Мария Метлицкая - Верный муж (сборник)
Аудиенция окончена, поняла Надя и, неловко потоптавшись, бросила короткое «до свиданья».
Госпожа Минц очаровательно улыбнулась и царственно махнула маленькой лапкой:
– Всего вам наилучшего!
Надя вышла в коридор. Из кухни вышла Наталья. Теперь Надя ее хорошо разглядела – среднего роста, совершенно седая, морщинистое, грубоватое, простое лицо, рабочие руки с коротко остриженными ногтями.
– Пообщались? – осведомилась она.
Надя пожала плечами:
– Можно сказать и так.
Наталья кивнула:
– Чаю?
Надя отрицательно покачала головой:
– Нет, спасибо. Буду устраиваться на ночлег. – И принялась натягивать сапоги на распухшие и усталые ноги.
Надев пальто, она обернулась к провожающей:
– Спасибо!
– Да будет вам, – махнула рукой та. – За что, господи? – И, открывая входную дверь, добавила: – Идите в «Георгиевскую», там недорого и почти всегда есть места. Или вы в столицу?
Надя пожала плечами:
– Не знаю, подумаю. И еще раз спасибо.
Она вышла на улицу и медленно пошла к калитке. «Словно душу вытащили, – подумала она, – вместе с кишками». На ее счастье, возле соседнего дома остановилось такси. Пассажиры выбрались, а Надя уселась на их место.
– Куда? – равнодушно спросил шофер.
– Мне надо устроиться на ночлег. Помогите, пожалуйста!
– Ну, вы даете, дамочка! – возмутился он. – Под Новый год, да еще и к ночи! Куда ж мне вас девать, такую наивную?
Надя захлюпала носом – от усталости, одиночества и страха оказаться на улице. Домой ехать совсем не было сил. Хотелось только одного – рухнуть, не раздеваясь, в кровать и забыться. И еще – все забыть.
Она прикрыла глаза и тихо заплакала. Было видно, что парень злится – кому охота взвалить на себя чужие проблемы?
Остановились у гостиницы, расцвеченной разноцветными лампочками, как сказочный замок. Сверху горели неоновые буквы «АМБАСАДОР».
– Подождите, – резко бросил он и вышел из машины. Через пару минут вернулся. – Деньги-то у вас есть? – пренебрежительно спросил он. – Дали один номерок – люкс, мать их, держат для дорогих гостей. Вот именно – для дорогих. – Он сплюнул. – Пойдете?
Надя кивнула и стала выбираться из машины, где так сладко пригрелась и даже слегка задремала.
Девушка-портье оглядела ее с плохо скрываемым недоумением. Попросила паспорт и протянула электронный ключ:
– Умеете пользоваться?
Надя кивнула:
– Разберусь.
– Завтрак с семи до одиннадцати! – крикнула вслед девушка.
Номер оказался почти царским. «Ну вот, поспишь, Надежда Алексеевна, как королева», – подумала она и принялась раздеваться.
Огромная постель с кипенно-белым, шелковистым бельем. Телевизор, пульт от кондиционера. Мини-бар с крошечными бутылочками, пакетиками орешков и шоколадками. Роскошные махровые полотенца – шесть штук в ряд, пересчитала.
Надя встала под горячий душ, потом накинула голубой махровый тесноватый халат. Достала из бара три бутылочки – водка, коньяк, мартини.
Подумала и открыла водку. Выпила залпом, не почувствовав горечи и вкуса, закусила марсом и сгрызла пакетик соленого кешью.
Потом легла в кровать и – провалилась. Последнее, что мелькнуло у нее в голове: «Какая же вы дура, Надежда Алексеевна!»
С тем и уснула.
Когда Надя проснулась, за незашторенными окнами ярко светило солнце. Она подошла к окну. Снег – искрящийся, пушистый, девственно-белый – лежал ровным слоем на крышах, дорогах и козырьках домов.
Она быстро умылась, оделась и поспешила в ресторан на завтрак. «Шведский стол, вот как это называется», – вспомнила она.
Оглядела стойки с едой – божечки мои! И как можно все это просто попробовать! Она огляделась – за соседними столиками чинно завтракали муж и жена, явно иностранцы. Рядом сидела группа подростков и увлеченно заглядывала друг другу в тарелки. Несколько одиноких мужчин, видимо, командированных. Немолодая женщина в пиджаке, уткнувшаяся в папку с бумагами. Молодая мать, пытающаяся накормить кашей ребенка.
Сновали официантки и недовольно сметали со стола грязную посуду.
Надя взяла блины и красную икру – брать много было неловко. Выпила две чашки прекрасного кофе и наконец пошла к выходу.
В номере она оделась и заглянула в сумку – господи! Вот точно – старая идиотка. Маразматичка просто. Про все забыла – и про пирожные, и про сыр. И про коньяк тоже. Пирожные она, тяжело вздохнув, выбросила, повертела в руках сыр – да нет, жив, наверное. Хотя… И, подумав, отправила вслед за пирожными. Остался коньяк. «Выпью на праздник», – решила она и стала одеваться.
