – неймется ему, все домой тянет, можно подумать, домашний парикмахер уже не сделал свое черное дело!
А потом вышла прехорошенькая медсестра и пригласила нас с Маней в кабинет для осмотра.
– А вы пока посидите в коридоре, – улыбнулась она дяде Мише.
– Если только вы потом обещаете и меня посмотреть, – расцвел дядя Миша.
– Папа, – Маня укоризненно посмотрела на отца, – я все Ба расскажу.
– Иди отсюда, незнакомая девочка, я тебя знать не знаю, – отмахнулся от нее дядя Миша.
Мы с Маней зашли в кабинет и устроились на низенькой кушеточке возле окна. Я зацепила взглядом инструменты, аккуратно сложенные на специальных лотках, и мигом затряслась от страха.
– Не дам ему посмотреть свое горло, – громко сглотнула я.
– Нарка, не глупи, – скосилась на меня Маня, – зачем мы тогда сюда ехали?
– Не знаю, – заупрямилась я, – но этот Петросович ко мне не прикоснется, это точно!
И тут открылась дверь, и в кабинет вошел Самвел Петросович. Он оказался высоким, холеным и невероятно красивым мужчиной. Маня заулыбалась и пригладила ладошкой торчащий чубчик.
– Здравствуйте, красавицы, – проворковал Самвел Петросович.
– Здравствуйте, – расцвела Маня, – вы тоже красивый!
Я засопела и больно пихнула ее локтем в бок.
– Ты чего несешь?
– Отстань! – прошипела мне Манька.
– Ну-с, барышни, – пропел Самвел Петросович, – кто первый покажет мне свое горло?
– Я покажу, – вскочила Маня, – я врачей не боюсь. А Нарка пойдет второй, она почему-то докторов боится!
– Да? – Самвел Петросович удивленно посмотрел на меня поверх своих очков. – А отца своего Нарка тоже боится?
– И отца боится, – заложила меня Маня, – когда дядь-Юра с работы домой возвращается, от него лекарствами пахнет, так вот Нарка к нему не подойдет, пока он в душ не сходит.
– Ты заткнешься или как? – рассердилась я.
Но Манька уже не могла мне ответить – Самвел Петросович светил ей в рот фонариком и что-то там высматривал. Поэтому она скосила в мою сторону глаз и погрозила кулаком.
Потом настал мой черед показывать свое горло врачу.
– Иди сюда, Наринэ, – Самвел Петросович похлопал по креслу рукой, – ничего не бойся, я тебе обещаю, больно не будет.
Я поймала свое отражение в круглом зеркале прибора, который был у него на голове, и решила, что так просто я ему не дамся.
– Фигушки! – рыкнула я. – Ничего я вам не покажу.
Все, что случилось далее, я до сих пор вспоминаю с огромным стыдом. Помню, как я валялась на полу, вцепившись в ножки металлического шкафа с медикаментами, и орала как ненормальная, а испуганная медсестра тщетно пыталась отодрать меня от шкафа. Помню, как отец с дядей Мишей прибежали на мой крик, отодрали-таки меня и поволокли к креслу. Но я как-то вывернулась, снова упала на пол и вцепилась в штаны Самвелу Петросовичу. Помню характерный звук, который издает рвущаяся материя – это папа с дядей Мишей отколупывали меня от штанов Самвела Петросовича, а я никак не желала отколупываться. Я орала: «Фигушки вам!» – куда-то ему в пах и изливалась горючими слезами. Самвел Петросович придерживал штаны за ремень и увещевал меня:
– Нариночка, я тебя не буду смотреть, ты только отцепись с моих брюк, а то мне не в чем будет домой идти!
Но мне уже нечего было терять, ибо меня накрыло такой волной паники, что я прекратила что-либо соображать.
Мне важно было как-нибудь обезвредить Самвела Петросовича, этого коварного змея-искусителя, чтобы он не смел прикоснуться ко мне хотя бы пальцем.
Вот.
Итого мы уехали из Еревана несолоно хлебавши. Всю дорогу домой я сидела тихой мышкой на заднем сиденье автомобиля и душераздирающе вздыхала. Маня периодически гладила меня по руке.
– Нарка, какая же ты все-таки трусиха, – приговаривала она с умилением.
– Аха, – соглашалась я.
– Захрмар! – грохотал отец. – Проехали четыреста километров, чтобы ты меня так перед другом опозорила?
– Пап, я не специально, – тонко заскулила я.
– Что за ребенок такой, – кипятился папа, – что за позорище такое!!!
Я угрюмо молчала.
А на следующий день папа пошел на похороны. И превратил это траурное мероприятие в несусветное представление. Потому что людям очень сложно было сохранять серьезное выражение на лицах при одном взгляде на отцовскую прическу. Они, прикрыв лица платками, пробивались к нему и сочувствующе спрашивали: «Кто это тебя так?»
– Жена, – говорил отец.
– Она еще жива? – тщетно пытались выдать хохот за рыдания люди.
– Жива, – понуро отвечал отец.
– Непорядок, – утирали выступившие слезы сострадающие. За короткий промежуток времени папа собрал вокруг себя толпу зевак. Покойница осталась дожидаться погребения в гордом одиночестве.
– Ну, как прошли похороны? – спросила мама отца, когда тот вернулся домой.
– Я имел бешеный успех, – буркнул он.
И не соврал. Так что конец 70-х и начало 80-х ассоциируется у наших горожан исключительно с прической моего отца. И люди до сих пор, вспоминая то время, говорят примерно так: Маришка родилась (корова отелилась, Размик поступил в институт) в том году (за два года до, спустя год), когда доктор Абгарян специально постригся под шута, чтобы насолить главврачу городской больницы на похоронах его тещи.
– И таки это ему удалось! – с хохотом говорят люди.
Глава 17
Манюня и индийское кино
У каждого из нас в детстве были свои кумиры. Я назову вам два кодовых слова – Дхармендра и Санджив Кумар. И если эти имена вам ничего не говорят, то значит, друзья мои, не тех кумиров вы себе выбирали в свое допрыщавое, но вполне уже зрелое детство. За кого вы мечтали выйти замуж в десять-одиннадцать лет? Только не говорите, что за Алена Делона, кто вам поверит, хе-хе. И Африка Саймона сюда не приплетайте, пожалуйста. Потому что все это не то.