«Бог с ними, с деньгами! – храбро подумала она, выйдя на улицу. – Как-нибудь… Зато – по-человечески, по-барски, можно сказать. Постель, халат, блины с икрой. А вы транжира, Надежда Алексеевна! – усмехнулась она. – А прикидывались всю жизнь такой экономной! Рачительной такой!» Она улыбнулась и спросила у прохожего дорогу на вокзал.
Оказалось, что пешком совсем недалеко, минут двадцать. Погода прекрасная, так замечательно пройти по свежему, скрипучему снегу. Поглядеть по сторонам, посмотреть на незнакомый город.
Есть своя тихая прелесть в среднерусских городах, несомненно есть. И неспешность, размеренность, что ли, которой так не хватает москвичам. И люди другие – более спокойные, наверное. Идут по своим делам – вроде бы и спешат, а нет на лицах столичной загнанности, затравленности в глазах, плотно сжатых губ.
Милость какая-то во всем и тишина…
Надя слегка заплутала, чуть покрутилась, снова спросила дорогу и, уже почти дойдя до вокзала, вдруг остановилась и задумалась.
Какая сила несла ее снова туда, на ту улицу, со дурацким названием Коровинская?
Зачем, почему, для чего? Она отмахнулась от этих вопросов и так заторопилась, словно могла пропустить что-то такое важное, такое необходимое, такое…. Без чего она просто не сможет жить дальше.
Она снова толкнула калитку, и та снова не хотела поддаваться и словно не хотела пускать ее туда. В жизнь той женщины.
Надя постучала в клеенчатую дверь, и ей не ответили. Тогда она, набравшись храбрости, дверь толкнула, и та оказалась незапертой. Она зашла в коридор, постучалась в кухонную притолоку и, окончательно поняв, что Наташи нет, прошла в комнату.
Госпожа Минц… Госпожа Минц сладко и, видимо, крепко спала на диване, почти потонув, словно в пышном сугробе, в многочисленных подушках и укрывшись тяжелым на вид, огромным одеялом.
Из-под одеяла виднелись рыжие кудряшки, маленькая ладонь с нелепо-красными ногтями и крошечная, детская, абсолютно ровная, без единой старческой косточки, аккуратная ступня – тоже с ногтями красного цвета. Раздавался тоненький, почти комариный, свист и очень ровное, спокойное дыхание. На круглом столике по-прежнему стояла чашка с почерневшим чаем и лежал конверт. Конверт, который никто и не думал открывать.
Надя быстро схватила его и, задыхаясь от ужаса, негодования, страха и своего воровства, быстро, мышью, выскочила на улицу, не давая ни малейшего отчета своим действиям.
У самой калитки она столкнулась с Наташей, и сердце готово было выскочить из груди.
Красная как рак, словно воровка, она стала торопливо оправдываться – неловко и бестолково.
Наташа, не выпуская папиросу изо рта, усмехнулась:
– Да мне-то какое дело! Забрали и забрали – ваше право. Только зачем вы приехали, я так и не поняла. Хотя… Я столько за эту жизнь насмотрелась, – она кивнула подбородком на дом, – что удивить меня… После стольких лет жизни с этой… Роман можно писать. В трех томах. Только способностей, боюсь, не хватит. И еще – здоровья. Если начну все вспоминать. – Она бросила окурок в сугроб и посмотрела на Надю. – Вот не пойму, зачем вам все это было надо?
Надя резко повела плечом:
– Не знаю. Не анализировала. Только знала точно – надо. Я должна была это сделать, понимаете?
– Нет, – усмехнулась Наташа. – А мне и не надо этого понимать. Своих забот, знаете ли…
– Скажите, а она не в себе? – осторожно спросила Надя.
– Она? – Наташа рассмеялась скрипучим сухим смехом. – Она-то как раз в себе! По-прежнему только в себе! Понимаете? И именно поэтому, неужели вы ничего не поняли? Именно поэтому! Потому, что не нужно себя огорчать. Потому, что все неприятное надо отсеивать. Потому, что вспоминать ничего не нужно, так как это все может огорчить и лишить аппетита или сна. Потому, – голос ее набирал обороты, – что жить надо сто лет, не меньше! Понимаете? Сто или двести! Не огорчаться, не расстраиваться, не вспоминать, забыть, стереть из памяти, вычеркнуть. Хотя какая это жизнь… И на черта она нужна… Вот я не понимаю.
– Вы так ненавидите ее, – тихо проговорила Надя.
– Я? – удивилась та и рассмеялась. – Да что вы! Разве ее можно ненавидеть? Ее можно только любить – горячо, страстно, безотказно, всепрощающе. Другого она не приемлет! И мы все – вот что самое удивительное – всю жизнь так и делали. Близкие к ее величеству люди. Особо приближенные, так сказать. И были, как ни странно, всем этим еще и счастливы! Это вы понимаете? – Она внимательно посмотрела на собеседницу.
